Абхазские рассказы - Гулиа Дмитрий Иосифович - Страница 7

— Аайт! — закричал Хабжкут.

— Афукара!** — крикнул Мыса.

Снова набросились друг на друга и схватились уже за поясницы.

Мыса был сильнее Хабжкута, но тот ловчее. Мыса сразу поднял противника и старался повалить его, но каждый раз Хабжкут своей тонкой и подвижной ногой крючком зацеплялся за ногу Мысы и не падал. Мыса вдруг вспомнил, что он когда-то видел в сухумском цирке, как один из борцов, сразу опустившись вниз, бросил через голову своего партнера.

«Если что поможет, так только это», — решил он, сразу сел на корточки и через свою голову перекинул Хабжкута. Однако Хабжкут поднялся раньше Мысы, подбежал к нему и стал быстро работать кулаками. Мыса схватил противника, повернул на бок, смял под себя и сдавил ему горло.

Хабжкут захрипел. Глаза его полезли на лоб. Он струсил: «А что, на самом деле, этот буйвол может задушить», — мелькнула в его голове испуганная мысль. Хриплым голосом он стал увещевать врага:

— Мыса, глупый, ты поломаешь мне горло. Подумай, что ты делаешь, осел...

— Молчи! Уйдешь ты с этой земли или нет? — ревел над ним медведем Мыса.

Спасая себя, Хабжкут незаметно подвел под Мысу колено и с силой толкнул. Перекинувшись через голову Хабжкута, тот упал.

Хабжкут вскочил и полной грудью втянул в себя воздух. Однако поднявшийся Мыса снова двинулся на него. Схватились опять...

В это время драку заметила жена Хабжкута, подняла крик и побежала к дерущимся. Залаяли собаки, пустившись вслед за хозяйкой. Всполошились и закудахтали куры. Глупая телка подпрыгнула на месте, издавая какой-то радостный звук и, хвост торчком, пустилась по двору. Колхозники, побросав работу, побежали на крик.

Раньше всех прибежали на место соседские собаки, окружили дерущихся и стали лаять на них, словно загоняя диких зверей.

Качбей, издалека наблюдая за дракой с самого ее начала, посмеивался себе в бороду.

— Выйди к ним и ты, — велел он жене. — А то скажут — никто из нас не явился. Если спросят, скажи, что меня нет дома.

Но любопытство сильно мучило его. Он вышел из дому украдкой, прячась за деревья, перешел речушку и, засев в ближайший от дерущихся куст, стал ждать, чем кончится драка, злясь на Мысу за то, что тот не догадывается камнем размозжить голову Хабжкуту.

Наконец прибежавшие колхозники разняли драчунов.

— Киафыр, не то надо было тебе! — грозил Хабжкут.

— Показал бы тебе, — ворчал и Мыса.

Оба тяжело дышали, словно собаки в жаркий день. Отпряженный Мысой буйвол безмятежно щипал в стороне траву, другой спокойно жевал, стоя под ярмом.

Вдруг собака Качбея подняла истошный лай у куста. Качбея бросило в холодный пот. Он тихо окликнул собаку, которая, услышав свое имя, из глубины куста вытаращила глаза, ничего не понимая. Тотчас она залаяла сильнее и стала яростно кидаться на куст.

На нее обратили внимание, пошли к ней. Увидев это, Качбей вскочил и решил бежать, но зацепился за колючки. Пока он отцеплялся, колхозники раздвинули кусты.

— Это ты, Качбей?!

— Да... я... — ответил он замогильным голосом.

— Что ты тут делаешь?

— Хотел придти к вам.

— А зачем в кусты лезть, когда кругом дорога? Выходи!

— Да вот, проклятые колючки!..

Ему помогли выбраться.

Качбей силился улыбнуться, но вместо улыбки слабо оскалил зубы.

Собака, узнав хозяина, подбежала к нему и завиляла хвостом, как бы прося прощения за то, что по ее вине он попал в такое неловкое положение.

Жена Качбея с ужасом всплеснула руками и надвинула косынку на глаза.

«Унан***, умер бы ты! Живыми нас похоронил. Сидел бы, дьявол, дома. А я тут сказала, что тебя нет», — мысленно проговорила она. От жгучего стыда она готова была провалиться сквозь землю.

— Аайт, Качбей, — вскричал Хабжкут, завидев настоящего виновника драки, — ты сидел здесь в кустах и следил за нами?! А ведь ты тоже охотился за этим участком! Мне сдается, что это ты напустил на меня Мысу. Так, Мыса? Мыса молчал.

— Дадраа, — обратился тогда Хабжкут к колхозникам, — мой отец, дед и прадеды жили все вот здесь, всю жизнь одиноко ковыряли землю, спорили и дрались за «мое-твое», а умирали бедно.

И я тоже сижу на земле моих отцов и все живу бедно. И это «моетвое», как вы видели сегодня, заставило подраться меня с братом и стать врагами. Давно хотел проситься в колхоз, а теперь решил: вот вместе со всей моей землей и буйволами примите меня в колхоз!

— Правду сказал ты, дад, Хабжкут,— ответил за всех седой старик колхозник Мзоуч, — от этого «мое-твое» — все зло на свете: они заставляют проламывать черепа друг другу, стрелять друг в друга. Только есть одно, что кладет конец всему этому, делает людей братьями и помогает жить трудящимся богато — это колхоз.

1935 год.

Село Атара.

* Переселенец.

** Негодный, ничтожный.

*** Возглас удивления.

Переводы с абхазского автора.

ВЛАДИМИР (ДЗАДЗ) ДАРСАЛИА

ЗАЛОГ

До нового урожая Ладжу не хватило кукурузы. В крытый чалою амбарчик он засыпал осенью три-четыре корзины — слишком мало для большой семьи. И все же пришлось нести в лавку полный бурдюк из этого скудного запаса. Где иной выход, посудите сами? Нет мыла, чтобы помыть ребят, в коптилке — ни капли керосина. Бедный человек был Ладж. Заросшая грабом, кремнистая почва никогда не радовала урожаем, а теперь и вспахать ее нечем. Проклятье тому злодею, который увел у Ладжа единственного быка...

...До женитьбы беспризорным сиротою бродил Ладж по селу, не имея ни собственного крова, ни очага, то батрачил в княжеском доме, то пас буйволов односельчан, то помогал кузнецу Патуху.

Для кого только не гнул спины! А награда? Заношенная войлочная шапка, лохмотья на тощем теле, побитые босые ноги — вот и весь заработок! С малых лет Ладж остался без отца и матери, даже близких родственников не было у него — кто заступится? Каждый помыкал им, как хотел! О чем говорить, дад? Только врагу пожелаешь такой жизни.

Так и рос бедный Ладж. Его сверстники, надев пестрые сатиновые рубахи, танцевали с девушками на свадьбах или гарцевали на своих темно-каштановых лошадях, участвуя в атарчей. А Ладж в это время таскал воду, мыл котлы, обливаясь потом и покрываясь сажей, месил грязь босыми ногами,— на минуту присесть не давали. Он работал, чтобы люди пировали! Ночью, пристраиваясь где-нибудь на голой доске, Ладж долго не мог уснуть. Слова, которые сегодня сказал ему Джоджа, не давали покоя. Проклятый Джоджа! Как он издевался над ним! «Пока есть потроха, ты, видно, не уйдешь отсюда. Ах ты, злосчастный!» Так и сказал. «Поему я злосчастный? Разве я урод? Или я не смогу гарцевать на лошади не хуже Джоджа? Виноват ли я в том, что смерть отняла у меня всех моих близких? Э-эх, Джоджа, собачий ты сын!»

...Жарким летом Ладж, работавший в то время молотобойцем у Патуху, нес с мельницы бурдюк муки. Поднявшись на взгорок, он скинул бурдюк на обгорелый пень и присел отдохнуть в тени граба.

Сегодня Ладж еще не работал в кузнице, но вчерашние удары тяжелого молота до сих пор отдавались в голове. Мерещилось: вот его обгорелые, с черными следами от огненных искр руки поднимают тяжелый молот и тяжко опускают его на багрово-красный кусок железа, зажатый клещами Патуху. Меж ударами молота Патуху говорит: «Как я бью, так и ты бей, куда я попадаю, туда и ты попадай!» Охваченный этим полубредом, Ладж не слышал стука копыт.

Когда всадник соскочил с лошади и ударил кнутом по земле, только тогда Ладж поднял голову. Перед ним стоял богач-скотовод Мадж-ипа-Лапагу, далеко известный в округе.

— Что-то глаза у меня смыкаются, — сказал Ладж виновато и, взяв коня под уздцы, привязал его к дереву.

— Да, только и спать в такой прохладе,— дружелюбно ответил Лапагу, внимательно оглядывая Ладжа и думая про себя: «Кажется, я нашел нужного парня».

Сняв с головы башлык, Лапагу сел в тени и не спеша заговорил с Ладжем. Спросил, откуда он родом, в чем терпит нужду, рассказал и о себе. А в заключение беседы легко и не назойливо предложил Ладжу пойти к нему в пастухи.