Константиновский равелин - Шевченко Виталий Андреевич - Страница 31

У Евсеева на КП зазуммерил телефон. Связанный напрямую Данько слегка взволнованным голосом спрашивал, хорошо ли видно с КП передвижение немцев и не изменился ли сигнал к отражению атаки.

— Мет, не изменился!—отвечал Евсеев. — Огонь по красной ракете!

I 1акануие они разработали график огня с таким расчетом, чтобы в первые несколько минут вести его беспрерывно и с максимальной плотностью. Евсеев помнил совет Потапииа — враг должен быть ошеломлен и дезорганизован. Пяти пулеметам ставилась задача окончательной деморализации врага. Это были слишком скромные средства. но весь расчет строился на внезапности и напористости. Пулеметчики залегли на крыше равелина, подкручивая, по мере приближения немцев, колодки прицелов. Стояла благодатная предрассветная тишина, казалось, было слышно, как падают в густую пыль капли росы...

В этой умиротворяющей тишине выстрел ракетницы показался хлопком откупориваемой бутылки. Небольшой алый шарик плавно прочертил в бледнеющем небе кривую, оставляя за собой легкий дымок.

Вся колонна замерла мгновенно на полушаге, словно наткнулась на стену. Тонким комариным писком повисла тишина, в которой чей-то один огромный пульс отсчитывал мгновения. Бум.... Бум... Бум... Мышцы напрягались. наливались силой, готовя тело к броску. Бум... Бум... Еще доля секунды — и оцепенение врага пройдет окончательно, и тогда он бросится врассыпную, заляжет в складках местности, прижмется к земле и станет неуязвимым. Бум.... Бум... Вот уже передние наклонились, выставив вперед для падения руки. Если они успеют это сделать...

В тот же миг равелин дохнул свистящим стальным ветром. Один порыв, другой... Казалось, каждый камень старой крепости вспыхивал частым желтоватым огнем. Грохот многих выстрелов слился в долгий, рвущий перепонки звук. Словно разбрасываемые невидимой рукой, повалились направо и налево солдаты немецких батальонов. Захлебнувшись на каком-то отчаянном фальцете, уткнулся носом в севастопольскую пыль долговязый майор.

Наконец оставшиеся в живых повернулись, чтобы откатиться, бежать, но, получив пулю в спину, они выгибались в рывке и шлепались лицом вперед, распластав руки...

Всего три минуты вел огонь равелин. И когда мгновенно, словно по взмаху чьей-то руки, оборвалась бешеная стрельба, на дороге, усеянной трупами, медленно поднимались вверх тонкие струйки пыли...

— Молодцы, черноморцы! — радостно поблагодарил посты обнадеженный первым успехом Евсеев.

На постах началось оживление. Переговаривались еше вибрирующими от перенапряжения голосами, но тон был радостный и возбужденный.

— Ишь, молодчики! Шагали, как на параде! А мы им перну в это место!

— А тот-то, длинный! Вытанцовывал, как аист!

— Сгнивай теперь, сволочь, на наших камушках!

— Думали, так и взяли Северную! Нет уж!..

В таком же приподнятом состоянии находился и Зим-скнй. Вначале он, как и все, был немного ошеломлен наглой уверенностью немцев, но затем серо-зеленые солдаты, с тупым безразличием попирающие его родную землю, вызвали в нем бешеную злобу. Он поймал на мушку долговязого манора и, цедя сквозь зубы страшные ругательства, медленно вел за ним ствол автомата. Когда раздалась стрельба и надменный ариец рухнул носом в землю, Знмский не был уверен, что именно его пуля настигла цель, но все существо его позли ковало, и он короткими злыми очередями с наслаждением стал бить направо и налево.

Теперь, когда на месте недавно грозной колонны остались лишь трупы, он водил взглядом по сторонам, словно желая убедиться, что и остальные чувствуют то же, что и он. Потом, что-то вспомнив. Знмский быстро посмотрел на Гусева. С напряженным, меловым липом, Гусев глупо и беспомощно улыбался.

Так прошло около получаса. Зловещая, предостерегающая тишина ничем не нарушалась. Взошло солнце, и все сразу преобразилось, будто сдернули с природы пыльную серую кисею. Матово заблестели на дороге каски убитых. Люди в равелине пригрелись, многих стало клонить ко сну — сказывались бессонная ночь и нервная усталость. Часто и судорожно, до бати в скулах, зевали. В молчании врага чувствовалось что-то грозное и затаенное. Нерпы готовы были лопнуть, как перетянутые струны. Прошло еще полчаса. Раскаленный шар солнца, набирая высоту, превращал воздух в тяжелую, сжигающую лаву. В бескрайней голубизне высокого неба суетливо сновали стрижи.

— Молчат что-то, — недоверчиво произнес Колкнн, не отрывая от амбразуры настороженного лица.

Па его слова никто не ответил. Когда тишина затянулась, кто-то нехотя подтвердил:

— Да-а. Молчат пока...

Молчание врага нервировало и Евсеева. Немного поколебавшись, он снял трубку телефона, соединяющего с майором Данько:

— Ну... Как там у тебя?

— Пока спокойно, — безразличным тоном человека,

привыкшего на воине ко всему, отвечал Данько. — Думаю, бомбить сейчас нас будут!

— Да-а. Я тоже об этом думаю, — сознался Евсеев. — На всякий случай спрячь людей в щели. Если пехота появится вновь, я подниму тревогу!

— Добре! — повесил трубку Данько.

Связавшись с боевыми постами, Евсеев передал

приказ:

— Всем перейти в нижний этаж. Наверху остаться по одному человеку в каждой секции для наблюдения за воздухом и дорогой.

Вскоре только отдельные наблюдатели остались на верхнем этаже. Все остальные спрятались глубоко в подвалы, под массивные, надежные камни. Неизвестно, сколько прошло времени — десять или пятнадцать минут—ожидающим в напряжении людям они показались часами, — когда в убежище проникло короткое обжигающее слово:

— Летят!

Летят! Теперь это слышали все: нарастающий тяжелый вой моторов все плотнее и плотнее наполнял помещение до краев. Чувствовалось, какая грозная, сокрушающая сила движется там, наверху. Матросы инстинктивно вбирали головы в плечи, болезненно морщились в ожидании первых разрывов. Вон достиг предела, бился где-то над самой головой, и вот уже слышен знакомый нарастающий свист и затем тяжелые частые удары, будто кто-то забарабанил в потолок огромными кулачищами. Ухала земля, вздрагивал, словно в лихорадке, каменный подволок. сыпались с него в такт разрывам струн земли и песка, а в перерывах медленной плотной завесой опускалась на головы притаившихся равелнновцев едкая густая пыль.

Так было внутри. Наверху же ничего нельзя было разобрать. В сплошном, непроницаемом мраке дыма и пыли молнией вспыхивали разрывы, разворачиваясь черными веерами взметенной земли. Все это поднятое бомбами месиво медленными клубами расползалось вверх и в стороны. и из него, будто пущенные гигантской рукою, со свистом вылетали камни.

Наконец последний самолет сбросил последнюю бомбу. Наступила тишина. Выросший над равелином черный султан дыма медленно сносился ветром в сторону моря. И вот уже смутно проступили сквозь растекающийся мрак искалеченные стены равелина; открылся исковерканный,

9 В. Шепчсихо

129

кажущийся перепаханным двор. Повсюду валялись камин и еще не остывшие осколки. Невдалеке лежало пятеро убитых матросов, из числа наблюдателен, пытавшихся во время бомбежки перейти в подвалы.

Первым во дворе равелина показался Усов, за ним Лариса. Неумело прыгая через воронки, они спешили к лежавшим матросам. По очереди Усов щупал у каждого пульс и безнадежно отпускал безвольно падающую руку.

— Убиты... все... — сказал он Ларисе, выжидательно смотревшей ему в глаза. — Надо распорядиться, чтобы унесли...

По приказанию Евсеева для приведения в порядок двора выделили около тридцати матросов. В их число попал и Зимскнй. Здесь же, во дворе, он встретил притихшую Ларису.

После всего страшного, что произошло несколько минут назад, она обрадовалась, увидев его живым.

— Вы что-то бледная, Лариса Петровна! Испугались? — спросил Зимскнй, заглядывая ей в лицо.

Она смущенно и растерянно улыбнулась.

— Понимаете, Алексей! Не могу я видеть смерть! Это началось еще тогда, когда я работала на окопах... Там немцы убили несколько женщин... А теперь — вот это...

Зимскнй понимающе кивал головой, затем жестко произнес: