Гобелен - Плейн Белва - Страница 13

– Регина изучает французский. Гувернантка француженка, – сказала Элизабет. – Мы хотим, чтобы она знала много языков. Она должна вырасти гражданкой Европы.

Йахим улыбнулся:

– Моя Элизабет – мечтательница. Регина – гражданка Германии, и этого вполне достаточно. Однако изучать языки всегда хорошо.

Потом Йахим рассказал пару забавных историй о своей малышке. Поль, в свою очередь, рассказал, как он водил Хенка гулять в Центральный парк и мальчик спросил у лысого господина, что случилось с его волосами.

– Он славный парнишка, умный и сильный, – закончил он и внезапно понял, что говорил о Хенке, словно о своем сыне. Чувствуя себя немного глупо, он объяснил:

– Видите ли, я по-особенному отношусь к нему из-за Фредди.

– Ты говорил, что у тебя с собой фотографии, – напомнил Йахим.

– Любительские. Они не очень хорошие, но дадут вам представление о ваших американских родственниках.

Он вытащил конверт и веером разложил фото на столе:

– Вот, это мои родители. Это Хенни, сестра моей матери, та, что занимается политикой. Она состоит в каждом комитете за мир, который только существует.

– Чудесно! – воскликнула Элизабет. – Я бы хотела познакомиться с ней. Да, у нее серьезное лицо.

Хенни, которая всегда перед камерой чувствовала себя скованно, серьезно смотрела с фотографии.

– А вот мой дядя Альфред, мы зовем его Элфи, стоит на крыльце своего загородного дома. С ним Мэг, его дочка. Снимок сделан несколько лет назад, сейчас она совсем взрослая, в колледже, как вы говорите, в университете.

В памяти промелькнуло что-то неприятное, и какое-то мгновение он пытался определить, что это… О, это Мэг с тем малым Пауэрсом в день возвращения Дэна домой…

– Вот Хенк. Сейчас ему семь. Он с дедом Дэном. Правда, они похожи? А вот Ли. Я снял ее в день открытия ее нового магазина, освещение не очень хорошее, но…

Ли была снята смеющейся, показывающей ровные зубы: воротничок из шелковых лепестков, аккуратная головка…

– О, она прехорошенькая! – воскликнула Элизабет.

– Она очень модная, яркая и общительная, так что всем приятно на нее смотреть. И любить ее, – добавил Поль поспешно. – Ее все любят.

– Как это мило, – сказала Элизабет. – Я начинаю понимать этих людей. Теперь посмотрим самое важное – фото твоей жены.

Поль просмотрел снимки, заглянул в конверт. Фотографии Мариан нигде не было. Он посмотрел на пол: может быть, он уронил ее?

Поль разволновался. Возможно ли, чтобы он не взял ее фото с собой? Он попытался вспомнить вечер, когда собирался в дорогу и отбирал фотографии из коробки, где они были сложены. Не мог же он, действительно, забыть фото Мариан? Поль почувствовал, как краска заливает его лицо.

– Ты, должно быть, потерял снимок, – сказала Элизабет. – Я уверена, что ты показывал его повсюду в Лондоне и Берлине.

– Должно быть. Я пришлю вам один, когда вернусь домой. Теперь расскажите все о себе, – поторопился он сменить тему. – Твоя сестра вышла замуж?

– Да. Они живут в Берлине.

Йахим стал рассказывать о выдающейся семье, в которую вошла его сестра: потомки одной из ветвей рода самого Моисея Мендельсона, они были приняты при дворе кайзера, – честь, оказываемая очень немногим евреям.

Вскоре Элизабет встала и извинилась:

– Спокойной ночи. Еще рано, но мне вдруг захотелось спать.

Она поцеловала Йахима в губы; поцелуй продлился чуть дольше, чем требовала формальность.

– Она беременна, – объяснил он после ее ухода. – К концу дня она устает.

– Она очаровательна, Йахим.

– Мы были помолвлены всю войну. Из-за нее я все выдержал и сейчас держусь. – Глаза Йахима повлажнели, и он добавил: – Я не могу представить жизнь без нее.

Поль отвел глаза.

– Тебе повезло, – пробормотал он и, проглотив комок, появившийся в горле, услышал свои слова: – У моей жены была операция. Мы не сможем иметь детей.

Йахим покачал головой.

Что-то в его взгляде и в том, как он целовал свою жену, вызвало у Поля безумное желание исповедаться.

«У меня тоже есть женщина, без которой я не хочу жить. В ночь своей свадьбы я думал о ней, лежа со своей женой».

Он подавил желание. Йахим с любопытством посмотрел на него.

– Ты тоже устал, – сказал он. – Долгая поездка. Иди спать. – Он встал. – Извини, если я слишком разволновался из-за войны и всех этих дел. Прости меня.

Он обнял Поля за плечи:

– Пройдет еще немного времени, пока мы все успокоимся и забудем.

Было приятно, что несколько дней он может отдохнуть. Завершив все дела, которые он наметил сделать в городе, Поль был свободен. Вечерами его вывозили: один вечер в Национальный театр, другой – в Хофбраухаус, огромный мрачный зал с колоннами, в котором пело, бродило и пило множество людей. Храм пива, подумал Поль, ошеломленный зрелищем буйства, которое ему пришлось там наблюдать.

В городах за границей он любил одинокие прогулки: так он изучал незнакомую жизнь, ее ритмы. Первое, что он заметил, сойдя с парохода в Гамбурге, была тишина на торговых улицах, пустые магазины и фабрики. У автомобилей в витринах не было шин: спустя пять лет после войны в Германии все еще не было резины. И так много было калек, так много людей в потрепанной военной форме, не имеющих возможности купить себе новую одежду. И всюду такая тишина!

Здесь, в Мюнхене, в продуктовых магазинах было также пусто. Перед отъездом из Америки он читал о нехватке мыла в Германии и привез некоторый запас для семьи. Как только он вернется домой, сразу пошлет им консервы.

В отчаянии люди продавали все ценное. Йахим рассказал ему о торговце предметами искусства в Швабском районе, который устраивает такие распродажи. На следующее утро Поль отправился туда и узнал место, где перед войной в один из таких летних дней приобрел экспрессионистов, двух Керчперов и Бекмана. К его удивлению, старый владелец тоже вспомнил его.

– У нас не часто бывают американцы, которые, извините меня, разбираются в живописи, как вы, – сказал он.

Поль пропустил его слова мимо ушей. У владельца был заношенный пиджак и грустные глаза – возможно, он был голоден.

– У нас есть хорошие вещи из прекрасных домов, – с надеждой заверил он Поля.

Поль прошелся по маленькой галерее. Он заметил несколько интересных полотен. На одном из них был изображен пейзаж в сезанновском стиле – дорога, идущая через желтые поля в вечернем свете. Эта картина напомнила ему ту, которую он с Анной видел на выставке, куда он повел ее в их первое свидание.

– Интересный пейзаж, – заметил старик, видя его колебания.

– Да, интересный.

Что-то еще привлекло его глаз: женщина с рыжими волосами на последних месяцах беременности лежала, обнаженная, на горе красных и фиолетовых ярких персидских подушек.

– Вы не захотите это, герр… Вернер, вы сказали? Это всего лишь подделка под Густава Климта. Художник был ранен, и его очень жаль, но эта картина не для человека с вашим вкусом.

– Да, я понимаю, что это копия.

На губах женщины и в уголках глаз чувствовалась улыбка – это придавало ее породистому лицу выражение и скрытное, и обнадеживающее.

Чем дольше он смотрел на нее, тем больше она «говорила» ему. Она не была похожа на Анну, разве только волосами. И Мариан, конечно, найдет оскорбительной ее наготу с этим огромным животом. Хорошо, он повесит ее в своей гардеробной, жене не придется смотреть на нее, такую расслабленную, довольную собой.

– Я действительно хочу эту картину, – сказал он и, чувствуя необходимость объяснить, добавил: – Я покупаю то, что мне нравится.

Договорились о доставке, он вышел, чувствуя удовлетворение, которое появляется, когда получаешь желаемое. Он остановился купить газету и побрел в сторону от центра. День был пасмурный, тишину нарушало только чириканье воробьев. В этом районе было чисто. Здесь Германия, хоть и побежденная, не пострадала, и, глядя через высокие чугунные ворота на прекрасные виллы и аккуратные, сейчас голые, клумбы, он почувствовал возмущение. Во Франции деревни были разрушены, дома сожжены. Он ясно вспомнил улицу, обычную деревенскую улицу с домами, нанизанными как бусины, по обе стороны от дороги; перед наполовину разрушенным домом стояла детская коляска, и рядом с ней лежал мертвый пес с ленточкой на шее.