«Кино» с самого начала и до самого конца - Рыбин Алексей Викторович Рыба - Страница 27

Как известно, большинство москвичей является убеждёнными патриотами своего города, так же как и ленинградцы — патриоты Ленинграда. Ленинградцы имеют обыкновение ругать Москву, называть её «большой деревней», хают московское метро так, что иногда становится стыдно за земляков, — ведь только идиот не сможет разобраться в линиях московского метро — там же на каждом шагу всё написано, где какая линия, станция, где вход и где выход… Хочется думать, что всё-таки земляки кривят душой и могут на самом деле сориентироваться, как доехать, например, от «Комсомольской» до «Рижской». Москвичи же, наоборот, предпочитают столицу Северной Венеции, и первые строчки Витькиной песни «Мне не нравится город Москва, мне нравится Ленинград» задели слушателей и, по крайней мере, зацепили… На это-то и была сделана ставка. Дальше пошла уже отработанная программа: «Бездельники», первый и второй, «Битник», «Солнечные дни» и дальше, дальше, дальше… Реакция москвичей была несколько неожиданной: проверенные уже в Ленинграде красивые, мелодичные вещи, такие, как «Бездельник № 2», не пользовались особенным успехом, зато песни с элементами музыкального или текстового «зверства» — разных там диссонансов, ругательств, и вообще, «забоя» вызывали восторг. Я вспомнил «Капитана корабля-бля-бля» — эта довольно дешёвая, плоская шутка в Ленинграде не очень-то прокатила, а здесь год назад интеллектуальная элита балдела от неё. Мы быстро оценили ситуацию и начали орать изо всех сил, чередуя чисто музыкальные прелести, которыми мы, в общем, гордились, с пост-панковскими забоями. Концерт прошёл в целом успешно, все были довольны, а мы — больше всех. Мы сыграли чисто, мощно и убедились, что все наши осенние труды не пропали даром — ансамбль звучал.

Примерно половина гостей отправилась восвояси, а часть осталась выпивать-закусывать, расспрашивать нас о житьё-бытьё и просить повторить для них понравившиеся песни. Мы с удовольствием повторяли и поняли, что и чисто музыкальные вещи тоже доходят до публики, правда, лишь до небольшой её части. Это касалось и текста песен, но, в принципе, это нормально — нельзя за один день привить вкус к слову и звуку народу, воспитанному на диких, с колыбели запавших в мозг стихах, исполняемых А. Пугачёвой и другими корифеями, несущими культуру в массы.

Всё было очень мило, я чувствовал, что Москва становится нашей вотчиной — так впоследствии и вышло. Москва для русских музыкантов, как Америка для европейцев, — её вроде бы не любят, но мировая слава никогда ни к кому не приходит без американского успеха. Практически все наши группы проверялись в Москве — первый большой успех Майка, первые, действительно большие концерты «Аквариума», теперь мы… Но до Майка и «Аквариума» было ещё очень далеко, мы прекрасно это понимали и не обольщались, но дело потихоньку двигалось, а там — кто знает…

Один из гостей, назвавшийся нам Алексеем, пригласит нас завтра утром прийти к нему в гости и посмотреть его домашний музей. Что это за музей, он не сказал, но мы решили воспользоваться приглашением, тем более, что утром Серёжка с Валей начали готовиться к вечернему торжеству, а мы только путались у них под ногами и создавали лишнюю толчею и суету, и мы отправились в гости к новому знакомому.

Приехав в Столешников переулок, где проживал Алексей, мы выпили по кружке пива в знаменитой московской «Яме» и, найдя по бумажке с адресом нужный дом и подъезд, вошли в очередную коммунальную квартиру. Наш новый знакомый был человеком лет уже тридцати с лишним, низеньким, здоровеньким, розовощёким, брюнетом с быстрыми тёмными глазами, аккуратной причёской и в спортивного вида костюме. Он оказался довольно известным московским поэтом по фамилии Дидуров. Все, читающие эти строки, я думаю, знакомы с его произведениями, хотя бы со стихами к песням из старого кинофильма «Розыгрыш». Помните это — «Когда уйдём со школьного двора, тра-ля-ля-ля…» и так далее. Дидуров был настоящим поэтом — он не пил и не курил, был холост, каждый день в шесть утра ездил в плавательный бассейн и каждые два часа пил экстракт шиповника — идеальный образ жизни творческой личности. Услышав вчера Витькину «Восьмиклассницу», он был потрясён — Дидуров не ожидал такого совпадения, ведь музей, который он собирался нам показать, назывался «Музеем Голой Восьмиклассницы».

Дело в том, что в процессе работы над «Розыгрышем» — фильмом о школьниках и для школьников, Дидуров был постоянно окружён со всех сторон школьницами различного возраста, от пятого до десятого класса, и они его так достали, что теперь все разговоры и действия поэта вертелись вокруг восьмиклассниц — квинтэссенции всех этих девушек. В его воспалённом воображении все восьмиклассницы виделись ему голыми, и он создал дома целый музей, посвящённый любимому предмету.

«Её дневник», «Её носовой платок», «Её промокашка из тетради для контрольных работ», «След её губной помады», «Её ноготь с большого пальца правой руки» — такого рода экспонаты преобладали в музее Дидурова, в целом очень забавном. Мы провели у Алексея несколько приятных часов, попели ему песни, которые он записал себе на магнитофон — ему тоже было нужно побольше зверства, и мы поорали всласть для него и его восьмиклассниц. Ближе к вечеру мы отправились к Рыженко, а Дидуров, сказавши, что ему нужно переодеться и принять ванну перед новогодним банкетом у Серёжки, остался дома. Мы только не поняли с его слов, сначала он будет принимать ванну, а потом переоденется, или же сначала переоденется, а потом будет купаться. Размышляя над этим занятным вопросом, мы приехали на место торжества.

Дидуров пришёл к Серёжке в шикарном, кричащем, клетчатом костюме с букетом цветов и двумя бутылками шампанского в руках.

— Шампанское, бля! — сказал поэт. — Сам купил!

После этого заявления он быстро прочёл небольшую поэму, а затем, пригласил гостей и хозяев к столу. Функции тамады и души общества он взял на себя легко и ненавязчиво, и никто не был против — наоборот, Дидуров здесь всем понравился, и нам — тоже. Оглядев собравшихся, он сказал, что здесь явно не хватает толпы голых восьмиклассниц для полного удовольствия и пообещал привести их попозже. После этого он осмотрел стол и спросил — известно ли нам, что наступающий 1982 год, это год собаки. Кому-то это было известно, кому-то нет, и Дидуров продолжал:

— А знаете, как нужно встречать этот год, чтобы он был для вас счастливым?

— Как? — переспросили гости.

— Как только начнут бить куранты на Спасской башне Кремля, нужно взять в зубы кости, встать на четвереньки и лаять, выть, бегать и рычать, как собачки. Но для этого, господа, нам нужны кости. И, раз такое дело, то я считаю, что нечего ждать до двенадцати, мы должны успеть съесть мясо всех зверей и птиц, находящееся на столе, и достойно, с костями встретить новый год. Согласны?

— Согласны!

— Я предлагаю пока выпить за наших замечательных ленинградских гостей, — сказал Серёжка.

— Сергей! Я же сказал — съесть всё мясо, а не выпить всю водку, — строго заметил Дидуров.

— Хорошо, Лёша. Тогда второй тост будет за тебя, — парировал Рыженко на замечание поэта.

Потом были тосты за Валентину, за остальных гостей, и к полуночи мы наконец-то стали пить за главных, как сказал Дидуров, героев сегодняшней ночи — за Стельку и вторую собачку, имени которой я сейчас уже не помню. В этот момент советское правительство поздравило по телевизору весь советский народ с Новым годом, и мы, как и весь советский народ, с воем повалились под стол, держа в руках рюмки, а в зубах — кости. Побегав на четвереньках и всласть налаявшись и накусавшись, мы выпили ещё, и Дидуров заявил, что новый год без бани — это вовсе и не новый год, поскольку входить в новый виток жизни нужно чистым как морально, так и физически, и устремился в ванную комнату. После того, как поэт поплавал в ледяной воде, в ванную устремились две барышни, которые боготворили поэта и хотели во всём ему подражать. Отплескавшись и отвизжав своё, барышни выбежали к столу, едва успев прикрыть стыд, и стали соблазнять сиявшего телесной чистотой и духовным здоровьем Дидурова. Я решил не ударить в грязь лицом перед спортивными москвичами, и в свою очередь, быстро раздевшись, нырнул в ванну. Когда я из неё вылез, в комнате уже творилось что-то невообразимое, но весёлое. Да, праздники в Москве справляют на широкую ногу — это мы увидели и впоследствии неоднократно ещё убеждались. Едва я успел обсохнуть, как нас всех вынесло на улицу и на четырёх такси понесло в театр-студию на Юго-Западе, где веселье продолжалось с удесятерённой энергией — там танцевали, пели, пили, чего там только не делали…