Константиновский равелин - Шевченко Виталий Андреевич - Страница 8

При этих словах Евсеев, постукивающий указкой по ладони, бросил быстрый взгляд на Баранова, попытался что-то сказать, но политрук сделал предупреждающий жест рукой.

— Мы часто говорим о долге, привыкли к этому слову. Оно стало для нас абстрактным, неосязаемым, официальным. А в чем сейчас заключается наш долг? Вот когда двинет на нас лавина: пушки, танки, само-

лети, а позади — только море и некуда дальше податься, сможет ли каждый из нас выстоять до конца? Вот в этом сейчас наш долг! Надо только, чтобы каждый из нас почувствовал это сердцем, и тогда... — Варанов посмотрел в упор на Евсеева, — тогда бон все же будет! Будет тяжелым, кровопролитным и... до последнего человека.

Теперь Варанов смотрел в глаза трем стоящим навытяжку командирам обороны секторов и закончил, отчеканивая каждое слово:

— До последнего коммуниста — наверняка!

— Да, да! — подхватил Евсеев. — Коммунистов и комсомольцев распределим поровну между тремя участками обороны. А теперь прошу командиров участков пройти на местность и ознакомиться с состоянием работ. Результаты доложить мне сегодня к девятнадцати ноль-ноль. Можете идти!

Раз-два!— как по команде, отщелкнули, повернувшись, бойцы, на чьи плечи ложилась с этих минут судьба равелина. И когда они вышли и затихли в гулком коридоре шаги, Евсеев сказал, положив руку на плечо Вара иову:

— Ну что ж! Пойдем посмотрим п мы!

Окопы и траншеи рыли с таким расчетом, чтобы опоясать ими равелин со стороны суши. Земля была сухая и твердая, как металл. Гнулись, не входя в нее и на несколько сантиметров, штыковые лопаты, лом звенел и отскакивал. С нечеловеческим напряжением, в страшной жаре и пыли, отвоевывали краснофлотцы сантиметр за сантиметром глубину, и вскоре руки у многих покрылись кровавыми мозолями.

— Пехай ему черт! Рази ж это зимля? — возмущался минер Костенко* высокий сутулый краснофлотец. — Одна камеиюка! Ось на Укранни вона, як масло! Лопату встромишь — и враз по черенок!

На его замечание тотчас же отозвался Гусев, злобно и неумело ковыряющий ломом крепкий, неподдающнйся известняк:

— Копаем тут, как проклятые, а все зря! Пойдут их танки — и придется драпать в равелин. Делают все без

головы!

— Вот что! Ты бы примолк, парень! — сурово оборвал его старший краснофлотец Зимскнй, молча и упорно работавший с ним рядом. Его крепкое загорелое тело лоснилось и переливалось бугорками мускулов при каждом. даже легком движении. С черных волос грязными струйками стекал по лицу пот, и он только на секунду прекращал работу, чтобы быстрым аз махом руки вытереть лоб и глаза. Теперь, остановившись, разогнувшись и развернув плечи, он чем-то напоминал бронзовую статую землекопа и, будучи на полголовы выше Гусева, смотрел на него сверху вниз. Гусев смолчал и только, когда Зимскнй отошел в сторону напиться мутной, теплой воды, буркнул, как будто про себя, по так, чтобы слышали все остальные:

— Тоже мне, командир! Привык лизать ж... начальству!

Его слова были встречены неодобрительно. Краснофлотцы возмущенно зашумели. Поняв, что сболтнул не то, что следует, Гусев попытался смягчить сказанное:

— Да нет. ребята! И чего он, в самом деле, все время ко мне придирается? Все нс может мне .Парку простить? Так я давно ее ему уступил! Пусть пользуется моей добротой!

Кое-кто улыбнулся. Все в равелине знали о любви Знмского к медсестре Ларисе Ланской, знали также о стычке, происшедшей между Гусевым и Знмскпм полтора месяца назад.

Дело дошло до Баранова, и on вызвал их обоих к себе в кабинет. Что он там им говорил, никто не знал, но после этого Гусев разыгрывал роль «обиженного судьбой», а на вопросы товарищей саркастически отвечал:

— Со мной побеседовали, и я все осознал. В воинской части может быть только одна любовь — любовь к отцам-хоманднрам!

Сейчас воспоминание о Ларисе внесло веселое оживление. Кто-то шутливо выкрикнул:

— Что. гусь лапчатый! Хороша девка, да не но твоим зубам! Натянула она тебе нос!

Гусев, почувствовав, что уловка удалась и о его неосторожных словах забыли, отвечал с наигранной лихостью:

— По зубам не по зубам — это тебе не знать! Ты не цыган — мне в зубы не засматривал. А вот если б ты

полез, она тебе не то что нос —самого наизнанку вывернула и сказала бы, что так и было. Благо никто бы не заметил —тебя как ни выворачивай, результат один— страшнее и не выдумаешь!

Ответ понравился, и краснофлотцы дружно хохотнули. Тот, к кому относились все эти слова, медленно налился кровью, отчего его лицо с широким расплюснутым носом и оттопыренными ушами стало еще более некрасивым. Видя его смущение, краснофлотцы дружески похлопывали его по плечам, старались наперебой развить остроту:

— Не робей, Колкин! Ежели тебе в темноте знакомиться, то и за красавца сойдешь!

— Колкин! Не слушай их, дураков! Ешь перед обедом крем «Снежинка» — во как помогает!

— Говорят, ты Ларисе приснился, так она потом неделю заплаканная ходила!

Колкин стоял, тяжело отдуваясь, как пловец, выбивающийся из сил, не зная кому отвечать, проклиная самого себя за то, что первый начал этот разговор. Его выручил подошедший Зимский. Смех прекратился, с новой силой ожесточенно застучали ломы п лопаты — при Зммском, по молчаливому уговору, о Ларисе не вспоминали.

Работа пошла веселее. У многих на губах еще витала непогашенная улыбка. Сам Колкин с такой силой вгонял лом в ухающую землю, что казалось, вот-вот он согнется, как прутик, в его граблеобразных руках. Несколько минут работали молча, только слышался звон инструментов да тяжелое дыхание людей. Затем Гусев вновь нарушил молчание:

— Мне вот что, ребята, не ясно: неужели будем стоять, если он на нас всей армией двинет! Разве удержимся?

Все это было сказано беспечным тоном, но в интонации голоса чувствовался тщательно скрываемый испуг. Никто ему не ответил, хотя по лицам было видно, что Гусев со своими мыслями не одинок. Поняв это, Зимский с силой воткнул лом в землю и раздраженно сказал:

— Слушай, Гусев! Ну и надоел же ты со своим нытьем! Ты слышал, что говорил час назад капитан третьего ранга?

— Ну, слыхал! — вызывающе ответил тот, также воткнув свой лом в землю. — Дальше что?

— Что, что! — передразнил его Зимский. — Значит, плохо слушал, если спрашиваешь! Так вот я тебе напомню — была команда «Стоять насмерть!», а это значит, что не твое, дело рассуждать, сколько «он» и чего на нас двинет — армию или две! Начальство знает, что делает — ему виднее!

— Во, во! — подхватил Гусев. — «Начальство знает», «ему виднее», а другую голову мне даст начальство, если ее немцы освободят от шеи?

Он покраснел и сжал кулаки. Было видно, что, распалившись, он сейчас выкладывает самое затаенное, самое сокровенное, что долго и мучительно скрывал в душе. В его глазах все уже было обречено. И незачем, значит, держаться за этот поганенькнй клочок земли, незачем зря отдавать молодые жизни. Зачем? Для кого? Хватит агитации! Может быть, еше прикажут бросаться с гранатами под танки? Нет уж! Для этого существуют противотанковые пушки. Л если нет их в равелине — не его дело! «Начальству виднее!» Ну вот, пусть и думает это начальство, как их достать!

Он все еще ждал ответа, вызывающе глядя по сторонам, спрашивая взглядом: «Ну, кто может возразить?». И тогда к нему медленно подошел сутулый Костенко и, будто выдавливая каждое слово, тихо сказал:

— Не о голове думай, хлопче, Родину спасать надо! Поймешь сердцем это — сам не захочешь отсюда уходить!

Все это было сказано так просто и убедительно, что Гусев не нашелся, что ответить. Он псе еще сжимал кулаки, по пыл пропадал на глазах, было трудно, просто невозможно, что-либо противопоставить уничтожающей логике Костенко. Это почувствовали все, и. выражая общее настроение, раздался чей-то хрнповатый бас:

— Хватит, хлопцы, болтать! Давайте-ка, пока не поздно, выроем, что туг нам положено!

Вновь раздались учащенные удары в землю,- но те-перь они были настойчивее и дружнее. Плюнув на руки п лихо сбив на затылок бескозырку, взялся за лом и Гусев. Костенко задел его за живое. Взмахи его рук стали энергичнее и ожесточеннее, но всякий раз. когда лом, наскочив на камень и жалобно звякнув, скользил