Гобелен - Плейн Белва - Страница 2

Он пришел в себя. Доктор рисовал круги на листке желтой бумаги.

– Вы не хотите, чтобы я объяснил вам более подробно, нарисовал диаграмму?

– Нет, я уверен, что вы сделали все, что могли. Могу я увидеть ее сейчас?

Глаза врача смотрели с сочувствием. Он выглядел уставшим и постаревшим.

– Конечно, почему же нет! Но только на пару минут.

Поль пошел наверх. Он чувствовал себя лишним, проходя между двумя рядами закрытых дверей, вздрагивая от скрипа собственных туфель. Запах дезинфекции смешивался с чувством страха.

Дверь в палату жены была приоткрыта. В центре слабо освещенной комнаты стояла белая кровать; на ней лежал длинный прямой брус – Поль увидел катафалк и каменное тело.

Сестра, сидевшая в углу, встала и со словами: «Входите. Ваша жена ждет вас», вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.

Поль осторожно поцеловал Мими в лоб, как будто боялся, что его прикосновение может причинить ей боль. Она вернулась с того света!

– Ты очень расстроился из-за мальчика? Это не разбило твое сердце? – прошептала она.

– Нет. Ну да, конечно. Но сейчас главное – это ты.

– Мне не разрешили увидеть его. Поль не ответил.

– Я уверена, что они дали бы мне, если бы я настояла. Но я подумала – так я не буду вспоминать его лицо. Так…

Она уткнулась в подушку. Жалость охватила Поля, когда он увидел, как она борется с собой.

– А так, – заключила она, – как будто у нас не было его совсем, ты понимаешь?

– Да, да, я понимаю.

Они оба замолчали. Поль подумал, что где-то в этом здании, в какой-то комнате, холодной и пустой, какой она должна быть по его представлению, лежал ребенок. Нормальный, сказал доктор. Крупный мальчик. Через восемь дней над ним совершили бы обряд обрезания, дали бы имя и раввин благословил бы его. Это произошло бы в гостиной, залитой потоками солнечного света через высокие окна. После этого вино и бисквиты в столовой. Все родственники собрались бы, восхищаясь крупным мальчиком. «Я не могу вынести это, – подумал Поль. – Это бессмысленно. Почему это должно было случиться с нами, когда все шло так хорошо?»

Мими говорила:

– Поль, будет другой, знаешь.

– Ты готова пройти снова через это?

– Так больше не будет. Молния не ударяет дважды в одно место.

«Это неправда», – подумал он. Но все-таки у него возникла надежда. Да, как только она достаточно окрепнет, у них будет еще возможность. Многие переживали подобные неприятности, а потом у них было столько детей, сколько им хотелось. И женщина может перенести больше чем одно кесарево сечение. Смотри вперед, не отчаивайся!

Она прикоснулась к его руке холодными пальцами.

– Ты замерзла, – сказал он. – Я попрошу сестру принести еще одеяло.

– Нет. Останься еще на минуту.

Он попробовал согреть ее руки в своих. Они улыбнулись друг другу. Она выглядела нормально. Подумать только, через что она прошла всего несколько часов назад! Ее белая кожа с веснушками слегка порозовела; длинные светлые волосы были зачесаны назад, и сестра завязала их белой лентой.

– Ты до смерти напугала меня.

– Бедный Поль! Прости, обещаю, что больше так не буду. Что ты скажешь своим и моим родителям?

– Правду, но не вдаваясь в подробности. Я позвоню им во Флориду утром.

– Тебе надо пойти домой. Ты, должно быть, измучился. Ты ел что-нибудь?

– Я не голоден.

– Но ты должен поесть! Сколько сейчас времени?

– Не знаю. – Он посмотрел на часы. – Почти десять.

– Я знаю, что ты не будешь будить прислугу, хотя следовало бы. В холодильнике целый жареный цыпленок и пудинг. Я просила приготовить сегодня утром лимонный пудинг. Съешь, пожалуйста, что-нибудь перед сном. Я уверена, что ты совсем не будешь следить за собой, пока я здесь. Ты никогда не делаешь это.

Он засмеялся и поцеловал ее снова в лоб:

– И как я только на войне без тебя обходился? – Он встал. – Доктор разрешил только несколько минут. Тебе надо отдохнуть. Я вернусь утром.

У двери он вспомнил:

– Что-нибудь принести тебе?

– Только себя.

Он вышел на цыпочках. На середине коридора его опять поразила мысль, что где-то в здании лежит его мертвое дитя. Он может спросить. Он имеет право увидеть его. Он хочет. Но в следующий миг он уже не хотел этого.

В груди у него резко сжало. В горле что-то билось, ударило и застучало в голове. И он понял, что это – груз памяти, который он хотел забыть. В течение нескольких часов днем и здесь, рядом с Мими, он отпустил его, но сейчас вернулся, заполняя все и не давая дышать. Полю пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть.

Через несколько минут он снова дышал нормально. Но ему необходимо поговорить с кем-нибудь! Ему нужно!

При виде этого молодого человека в прекрасном темном костюме никто не мог бы догадаться, какие муки он переживает.

«Я позвоню Хенни, – решил Поль. – Кому же еще, как не Хенни?»

Хенни Рот не было дома. Узнав от слуг в доме Вернеров, что Мими в клинике, она поддерживала связь с ними весь день. Хенни была теткой Поля, но, что более важно, в каком-то особенном и редком качестве она была его самым доверенным другом еще с тех времен, когда, сидя у нее на коленях, он слушал, как она читала ему сказки братьев Гримм. Сейчас она сидела в гостиной Поля вместе со своей невесткой Ли, ожидая его возвращения.

Ей было за сорок, но она выглядела моложе, не потому, что была красавицей – она была ширококостной, высокой и слишком просто одетой, – но благодаря своей энергии и живости, которые придавали своеобразное очарование ее продолговатому лицу под немодной короной каштановых волос.

У Хенни было то, что родные называли «духовной красотой». Она была борцом за социальную справедливость так же, как ее муж Дэн, преподаватель и ученый, идеалист, отказавшийся от большой суммы денег за одно из своих изобретений в области электроники только лишь потому, что его приобрело министерство обороны. Они оба выступали и маршировали на многих митингах. Хенни выступала за освобождение женщин и в защиту рабочих швейной промышленности; ее даже арестовали один раз во время пикетирования фабрики женских блузок. Они боролись за мир всю свою жизнь и теперь, когда война кончилась, все еще обращались в Лигу Наций, Национальный совет по предотвращению войны – к каждому, кто стал бы слушать их.

Короче, они были семейными диссидентами.

И у них было свое горе. Их сын, их единственное дитя, вернулся с войны без ног, а потом они потеряли и его. Он оставил ребенка, Генри, маленького Хенка, которому сейчас было четыре года, и вдову Ли. Осиротевшая в восемь лет, дитя трущоб, Ли была взята на воспитание Хенни и Дэном. От них она научилась всему, что они могли дать ей, стала женой их сына, а сейчас ушла в совершенно чужой им мир. Будучи честолюбивой и одаренной чувством моды, Ли открыла роскошный магазин на Медисон-авеню. Она вышла замуж за такого же честолюбивого молодого юриста и жила с ним и Хенком около Музея Метрополитен в георгианской элегантности красивого дома с мраморными каминами и винтовыми лестницами, который купил Дэн своему раненому сыну. То, что Дэн не позволял себе, он позволял своему сыну.

Тяжелое, полное лишений детство никак не отразилось на Ли. Ее блестящие каштановые волосы были по-модному коротко подстрижены; на присборенных манжетах бледно-голубого шерстяного платья поблескивали тонкие золотые браслеты с бриллиантами; ее живые пытливые глаза осматривали гостиную Поля с одобрением знатока.

Не могло быть женщин более разных, чем Хенни и Ли. Однако они любили друг друга, как мать и дочь.

Чувствуя беспокойство, Хенни встала и подошла к окну, отбросила шелковые шторы и стала напряженно вглядываться в темный туман, как будто хотела поторопить Поля вернуться домой.

– Ты не думаешь, что могло что-то случиться? – спросила она. – За целый день никаких известий. Не знаю почему, но у меня плохое предчувствие.

Хенни была паникершей.

Ли, которая таковой не была, весело сказала:

– Не волнуйся, это же первый ребенок. Не все так легко рожают, как я. Помнишь, Хенк буквально выпал из меня, – закончила она с некоторым самодовольством.