Встречи в Колымской тайге - Олефир Станислав Михайлович - Страница 6

Сначала было тихо. Потом: тресь, тресь! Плита лопнула, за ней другая. Представляю, какие летят осколки! До нас не добьет. Скоро потеплело под ногами, потом пригрело у плеча. Благодать!

19 сентября

Две оляпки вместе не летают, две оляпки вместе не сидят. Конечно, и эти птицы создают пары. Но что это за семья? Никаких ухаживаний друг за другом, никаких воркований. Отношения такие, славно их палкой в кучу согнали. Так я думал до сегодняшнего дня.

Обычно эта темная с буроватым оттенком птичка облюбовывает участок реки или ручья, не замерзающий в самые лютые морозы. Кормится личинками, червяками, живущими на дне водоемов.

Сколько раз было: иду по реке в сорокаградусный мороз, все живое от холода спряталось, только где-нибудь у полыньи одинокая птичка сидит. Человека увидит — словно обрадуется. Сейчас же в воду — нырь. Через минуту из соседней полыньи показывается. И так километра два провожает. От этого даже мороз не таким злым кажется. И жалел я этих птичек не потому, что им приходится в холод в ледяную воду нырять, а из-за того, что одиноки они. И вдруг мы сегодня этих оляпок целую стаю увидели…

Сегодня Лёня заворочался раньше меня, открыл глаза и спросил:

— За что? За что ты меня жаришь? — И полез из-под тента. Щупаю то место, на котором лежал Лёня, отдергиваю руку. Подхватываюсь, сбрасываю со стланика одежду. Все в порядке. Зато стланик покрылся желтыми пятнами, и они растут буквально на глазах.

Пламя не заставило себя долго ждать и в течение нескольких секунд охватило весь стланик. Как здорово, что мы вовремя проснулись! А потом я стал возмущаться — стоим на голом берегу и присесть не на что.

— Будь спокоен! — оправдывался Лёня, потому что перед этим он ликовал намного больше меня.

Ушел он за стланиковыми лапами, а принес большой светло-зеленый шар с дыркой на боку. Чье-то гнездо. Иволги? Так она у нас не водится. Может, пеночки? В начале лета недалеко от нашего поселка я похожее видел. К стволу тополя было прикреплено. Помню, там еще интересная птичка сидела. Маленькая-маленькая, а на голове хохолок: корольковая пеночка. Сначала эта птичка на верхушке дерева чирикала, а потом взлетела и давай в воздухе кренделя выделывать. У пеночки гнездо было сплетенное из каких-то полосок коры, а это из мха и побольше размером. Может, его соорудила оляпка?

Сбрасываю чижи, натягиваю на босую ногу резиновые сапоги и к протоке. А там и правда на берегу собралась целая стая оляпок. Сидят, друг на дружку глядят, а две посередке целуются.

На дворе сентябрь. Вот-вот снег ляжет, а они брачные игры устраивают. Оляпки нас увидели, заволновались и в разные стороны разлетелись. Только одна на берегу осталась. Тоже подпрыгнула, часто-часто замахала крыльями, но взлететь не смогла. Лёня шапку с головы сдернул и накрыл оляпку. Приподнимает шапку, а из-под нее кусок рыболовной сети выглядывает. В нее оляпка попалась дня два назад: весь песок вокруг крестиками лапок разрисован, все камушки белым пометом забрызганы.

Освобожденная от пут, птичка моргает и крутит головкой. Сердце ее стучит часто и сильно. Ножка оляпки неестественно вывернута. Пробуем ее вправлять, но безрезультатно, наверное, повреждено сухожилие. Что ж, лети, пичуга, может, и выживешь, если у тебя такие подруги верные.

Сегодня мы с Лёней расстаемся на целый день. В километре от Лакланды кому-то из нас должна встретиться избушка.

Я пойду левым берегом, потому что Бумка будет с Лёней и ему не хочется лишний раз тянуть собаку через перекат. Сойтись мы должны против знака геодезистов. Он стоит недалеко от Лакланды на сопке. А там недалеко и «Кресты». Если к пяти не сойдемся, нужно два раза выстрелить в воздух. Ровно в пять часов отдалиться от берега так, чтобы не мешал шум реки, сесть и слушать. Кто первым дойдет до места, должен развести костер и готовить ужин.

Сверяем часы и расходимся. Лёня проходит пять шагов и садится. Ему еще нужно докурить половину беломорины, а он на ходу не курит. Это после того, как чуть не поджег тайгу маленьким осколочком горящего фосфора.

Перехожу реку в том месте, где вчера пробовал рыбачить. Течение бьет по ногам, вода круто вздымается у голенищ, и поэтому стараюсь идти наискосок. Выхожу на берег, пересекаю песчаную косу, довольно легко поднимаюсь на обрыв. Это я вчера в суете напрямик ломился, а ведь рядом такие прекрасные расселины.

Роса еще не обсохла, и поэтому стараюсь держаться подальше от деревьев. Как только зашел в тайгу, за мной увязались три кукши. Крупные рыжие птицы наверняка томились от безделья и теперь решили поразвлечься. Сначала они просто сопровождали меня от дерева к дереву, а потом, определив мое направление, стали залетать далеко вперед. Там они рассаживались на лиственницах и с великим нетерпением ждали моего появления. Как только я показывался, начинали возиться, прыгать с ветки на ветку, что-то ковырять клювами. Подпускают близко, а потом неожиданно срываются с веток и красными планерами скользят над землей. Самое неприятное, что все это они проделывают молча. Мне почему-то подумалось, что так вот волки сопровождают свою добычу. Становится не по себе. Снимаю «Белку», заряжаю ее малокалиберным патроном и стреляю в вершину лиственницы, на которой расположились две кукши. Пуля отрубила небольшую веточку и, срикошетив, запела тонко и протяжно. Кукши насторожились, но тут же успокоились и принялись петь: тиу-тиу-те, тим-ти-и…

Голоски тоненькие, нежные, словно принадлежат не рыжим разбойницам, а махоньким птичкам.

Охотники обычно называют кукш сойками. Но ведь у соек на крыльях хорошо заметны голубые зеркальца, и сами они как-то грубее. К тому же соек в колымских лесах мало. Я лишь дважды видел настоящих соек, да и то весной. Вполне возможно, что эти птицы были на перелете и попали к нам ненадолго. Кукш же в тайге немало. А весной их на отдельных участках бывает даже больше, чем кедровок.

Потянул ветер, быстро высушил росу, и я теперь могу откатать голенища сапог. Мох глубокий, зыбкий. Куртка давно перекочевала в рюкзак, но жарко.

Иду от ориентира к ориентиру. Намечаю лиственницу с «ведьминой метлой», прикидываю, что до нее метров триста, минут десять ходу. Засекаю время и пошел. Правую ногу — раз, левую ногу — раз, правую ногу — два, левую — два и так далее. Наконец «ведьмина метла» рядом. Смотрю на часы: уложился в девять минут. Две минуты отдохнуть и снова до следующего ориентира.

Весь мох в сохатиных и оленьих следах. Отпечатки копыт глубокие и держатся не один год. На полянках горки светло-коричневых «слив» лосиного помета и россыпи оленьих катышков.

У заросшего ольховником ручья остатки чьего-то пиршества. Вероятно, еще в прошлую зиму здесь погиб олень. Осталась одна шерсть. Пройдет год-два, и всю эту шерсть разнесут птицы по своим гнездам. И будут на ней выгреваться голопузые птенцы, и еще раз подтвердится истина о целесообразности всего происходящего в природе.

Только к полудню вырываюсь из болота. Теперь под ногами тонкий, чуть прикрывающий камушки, слой ягеля.

Лиственницы-недомерки сменились стланиковыми зарослями, среди которых редкими островками маячат группки все тех же лиственниц. Часто попадаются бурундуки. Везде следы медвежьих покопок. Ямы порой достигают метровой глубины. На свободных от мха камушках горки пустых шишек. Это потрудились кедровки. А вот на широком плоском камне россыпь ореховых скорлупок — работа бурундука. Полосатый проныра запасает одни ядрышки. В бурундучьей кладовой они могут храниться сколько угодно, не загнивая. Бурундук перекладывает свои запасы сфагновым мхом. Во-первых, этот мох хорошо вбирает влагу, а во-вторых, бактерициден.

Час дня. Пора делать привал, но, как назло, нигде ни капельки воды, а спускаться к Лакланде не хочется. Теперь моя ходьба напоминает движение мышкующей лисицы: десять шагов в одну сторону, десять в другую.

Наконец явственно слышу журчание ручейка в неглубокой ложбинке. Там полоска голубики, более темный стланик и вообще все признаки близкой воды. Но она под камнями, и нужно искать место выхода на поверхность.