Короли Альбиона - Рэтбоун Джулиан - Страница 34

— Да ты шутишь!

— Нет, не шучу. Я пристроил парнишку работать на кухне у одного из них, в Стилъярде. У него глаза и уши всегда открыты. Через пару дней об этом будет объявлено официально.

— Немецкие ублюдки, мать их!

— Что нам делать? Нельзя это так оставить. Они уже захватили рынки ткани в Антверпене, Брюгге и Кельне. Наше счастье, если на нашу долю останется хоть десятая часть торговли, — с этими словами Доутри обернулся к Эдди. — Вот видите? Будь у нас король как король, если б он жил в Лондоне или хотя бы в Вестминстере и держал все в своих руках, они бы не осмелились. Что бы вы сделали, будь вы королем?

Эдди ни минуты не сомневался.

— Я бы приказал лорду адмиралу вывести в море наш флот и потопить первый же ганзейский конвой, который осмелится приблизиться к нашим берегам, а сам бы тем временем пригласил этих ублюдков из Стилъярда на обед в Тауэр и не отпустил бы их домой, пока мы не придем к соглашению.

Именно такое заявление они хотели услышать.

Тут Али подошел ближе, покачиваясь и опираясь на свой посох, взял Эдди под локоток и что-то такое зашептал ему в ухо. К этому времени князь Харихара и Аниш уже покинули собрание и удалились в заднюю укромную комнатку дома. Там они засели, наполняя одну посудину за другой, а ведь я предупреждала их — нельзя пить некипяченую воду. Ладно, потом я накормлю их отварным рисом без всяких приправ, и пусть они пососут лимон. Выслушав Али, Эдди кивнул и вновь обернулся к купцам.

— Как же я сразу об этом не подумал, — сказал он, — ведь у лорда Уорика в Кале стоят восемь каравелл с пушками. Полагаю, он мог бы замаскировать их под пиратские суда и…

Переговоры продолжались до двух часов дня, затем миссис Доутри приказала подавать обед, и все гости принялись есть и пить, и это длилось до самого заката. Нас угощали жареным лебедем, осетриной и устрицами, марципанами из миндаля и сахара, только что доставленного на мавританском судне из Малаги, и все это мы запивали сладким вином из тех же краев. Посреди обеда Эдди слегка побледнел и на его лице выступил пот. Я посоветовала ему отправляться в постель, он было заспорил, но сдался, когда я пообещала подняться вслед за ним и убаюкать его.

И вот мы лежим рядом, и его человечек все растет, о, он уже совсем большой, он гордо вздымается над его животом, точно мачта корабля, он слегка покачивается так оно бывает у юношей, когда копье наливается кровью и вторит каждому удару сердца.

— Но я не могу спать с тобой! — жалуется он. — Чертова рука, я не смогу удержаться на тебе, я не смогу сделать, как следует!

— Как следует? — переспрашиваю я, умиляясь невинности этого семнадцатилетнего мальчика. — Что значит — как следует?

Я закидываю ногу ему на живот. Внутренняя сторона моего бедра влажно блестит при свете свечи, словно кожица спелого персика. Встав на колени над моим любовником, я прихватываю теми, розовыми губками кончик его петушка, опускаюсь пониже и вновь подымаюсь, дразня его, а затем вновь опускаюсь, принимая его в себя, — но он, дурачок, тут же выскальзывает, и мне приходится начинать все сначала.

Глава двадцатая

На следующий день лихорадка у Эдди усилилась. Не из-за наших любовных забав, смею вас заверить, а потому, что грязь и холод на этом жалком чердаке, куда нас запрятали, вызвали воспаление. Края раны слегка покраснели, оттуда начал выделяться желтый гной, а затем бесцветная слизь, Эдди жаловался то на жар, то на холод, сильно потел и ужасно мучился от жажды. Ему было так скверно, что миссис Доутри вообразила, что он заразился чумой, и хотела даже выгнать его из дома. Однако ей напомнили, что зимой, когда морозит ночь напролет, да и днем по большей части холодно, вспышек чумы не бывает. Как бы то ни было, Эдди промаялся три дня, и за это время никто больше не заболел.

Кстати, я догадалась, почему зимой не бывает чумы, только эти люди мне не поверили. Полагаю, чуму переносят мухи, а мороз убивает мух — вот и все.

Болезнь Эдди сделала наши любовные игры еще более увлекательными. Я раздевалась донага, согнувшись в три погибели, потому что балки нависали так низко, что даже мне, с моим ростом, невозможно было распрямиться, и ледяные порывы ветра, врывавшиеся в щели маленького окна, жалили меня, точно разъяренные насекомые, а затем я ложилась в постель и прижималась к горячему, раскаленному лихорадкой телу Эдди. Я все еще помню продавленные соломенные матрасы, покрытые сверху зеландской периной из гагачьего пуха, груду шерстяных одеял и шуб, уютную пещерку, наполненную запахами пота и семени, моих любовных соков и сладковатым, почти выветрившимся запахом мочи и кала. Ненадолго мы затихали, я опускала голову ему на плечо, из моего носа прямо на простыни бежала белая струйка, наше дыхание, смешавшись, поднималось облачком пара, и тусклый свет превращал его в нимб над нашими головами, а под крышей дома ворковали голуби — гули-гули, — и мыши шуршали за стенкой. Струйка из носа? Ну да, я простудилась. В этом холодном, влажном климате все хлюпали носами.

У миссис Доутри имелась и еще одна причина торопить Эдди с отъездом: он принадлежал к партии Йорка. Хотя горожане в большинстве своем держали сторону Йорка, в Тауэре стоял военный гарнизон под командой лорда Скейлза, верного королю. Скейлза и его солдат тут не любили, но если б он узнал, где прячется Эдди, и явился бы сюда с сотней солдат — а всего лишь семь кварталов Ист-Чипа отделяли нас от Тауэра, — он успел бы схватить Марча прежде, чем на выручку к нему поднялось бы ополчение горожан. Во всяком случае, миссис Доутри опасалась этого, и муж вторил ей.

Все остальные времени зря не теряют. Аниш и оба его секретаря, родом с Малабарского побережья, тощие, замученные службой юноши, слепнущие от работы над бухгалтерскими отчетами и к тому же переписывающие послания князя при тусклом даже в полдень свете, трудятся над деловыми бумагами, притворяясь, будто у них хлопот по горло, — на самом деле они вот уже в восьмой или девятый раз сводят баланс и опять находят какие-то ошибки. Князь молча восседает в большом кресле во главе стола, и это выводит из себя олдермена, поскольку вообще-то это его место. Олдермен барабанит пальцами по столу и таращится куда-то вдаль, пытаясь изобразить на лице благородную меланхолию. В действительности он просто охвачен страхом и к тому же страдает от хронического несварения желудка.

Я постаралась облегчить его страдания с помощью мятного настоя. Мяту я купила у аптекаря на Поултри-Лейн. Видели бы вы эту аптеку! По стенам развешаны чучела черепахи и небольшого крокодила, чьи-то мочевые пузыри, горсткой навалены какие-то семена, и все сплошь грязное. В Виджаянагаре такую лавочку закрыл бы санитарный контроль.

Миссис Доутри, столь радушно принявшая нас в день приезда, суетится по хозяйству ее работа состоит главным образом в том, чтобы школить прислугу, — и непрерывно бормочет что-то насчет патрулей, которые королева, конечно же, расставит по всей Уолтинг-стрит, к северо-западу от ее дома, и по Эрмин-стрит — это к северу, словно только этим путем мы и можем отправиться отсюда в те края, куда мы хотели попасть. Супруга олдермена никогда не выезжала из Лондона и даже не в состоянии представить себе место, чем-либо отличающееся от столицы.

Олдермен Доутри, виноторговец, занимающийся преимущественно сладкими испанскими винами, портвейном и малагой, не показывается из своей конторы, расположенной в задней части дома. По его поручению помощники то и дело бегают в гавань, провожают отплывающие суда и встречают вернувшиеся с товаром, а сам Доутри делает вид, что страшно занят и по этой причине вот уже третий день не покидает дом, но на самом деле он сидит взаперти, потому что не хочет повстречаться с другими олдерменами, а также с людьми, отвечающими за соблюдение закона в Сити. Они начнут расспрашивать его о нашем местопребывании, а лгать Доутри не умеет. Похоже, нам оказали гостеприимство в уверенности, что мы задержимся здесь только на одну ночь.