Вода и кораблики - Рыбаков Вячеслав Михайлович - Страница 10

Впрочем, свободные вечера были редки – десять тысяч квадратов на одного добросовестного человека достаточно, чтобы потеть едва ли не каждый день. В сарае стоял скорди, но Коль не летал – даже зимой, делая стокилометровые концы, предпочитал лыжи и спальный мешок.

Где погибла Лена, поставил крест из двух толстых веток, связанных длинным жгутом травы. К кресту не ходил – разве что случайно. Эти случайности одно время повторялись до странности часто.

Но то было весной. Теперь лето шло к середине, к годовщине изгнания. Он по-настоящему знал теперь лес, и лес знал его, лес верил ему и не скрывал ничего. Коль растворялся в нем, топил себя в соснах и кедрах, в можжевельниках, в буреломах, в необозримых вересковых всхолмиях, говорил с оленями, целовал важенок в бесхитростные глаза… Он любил свою работу.

Он отпустил бороду и, как-то подойдя к зеркалу, удивился, что она получилась седая.

Постепенно он забывал рейс и все, что там было, и все, что было после. Пустота в душе росла, и душа переставала болеть.

Погожим августовским вечером он сидел на крыльце, отгоняя веточкой комаров – и не кусаются, а все ж таки вьются, пищат, стрешный их расшиби. Садящееся солнце золотым прозрачным дымом дымилось в соснах. Доносился уютный говорок реки на порогах, птицы тилинькали, по коленям и по земле скакали белки. Никто не поверил бы, что этот человек летал на Лебедь и Эридан.

Из деревьев бесшумно выступили четверо и замерли, глядя на Коля и скит.

– Однако, – пробормотал Коль, вставая. Сердце словно окатили кипятком. Белки шарахнулись, широкими прыжками улетели в лес.

Пришельцы были грязны и заляпаны болотной тиной, будто лешие.

– Где ж это вас так-то растрепало?

Те молчали. Помолчал и Коль, стараясь выровнять сразу сбившееся дыхание.

Я – дед. Столетний лесовик. Ни о чем не думаю…

– Идите-ко сюды… – проговорил он. – Да не молчите вы! Небось телепатируете в меня? Слыхал, слыхал я про это, лет с полста назад был у меня один – тоже вот эдак все таращился. Ан без толку! Я тут сто лет живу, вы со мной, ежели сказать чего желаете, так вслух будьте ласки, горлушком. Заходите, вам, я вижу, помыться самый час…

Те приблизились. На вид им было лет по семнадцать. Из-под грязи на лицах сиял восторг.

– Дедушка, – нерешительно сказал один, – а…

– А у нас скорди сломался! – перебив, радостно объявил второй, и по голосу он явно был девчонкой.

– Да ну? – удивился Коль. – А тот парень говорил, они не ломаются.

– Пятьдесят лет назад скорди не было, – сказал первый насупленно.

– А можа и не было, – согласился Коль, стараясь не подумать лишнего. – Можа, чего другое не ломалось.

Они засмеялись.

– Деда, – спросил потом первый, – а как тебя зовут?

– Зовут? – Коль поскреб в затылке, лукаво глядя на гостей в прорезь между свисающими на лоб патлами и карабкающейся к глазам бородой. – А я энтого и не помню… можа, Иван, а… а можа – Семен…

Они опять засмеялись. Это было восхитительно: седой заросший дед, такой древний, что не берет телепатемы, с веселыми коричневыми глазами, живущий в дремучих лесах так давно, что имя свое забыл! Они все принимали на веру.

– А как же нам тебя… э… величать?

– А как вашей душеньке угодно, хошь просто дедом. А вот как мне вас величать?

– Цию, – с готовностью сказал первый. – Фамилия – Пэн.

– Но он еще не сэнсэй, так что можно без фамилии, – с веселым ехидством ввернула стоявшая рядом девчонка.

– Сэнсэй – это у японцев, – терпеливо возмутился Цию. – А у нас говорят «сяньшэн». Сколько раз тебе объяснять?

– Да помню я, шучу просто, – отмахнулась девчонка и назвала себя: – Даума.

– Сима, – здесь была еще одна девчонка.

А четвертый покраснел так, что даже из-под тины проглянуло, застенчиво улыбнулся и поведал чуть ли не шепотом:

– А я – Макбет…

Его товарищи прыснули.

– Ишь ты, – уважительно сказал Коль. – Из Шотландии, небось?

Макбет пылко выпрямился, но ответил опять застенчиво:

– Из Армении…

– Тоже страна, говорят, хорошая, с горами… А уляпались-то вы, интернационал болотный, мать честная! Жертв-то не было, когда падали?

– Да скорди у нас на земле поломался! – радостно объявила Даума.

– Удачно, удачно… Помыться б вам, да одежонку простирнуть… Справитесь?

Другая девчонка – Сима, что ли – неуверенно кивнула с неопределенной надеждой поглядывая на остальных.

– Ну и ладушки. Пошли, тут до речки полтораста аршин.

«Аршин» прозвучал, как музыка.

– А это сколько? – сладко трепеща, спросил Макбет.

– А увидите, чай, – ответил Коль, сам никогда не знавший, сколько в метре аршин или в аршине метров.

Подальше, подальше! Только держаться подальше! После года животной жизни Коля опять била дрожь человеческого страха, предощущения человеческого стыда. Маршал сказал – метров семь, дальше цепляют только гении, а эти на гениев не очень-то похожи!.. Подальше!

А пришельцам было не до того. Они смотрели во все глаза на всклокоченную бороду и на замшелый скит, слушали во все уши древнюю лесную речь, а из сознания Коля до них долетали легкими дуновениями спокойные озера, бурные речки, полные рыбы, оленята, катающиеся с Колем по жухлой осенней траве…

Они пошли. Босой Коль в перезаплатанной рубахе-размахайке, в закатанных до колен штанах вел и безо всякой телепатии чувствовал на своей спине изумленно-радостные взгляды ребятишек.

– Вот она, – проговорил он, и они вышли на тот самый берег, где Лена – царствие ей небесное – когда-то его спасла.

– Ух, какая, – раздался сзади голос Симы. Алая от заходящего солнца вода бурлила. – Здесь бы надо порисовать…

– Заползайте, девоньки, – посоветовал Коль, – а мы за огорочек пойдем, во-он туды. Не заледенейте, водица тут студеная…

– Не заледенеем, дед, – заверила Даума, и тогда Коль с парнями удалился, перевалив через береговой холм, на котором, обнажив длинные стоячие жилы корней, кренились над потоком тяжелые золотые сосны.

– Тут и вы стирайтесь.

Парни послушно разнагишались – с одежды хлопьями отваливалась просохшая грязь.

– К скиту дорогу найдете?

– Куда? – спросил Цию.

– К дому.

– Найдем.

– Тогда я пошел ужин варганить. Только живей, а то как раз лихоманку подхватите!

Поспешно развел огонь, поставил ужин – картофель со своего огорода и копченая лососина. Потом, вспомнив, бросился к скорди, вскрыл пульт и вытащил интераптор. Теперь не взлетит, хоть тресни. Закатил блок под крыльцо, вернулся в скит.

Там было полутемно, легко пахло жарящейся картошкой. Достал из погреба баночку маринованных огурцов. И тут множественно заскрипели ступени крыльца, и в дверь вежливо постучали.

– Забирайтесь, – сказал Коль самым радушным голосом – и внутрь буквально ворвались гости в мокрых насквозь, но чистых одежках, красноносые и продрогшие до костей. – Эка вас разобрало! Ну, давайте к печурке, она теплая…

Они не ответили – возможности не было – только закивали судорожно и, трясясь, прильнули. Коль, посмеиваясь, созерцал. Теперь можно было, слава богу, разобрать, кто парень, кто девка. Невысокая, коренастая, с черными жесткими волосами – Даума. Монголка, наверное. Тоненькая, гибкая, длинные волосы мокрыми веревками приклеились к спине и узким плечам – Сима. Высокий, тощий, носатый, губастый – Макбет. Цию похож на Дауму – тоже крепко сшит, скуласт, только повыше, почти с Макбета.

– Вам ведь, робятки, придется застрять здесь, – Коль заполз в дальний угол: авось пси-слышимость похуже. – Мой скорди навряд полетит. Автомат с продуктами придет только через неделю. Так что…

– А если подождем автомат, тебя не стесним? – это, конечно, тактичный Макбет просипел сквозь дрожь.

– Да чего ж, мне одна приятность.

– А нам и подавно, – ответила Сима. – Здесь удивительно красиво. Ты с оленями нас научишь играть?

– Олешков тута нету, – ответил Коль с сожалением. – Зимой на олешков приезжайте, ну, осенью в конце… Нонче медведь в лесу, кабарга, изюбр… белки, птахи всякие…