Никогда не угаснет - Шкаровская Ирина - Страница 20

— Хорошо. Точнее четыре.

Целый день у Инки именинное настроение. Правда, портит его Черепок.

— Ну, что, каланча, — смеётся он, — дозубрилась всё-таки?

— А тебе что, завидно, лодырь несчастный, — обижается за подругу Липа, — вот я сейчас бригаду соберу, и мы решим, что с тобой делать. Может быть, мы вообще от тебя откажемся!..

— Отказывайтесь, мне ещё лучше…

Ничто его не трогает. За последний месяц он получил пять «неудов», и положение бригады стало почти угрожающим. Черепок не хочет никого слушать и затыкает уши, когда Липа осыпает его упрёками. Целые дни он проводит на катке и даже в класс въезжает на коньках — весёлый, разрумяненный от мороза. Как ни в чём не бывало, усаживается на свою парту за голландской печкой и все уроки читает Шерлока Холмса.

В общем, бригада выносит постановление; направить Липу и Инку к Вовке домой. Пусть они расскажут Черепанову-старшему, какой у него прекрасный сынок.

— Вот увидите, — замечает Вася после того, как решение уже принято, — папа его выпорет…

— Я буду очень рада. Так ему и надо, — говорит Липа. Всё-таки, они с Инкой долго советуются, с чего начать разговор с Черепком-старшим. Как добиться того, чтобы он повлиял на Черепка-младшего, если возможно, без порки.

Итак, забот у Инки немало. И нет ничего удивительного в том, что девочка начинает постепенно забывать о синеглазом беспризорнике — Стёпке-Руслане. К тому же произошло ещё одно событие: на общешкольном собрании Лёня Царенко отчитывался о работе газеты «Красный школьник». Лёня попытался было произнести речь о задачах прессы вообще и о задачах школьной прессы в частности, о влиянии её на мировую революцию. Но Рэм словно холодной водой окатил его:

— Довольно демагогии, Царенко. Ты скажи, сколько раз за год вышла стенгазета?

— Ты же сам знаешь, — безнадёжно махнул рукой Лёня.

— Значит, два раза.

Лёня молчит. Очки упали на кончик носа. Он не ожидал, что дело примет такой оборот. И самое главное — сказать ему в своё оправдание нечего. Ни одна крылатая фраза не приходит на ум. В общем, большинством голосов собрание постановило: Лёню с должности редактора газеты «Красный школьник» снять. К удивлению Инки, её единогласно избрали редактором.

А вскоре произошло ещё одно важное событие: встреча с шефами.

В один из дней вместо первых двух уроков дети отправились на «Ленинскую кузницу». В красном уголке механического цеха собрались рабочие. Среди них были отец и мать Лёни Царенко, отец Юры Павлика, отец Васи Янченко, партприкреплённый отряда — Владимир Харитонович. Пришли Сима и тётя Мотя.

Дима стал за стол, покрытый красной скатертью, налил себе из графина стакан воды и, выпив его весь до дна, начал:

— Товарищи шефы! Приближается окончание второго триместра, и мы, ваши подшефные, пришли отчитаться. Самая лучшая бригада в группе — бригада Юры Павлика. Все члены её учатся на «хорошо», а сам Юра всегда получает только «очень хорошо».

Павлик-старший покраснел от смущения, а седоусый слесарь Пётр Максимович сказал:

— А ну, покажите нам этого самого Юру. Какой он? Мы на него посмотрим.

Юра встал, вытянув руки, смущённо глядя в пол.

— Хороший парень, сразу видно. Ты, Леонид Иванович, можешь гордиться таким сыном.

— Молодцом! Молодцом! — поддержал Владимир Харитонович. — Серьёзно учится и бригаду заставляет. А вот почему ты нам, товарищ председатель, не рассказываешь о вашем главном бузотёре, который всю группу назад тянет?

— Я расскажу… — немного растерялся Дима. — Вовка Черепок, то есть Черепанов, самый последний ученик в группе.

— Вова! Встань! — строго проговорил Рэм.

Черепок продолжал сидеть. Рэм посмотрел на него суровым взглядом:

— Встань, тебе говорят.

— Тоже ещё прицепились! — пробормотал Черепок, медленно приподнимаясь с места.

— Семь «неудов» и два «очхора» — такие у него результаты, — объявил Димка.

— Что же, Вова, это правда? — тихо спросил Пётр Максимович.

Вовка молчал.

— Может, товарищи неправду говорят?

— Э-э, — махнул рукой Черепок, — правду.

И тогда начали Вовку прорабатывать. Сначала выступил Пётр Максимович и стал задавать детям вопросы, а они коллективно отвечали:

— Может, Вовка неспособный?

— Способный. Он может на все «очхоры» учиться.

— Значит, лодырь?

— Лодырь!

Не сводя глаз с Вовки, Пётр Максимович начал рассказывать о своей жизни, о том, как он мальчиком поступил в ученики на этот самый завод (до революции он назывался Южно-российским заводом) и как работал по десять часов, потому что никакой охраны труда не было. Пётр Максимович укоризненно посмотрел на Черепка:

— А сейчас, когда мы прогнали буржуев и разгромили всякую заграничную контру, сейчас, когда у нас рабоче-крестьянская власть, наши дети должны хорошо учиться, чтобы стать строителями нового общества. И я очень удивляюсь, что у вас есть такие несознательные люди, как Владимир Черепанов.

Один за другим выступали рабочие и отчитывали Черепка, а в заключение взял слово партприкреплённый отряда Владимир Харитонович.

— Я, — сказал он, — наблюдаю за своим сыном Васей и бригадой, которая занимается у нас в доме. Учатся старательно, друг дружке помогают. И часто они этого Вовку Черепка вспоминают. То Черепок сидит за печкой и кукарекает оттуда, то на коньках в класс въезжает, то ещё всякие фокусы откалывает. В общем, я скажу, что Вовка ваш просто вредитель. Выходит так, раз он группу назад тянет.

Этого Черепок уж не в силах был выдержать и заревел, как девчонка, на весь красный уголок, размазывая по лицу слёзы кулаком в чернилах. У Петра Максимовича сделалось испуганное лицо, а Владимир Харитонович сказал:

— Москва слезам не верит. Пусть делом докажет.

— Я докажу, посмотрите — сквозь громкие всхлипывания проговорил Черепок и сел на место.

На последних уроках должна была быть химия. Но вместо учителя в класс вошли две незнакомые женщины. Лица у них были суровые и сосредоточенные.

— Тесты будут! Ура! — крикнула Липа.

Каждый месяц в школу приходили педологи проверять «одарённость» учеников. В такие дни поднималась невероятная суета: расписание ломалось, учителя нервничали, а заведующий школой Илько Васильевич после уроков запирался с педологами и о чём-то долго с ними беседовал. Ученикам давались тесты по так называемой «метрической скале Бине-Симона».

Когда Инка училась ещё в четвёртой группе, во время тестов ей велели произнести за три минуты как можно больше слов. Девочка так растерялась, что кроме слова «доска», не могла вспомнить ни одного. Тогда педологи признали её умственно отсталой и по уровню развития её должны были перевести во вторую группу. Правда, этого не сделали. И вот сейчас, когда одна из двух женщин в очках сказала: «Подойди ко мне, девочка. Садись, посмотри на меня», — Инка сразу же почувствовала себя умственно отсталой.

— Вот тебе листок бумаги. Видишь, здесь начертаны попарно линии — четвёртая и пятая, пятая и шестая, шестая и седьмая. Посмотри на них внимательно и скажи: какая больше?

Инка долго разглядывала листок — все линии показались ей одинаковыми, но на всякий случай она ткнула пальцем в одну пару.

— Вот эта больше!

Педологическая тётя тяжело вздохнула, и по этому вздоху девочка поняла, что ошиблась.

— А теперь скажи мне: вот ты собираешься в школу, а на улице дождь. Что ты будешь делать? Останешься дома?

— Я ведь не сахарная! — возмутилась Инка. Но оказывается, нужно было ответить так: «Если пойдёт дождь, я одену калоши, возьму зонтик и тогда пойду в школу».

Инка села за парту и посмотрела на листок, лежащий перед Липой.

— Прочитай эту чепуху, — придвинула ей листок Липа.

Инка прочитала: «пруд дома от есть нашего недалеко».

Слова нужно было переставить так, чтобы получилась правильная фраза. Это было нетрудно. Но на Липу напал смех, и она не могла вывести ни строчки. Инка тоже начала смеяться, и их попросили выйти из класса. Потом педологи долго изучали ответы, что-то подсчитывали и выводили среднюю оценку. Они ушли, сохраняя на лицах то же сурово-сосредоточенное выражение: тесты показали, что это не группа нормальных школьников, а отделение сумасшедшего дома.