Малёк. Безумие продолжается - ван де Рюит Джон - Страница 20

Я прошагал по проходу, чувствуя себя способным свер­нуть горы. К счастью, мой сольный номер был последним в расписании службы, и у меня было время успокоиться и ра­зогреться как следует. Народу в соборе было битком, и наш хор звучал просто блестяще. Джулиан был прав. Лучшей акустики, чем в этой церкви, мне еще встречать не приходи­лось. Настоятель прочел длинную проповедь о десяти запо­ведях, а потом заставил нас долго молиться молча. Во время молитвы я испытал некоторые сомнения: не уверен, что Бо­гу есть до меня дело и моя маленькая жизнь его сильно ин­тересует. Но, поскольку мне было страшно и терять все рав­но было нечего, я'попросил Его дать мне спокойствие и сделать так, чтобы мое последнее соло в качестве Малька прозвучало идеально. Молитвы закончились, и Джулиан спел «Ступаю с Богом», пока прихожане причащались. Он пел с таким чувством, что на верхних нотах у него голос дрожал.

Близился конец службы. Настоятель благословил собрав­шихся и произнес:

— Последний псалом — «Иисус, отрада страждущего». Соло в исполнении Джона Мильтона.

Под тихие звуки органа я сделал шаг вперед. Сделал глубо­кий вдох, открыл рот. ..ив тишине раздался мой высокий дев­чачий голосок. На этот раз он не дрожал. Я и не припомню, чтобы когда-нибудь так хорошо пел. Примерно на середине номера хор начал расходиться. Джулиан спланировал все очень точно. Он хотел, чтобы другие ребята постепенно ушли через заднюю дверь, а я в конце остался один у алтаря. И это было просто потрясающе, потому что атмосфера, в которой я допевал последние строки, была поистине неповторима. А потом все кончилось. Собор окутала звенящая тишина. Сотни глаз были направлены на меня. Я закрыл сборник псалмов и медленно зашагал по проходу. А прихожане оста­лись стоять в полной тишине. Это было и странно, и чудесно.

Я вошел в ризницу, и меня окружили аплодисменты ребят из хора, а Джулиан крепко обнял меня со слезами на глазах.

Понедельник, 1 апреля

КОНКУРС ХОРОВЫХ КОЛЛЕКТИВОВ В ХАЙВЕЛЬДЕ

Джулиан пришел в ярость, когда мы заняли второе место среди двадцати школьных хоровых коллективов, и сказал, что судьи голосовали за своих земляков. (Видимо, Джулиан не в ладах с географией, потому что победители были из Апингтона.) Мы спели школьный гимн на тротуаре у авто­буса, после чего великому хоровому турне 1991 года при­шел конец, и все разъехались в разных направлениях на пас­хальные каникулы.

Всю дорогу до дома Вомбат спала. И хотя мама не со­зналась в том, что напичкала ее снотворным, бабуля выру­билась ровно через десять минут после того, как выпила бу­тылку газировки. Здорово было сидеть в тишине и просто смотреть, как мимо проплывают золотистые равнины.

Вторник, 2 апреля

Вернулся домой и обнаружил на холодильнике список ку­хонных правил, которые мама, судя по всему, оставила па­пе, прежде чем уехать с нами на гастроли:

МАМИНЫ КУХОННЫЕ ПРАВИЛА

Сделал бутерброды с расплавленным сыром — выключи ду­ховку.

Банки в шкафу над чайником — еда Черныша. (Это НЕ ТУНЕЦ!)

Еда в холодильнике — твоя еда. (НЕ СОБАЧЬЯ!) Готовые блюда — в пластиковых контейнерах в холодильни­ке. (По одному в день.)

Прежде чем ставить чайник, убедись, есть ли в нем вода. Не более трех чашек кофе в день! Миску Черныша надо держать на улице (мухи). Черныша надо держать на улице (блохи). Если позвонит моя мать, не надо пудрить ей мозги, разгова­ривая странным голосом.

Фрэнка в дом не пускать (даже в экстренном случае),

Видно невооруженным глазом, что папа нарушил многие из этих правил. Мама нашла на своей половине кровати со­бачью шерсть, а на розовом кусте в саду — куртку Фрэнка. Тогда она сказала, что нам нужен питательный ужин, и при­готовила куриные грудки с овощами, которые были серого цвета и мерзкие на вкус.

Папа прилепил на холодильник конверт с приглашением на кулинарные курсы, взял Черныша и пошел за пиццей.

Суббота, 6 апреля

Было классно почти всю неделю расслабляться и ничего не делать. По-прежнему просыпаюсь в 06.15 каждый день. Моему мозгу требуется не меньше десяти минут, чтобы по­нять, что сирены на подъем не было и на соседней кровати не спит сумасшедший. Тогда я снова засыпаю и примерно до десяти часов смотрю сны о Русалке. Потом завтракаю, принимаю душ и играю с Чернышом. После обеда читаю пьесу, хотя обычно в процессе чтения начинаю фантазиро­ватъ о том, как играю главную роль и все заканчивается тем, что я декламирую монологи перед Чернышом, кото­рый при этом скулит и выглядит виноватым. Потом мама приносит сладкий чай с молоком, мы болтаем с ней о школе и о том, что я мечтаю стать знаменитым актером и писате­лем. Ей нравятся разговоры о школе, а вот от моих карьер­ных предпочтений она не в особом восторге. Каждый день, допив чай, она забирает мою чашку и говорит, что из меня бы вышел прекрасный адвокат, а потом идет на кухню и пытается приготовить ужин. Примерно в это время в моей голове сгущаются темные грозовые тучи, вызывая навязчи­вые неуправляемые мысли. Приходится сосредоточиться на вдохах и выдохах, чтобы не задохнуться и не заплакать. Чувство очень странное, и это гораздо хуже, чем скучать по дому.

А потом раз! — и я уже на велосипеде, мчусь по улице.

Северный Дурбан прекрасен в свете вечернего солнца. Вечнозеленые деревья залиты желто-зеленым сиянием. На улицах играют дети. Некоторые машут, когда я проезжаю мимо, другие хмурятся или не обращают на меня внима­ния. Такое впечатление, что мой велосипед уже сам знает путь к дому Русалки. Как будто он ездит туда каждый ве­чер, со мной или без меня. Он останавливается рядом с ко­ралловым деревом[18] в парке, за углом от ее дома. У дороги так все заросло кустами и деревьями, что легко оставаться незамеченным, хотя я и боюсь, что однажды Мардж меня увидит и расскажет маме. Обычно я не вижу Русалку. Ино­гда на ее дворе припаркован «фольксваген-гольф». Но ка­кая мне разница? Даже в те редкие дни, когда она выходит во двор, мне приходится прятаться, как преступнику. Она не знает, что я здесь. Когда я смотрю на нее, меня словно бьют под дых — не знаю, любовь это или адреналин. При­мерно в полшестого Мардж включает в доме свет — мне пора уходить. Возвращаюсь в парк, снимаю велосипедную цепь и еду домой, как можно быстрее крутя педали. Дома всегда делаю вид, что ужасно устал. Папа хлопает меня по спине и начинает мечтать о том, как в один прекрасный день я выиграю гонку «Тур де Франс». Мама наливает ванну и причитает, как бы я не простудился. Потом настает время ужина и повторов старых серий «Мэтлока» по теле­визору. Мы смотрим новости, погоду, а потом кто-то из Мильтонов зевает, и мы идем спать. Пытаюсь читать перед сном, но в голове вихрь из тысячи мыслей: лежу и смотрю в потолок. Не знаю почему, но обычно я засыпаю с вклю­ченным светом.

Воскресенье, 7 апреля

Поскольку на Пасху мы в церковь не ходили, мама настояла на том, чтобы пойти сегодня. Службу проводил приглашен­ный священник. У него были седые волосы и красное лицо. Его звали архиепископ Саймоне. Наш местный священник, казалось, был очень рад тому, что архиепископ выбрал именно нашу церковь для своей проповеди.

Благородно склонив голову у алтаря, он подошел к ана­лою. Затем, выдержав паузу, молча, окинул собравшихся взглядом и проговорил:

— Пасха — время размышлений. Время, когда мы, хри­стиане, должны внимательно взглянуть на себя со стороны и спросить: похожа ли наша жизнь на ту, какой ее хотел бы видеть Иисус?

Папа нервно улыбнулся. Архиепископ снова выдержал паузу и продолжил:

— Не думаю, что это так. Ведь внутри каждого из нас живет раковая опухоль, разъедающая клетки нашей великой души. Можно отворачивать головы и отрицать, но каждый из присутствующих здесь виновен. Каждый из нас болен раком, имя которому — расизм!

Тут папа дернулся, как марионетка на веревочке. Из его горла вырвался странный высокий стон. Он смущенно су­нул руки в карманы, а глаза его забегали из стороны в сторо­ну, как у психа. Мама нахмурилась. Папа сердито взглянул на нее, а потом оба они воззрились на архиепископа. По аудитории прокатилась волна неловкого волнения. Люди принялись нервно кашлять и оживленно шептаться.