Мир в табакерке, или чтиво с убийством - Рэнкин Роберт - Страница 21

Потому что сицилийцы были в один миг стерты с лица земли через неделю после смерти отца Нормана, в результате другого идиотского несчастного случая. На этот раз в нем были задействованы их почтовый ящик и брикет динамита.

Они были последними сицилийцами в Брентфорде, и, пользуясь выражением Фланна О’Брайена, не думаю, что этот вид снова будет встречаться в наших местах.

Так вот, 1967 год многие с нежностью вспоминают, как Лето любви. И тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год действительно был Летом любви. Конечно, не только летом. Были и другие времена года, и у каждого было свое название. Например, были Зима уныния, Весна тоски и Осень такой полной безысходности, что хотелось вскрыть себе вены. Но по каким-то непонятным причинам люди запомнили только лето.

Я прекрасно помню то лето. Этим летом в жизнь вошли йо-йо и Брентсток.

Да, Брентсток. Легендарный фестиваль, три дня Любви, Мира и Музыки. Я там был, понимаете, и я все видел. Позвольте мне рассказать о нем.

Для меня все это началось одним весенним утром. Мне было страшно тоскливо, хотя и не понимал, почему. Я бросил школу в июле в предыдущем году и с той поры работал, где придется: всегда на подхвате, платили мне мало, и увольняли при первой возможности. Но с этим не было проблем. В шестидесятые годы не было безработицы и как только тебя выгоняли с одного места, можно было сразу найти другое. Конечно, все эти места были дерьмовые, но это лучше, чем безработица.

Однако той весной я нашел себе новое место, и на этот раз весьма перспективное. Меня взял на работу Т.С. Давстон. Официально моя должность называлась «надсмотрщик на плантации», и я должен был одеваться в форму и носить сапоги и кнут. Проще простого. Все, что мне нужно было делать – это ходить между рядов рабочих-иммигрантов, поколачивать их кнутовищем и подгонять, чтобы не отлынивали.

О такой работе можно только мечтать.

Так что я до сих пор не знаю, почему мне было так тоскливо.

У Т.С. Давстона была поговорка: «Завтра принадлежит тем, кто способен предвидеть его». И, конечно, он был именно из таких людей. Я помню, как он однажды сказал, что когда-нибудь в Брентфорде не будет мексиканского квартала, и помню, как я тогда посмеялся над ним. А ведь он оказался прав: к 1967 году почти все латинос перестреляли друг друга, а те, что остались – в основном старухи и девчонки-малолетки – жили теперь в лачугах на краю плантации и работали на Т.С. Давстона.

Возможно, следует подробнее рассказать о том, где располагалась эта плантация. Ведь именно там и проходил Брентсток.

Плантация была расположена на участках Брентфордского садоводческого товарищества св. Марии.

Вплоть до середины шестидесятых в нем еще оставалось немало владельцев участков, которые арендовали клочки земли у городского совета и каждый год, соответственно, собирали с них собственноручно выращенный урожай фруктов и овощей. Но потом один за другим, старики вымирали, и один за другим освобождались их участки.

И Т.С. Давстон скупал их – один за другим.

И теперь они принадлежали ему почти все, за исключением одного. Владельцем этого последнего участка был его «дядюшка», старый Пит, и Т.С. Давстон его не трогал. А все остальные участки перепахали, и огромное поле, отлого спускающееся к Темзе, стало табачной плантацией.

Я немало поломал голову над этим. Я всегда думал, что выращивать табак без какой-нибудь лицензии от правительства – противозаконно. Но, видимо, к Брентфорду это не относилось. К чему угодно, но не к Брентфорду.

Это традиция, или старинный договор, или что-то вроде того.

И вот я стал работать надсмотрщиком. Форма, сапоги, кнут и все такое.

В шестьдесят седьмом году на плантации был первый большой урожай. И все следовало делать именно так, как того желал Т.С. Давстон. Годы труда ушли на это. Табак не слишком охотно растет в предместьях Лондона, но этот конкретный сорт подвергся генетической обработке.

У Т.С. Давстона осталось множество записей, принадлежавших некоему Джону Перу Джонсу, и с помощью Старого Пита он вывел быстрорастущий сорт табака, успешно сопротивляющийся местным вредителям и прекрасно развивающийся в условиях английской погоды. Это было большое достижение, и те, кого охранники пропускали через укрепленные ворота в высокой загороди из колючей проволоки, останавливались на месте, пораженные красотой этих растений. Не слишком надолго, впрочем, потому что иначе они получали от меня кнутом.

В то весеннее утро началась первая жатва. Работницы надрывались на плантации, а Т.С. Давстон и я сидели в высоких креслах, попыхивая только что изготовленными сигарами [скрученными на бедре смуглой девственницы] и потягивая бесцветную жидкость из бутылок без этикеток.

Т.С. Давстон порылся в боковом кармане своего модного кафтана, что-то достал оттуда и протянул мне.

– Бьюсь об заклад, ты ничего подобного еще не видел, – сказал он.

Я внимательно осмотрел этот предмет: два деревянных диска, соединенных тонкой деревянной осью, к которой был привязан кусок веревки.

– Здесь ты прав, – сказал я. – Не видел. Что это?

– Это вниз-и-вверх-и-внизка.

– Легко сказать, – заметил я. – А что она делает?

– Едет вниз, и снова вверх, и опять вниз. Смотри, показываю.

Он отобрал у меня эту штуку, нацепил конец веревки на средний палец и отпустил ее. Когда веревка полностью размоталась, он легонько дернул ее кверху, эта штука взобралась обратно, и он поймал ее.

– Невероятно, – сказал я. – Ничего удивительнее в жизни не видал.

– Это что, сарказм? – спросил Т.С. Давстон.

Я подумал над его вопросом.

– Возможно, – сказал я. – Но как она работает? Там что, моторчик внутри? Или, как было бы правомерно предположить, это работа неких демонических сил?

Т.С. Давстон перегнулся через меня и забрал мою бутылку.

– Тебе, похоже, уже хватит, – заметил он.

Я покачал головой.

– Нет, выпивка здесь ни при чем. Хотя, может быть, это та таблетка, которую я съел на завтрак.

– Ну, это можно простить. В конце концов, на дворе шестидесятые годы.

– Ну так как, все-таки, она работает? Она же нарушает закон тяготения.

– Вот и Норман так сначала думал. К сожалению, не нарушает. А работает она благодаря инерции и этому легкому движению кистью.

– Как и многое другое, – заметил я. – Или, по крайней мере, то единственное, что приходит в голову. Так для чего она? Или ни для чего?

– Должна быть для чего-то. – Т.С. Давстон положил эту штуку на ладонь. – Все должно быть для чего-то. К примеру, ты можешь с ней показывать фокусы.

– Я как раз не могу.

– Ну ладно. Я имел в виду, что ямогу с ней показывать фокусы.

И Т.С. Давстон продемонстрировал это. Он снова послал свою штуку вниз, но на этот раз дал ей проскользнуть по земли и только потом дернул ее кверху.

– Это я называю «выгуляй собаку».

Я похлопал в ладоши.

Потом он показал еще один фокус, на этот раз совершая какие-то сложные манипуляции с веревкой.

– А этот называется «укачай малыша».

Я снова захлопал в ладоши.

Т.С. Давстон показал весь свой репертуар. Он дал название каждому фокусу. Там были «отшлепай макаку», «пощекочи письку», «расчеши бороду» и даже «выпей чаю с пастором». Последний потребовал таких сложных телодвижений, что у Т.С. Давстона даже пот на лбу выступил.

– Слушай, знаешь, что ты сейчас держишь в руках? – спросил я, когда он, наконец, закончил.

– Пока нет. И что же?

– Две деревяшки на конце веревочки. Выбрось эту дурь, пока кто-нибудь тебя с ней не увидел.

Но кое– кто ужеувидел его. Если точнее, все, кто работал на плантации в этот момент, его видели. Они все остановились, и глазели на него и, к моему удивлению, тоже аплодировали.

Т.С. Давстон уставился на столь тепло принимающую его аудиторию, а я уставился на Т.С. Давстона. Он не давал им разрешения бросить работу, и я подозревал, что он сейчас прикажет мне пристрелить парочку тех, что постарше, в назидание остальным.