Преступник номер один. Нацистский режим и его фюрер - Черная Людмила Борисовна - Страница 64

Вот каким образом сам Гитлер сформулировал «принципы» этой беспрецедентной политики в одной из своих «застольных бесед». «Точно так же, как в тот период (имеется в виду 1932 год, канун захвата власти) я подписывал долговые обязательства национал-социалистской партии, полностью сознавая, что если борьба НСДАП не увенчается успехом, все мы погибли, так и сегодня я подписываю долговые обязательства Германии, твердо веря в нашу победу и будучи убежден, что если мы не выиграем войну, все и так пойдет прахом, и что в этом случае, чем больше долгов, тем лучше».

Эти слова — целая программа, установка всей жизни. Их можно было бы назвать исповедью сверхавантюриста, но и такое определение звучит слабо. История видела немало отчаянных авантюристов-политиков. Но в какой-то степени все они оставались государственными деятелями в общепринятом смысле слова: они не переходили той грани, когда сама судьба нации становилась разменной монетой в безнадежной азартной игре. Гитлер вышел за эту грань, и говорить о нем как о государственном деятеле в общепринятом смысле слова трудно…

Создание военной промышленности и массовой армии было лишь одной стороной милитаризации Германии. Другая сторона заключалась в воспитании народа в духе агрессии.

Огромную роль в подготовке Германии к войне сыграла пропаганда запугивания и ненависти, т. е. пропаганда, которая пугала обывателя мнимыми планами и намерениями «врагов фатерланда» и старалась разжечь ненависть немцев к этим «врагам».

Мы уже говорили, что Германия была отрезана от всех зарубежных источников информации, изолирована от остального мира. Это существенно облегчало задачу Гитлера. К тому же фюрер сразу провел резкую грань между пропагандой, направленной на заграницу, и внутренней пропагандой. Разрыв между ними стал поистине вопиющим: Берлин передавал по одной программе, рассчитанной на заграницу, самые миролюбивые и дружественные высказывания, например, о Франции. И в тот же день немецкое радио внутри страны изрыгало Дикую брань и инсинуации по адресу той же Франции. Особенно разительным этот разрыв стал в годы заигрывания с Польшей (1934–1938). Официально Польша объявлялась «лучшим другом и союзником» Германии, а в это время пропаганда, рассчитанная на рейх, вела яростную шовинистическую антипольскую кампанию, изображала поляков «недочеловеками», подлежащими уничтожению. До такого виртуозного «разделения труда» между пропагандистами, обслуживающими заграницу, и пропагандистами, работавшими на внутренний рынок, до Гитлера никто еще не додумывался.

Но лживая пропаганда была отнюдь не единственным средством одурачивания народа. С первых же дней прихода к власти Гитлер поставил себе целью превратить немцев в соучастников всех его агрессивных акций и авантюр. Фюрера и народ, по его замыслам, должно было связывать нечто вроде «общности преступлений» и в области внешней политики. Свои мысли на этот счет Гитлер изложил в речи на секретном совещании гаулейтеров в Берлине в феврале 1934 года. «Именно в области внешней политики важно, — поучал он своих сатрапов, — чтобы весь народ действовал как бы под гипнозом и безоговорочно поддерживал свое руководство; необходимо, чтобы вся нация по-спортивному, страстно следила за борьбой; это необходимо, ибо, если вся нация участвует в борьбе, она ответственна и за проигрыш. Если же нация ни в чем не заинтересована, то проигрывают лишь руководители. В первом случае гнев народа падет на противников, во втором — на фюреров».

Одним из средств привлечения «интереса» немцев к гитлеровской внешней политике, в том смысле, как это понимал Гитлер, были нацистские референдумы — народные опросы. Первый из них состоялся, как уже говорилось выше, в ноябре 1933 года: на голосование был поставлен вопрос, одобряет или нет избиратель выход Германии из Лиги наций и ее отказ участвовать в конференции по разоружению. В референдуме участвовало 96 процентов избирателей. 95 процентов из них «одобрили» акцию Гитлера.

Миллионы немцев — часть насильно, а часть добровольно — были вовлечены таким образом в гитлеровские авантюры, стали как бы соучастниками его политики. Первый референдум послужил и другой цели — с его помощью гестапо «подобрало» последних активных противников Гитлера. Очень многие из тех, кто, несмотря на террор, имел мужество проголосовать против нацистов, жестоко поплатились за это, а так называемый «средний немец» раз и навсегда понял, что во время «выборов» и «референдумов» надо держать ухо востро. С тех пор многочисленные референдумы приносили неизменный успех фюреру даже тогда, когда они проходили не на германской территории. Так, например, в январе 1935 года в Сааре 90 процентов избирателей проголосовали за присоединение к рейху; в марте 1938 года в Австрии референдум легализовал захват суверенного австрийского государства нацистами. Общественное мнение Запада это каждый раз сбивало с толку. Тем более, что общественное мнение в своей оценке Гитлера исходило из совершенно неверной посылки. Любую акцию нацистов оно воспринимало всерьез, как принципиальный шаг; в действительности эти акции были всего-навсего бессовестными маневрами в политике агрессии. Никаких принципов у Гитлера не было, если не считать «принципом» иезуитскую формулу: цель оправдывает средства.

Впервые Гитлер вверг западный мир в шоковое состояние в январе 1934 года, объявив о германо-польском соглашении о ненападении. Автор «Майн кампф», злейший враг поляков, равно как и всех славян, которых он причислял к «низшим расам», ярый проповедник восстановления границ 1914 года (включавших в состав Германии обширные польские территории) и идеолог «похода на Восток», сам протянул руку Польше. На такой шаг не мог в свое время решиться даже Густав Штреземан, который, будучи немецким националистом, считал, что примирение с Польшей невозможно, поскольку Германия не должна отказываться от территорий, принадлежавших ей до первой мировой войны. А Гитлер выступил с речью и во всеуслышание заявил, что Германия и Польша соседи вот уже более тысячи лет, что двум государствам от этого не уйти и что поэтому отношения между ними «следует строить таким образом, чтобы извлечь из них наибольшую пользу для обеих наций». Тем самым Гитлер дал нечто вроде гарантии дальнейшего существования Польши в пределах ее тогдашних границ.

Очень многие люди на Западе восприняли это как отказ от программы «Майн кампф». В том числе тогдашние государственные руководители Польши — Пилсудский и Бек. Подгоняемые чувством животной ненависти к Советскому Союзу и страхом перед коммунизмом, они готовы были продаться хоть самому дьяволу. Польские политики тешили себя мыслью, что они вместе с гитлеровцами образовали нечто вроде «оси Варшава— Берлин», направленной против Советского Союза.

Кульминационным пунктом позорной политики польских лидеров следует считать 1935 год, когда Геринг посетил Варшаву, а министр иностранных дел Польши Бек — Берлин, В коммюнике, опубликованном по случаю поездки Бека, говорилось о «далеко идущем согласии» между двумя государствами. Так реакционные правители Польши вступили на тот путь, который всего через четыре года привел к оккупации Польши гитлеровскими войсками и к уничтожению шести миллионов польских граждан.

Но в тот, 1934 год Гитлер сладко улыбался польским государственным деятелям, скрепившим своей подписью пакт о ненападении, и не жалел слов для восхваления германо-польского «примирения». Ведь фюрер хорошо знал, как много он выигрывает от этого «примирения». Он мог теперь еще усилить кампанию «миролюбия», отвлекавшую общественность Запада от перевооружения рейха, нанести сильнейший удар версальской системе союзов и посеять семена раздора между Польшей и Францией, т. е. странами, которым непосредственно угрожали гитлеровцы. Наконец, усилить на Западе позицию тех, кто хотел проводить политику «умиротворения» нацизма, кто считал, будто нацистскую агрессию можно направить в «нужном» направлении — лишь против Советского Союза. Нет сомнения, что от германо-польского договора 1934 года вела прямая дорога к мюнхенскому сговору 1938 года.