Скованные намертво - Рясной Илья - Страница 32

Папины работники долдонили одно: «никаких стволов в глаза не видели, нас Акоп нанял для охраны здания, платят копейки, мы не при делах». Сдвинуть их с этого было нелегко. Но это дело будущего. На многих из них имеются кое-какие данные, ребята пойдут в раскрутку, некоторых, возможно, удастся привлечь к уголовной ответственности, если самое объективное следствие и самый гуманный суд в мире опять чего-нибудь не напортачат. Под утро братаны немного расслабились, некоторые затеяли с сотрудниками ГУОПа дискуссию.

— Круто вы нас сделали, — сказал один верзила, потирая Ушибленную руку. — Подготовка — класс. Нас даже в армии так не учили.

— А где служил? — спросил собровец.

— В десантуре… Эх, вы русские, мы русские. Чего нам воевать? Нам бы объединиться и вместе черных мочить.

— А ваш Акоп что — немец, что ли? — хмыкнул собровец. — Чистокровное лицо кавказской народности.

— Не, вы Папу не троньте. Папа мужик хороший.

— Только подставил вас и свинтил, — усмехнулся Завьялов.

Когда все было закончено, Аверин подошел к инициатору операции начальнику отдела ГУОПа полковнику Сидорову, который подкатил, когда боевая часть операции уже была завершена.

— Часть братвы отпустят, — сказал Аверин. — Пусть с ними уйдет Нигманов.

— Это который из Узбекистана?

— Да.

— Заметано.

Зачем это нужно — спрашивать не принято. У оперативника имеется свой резон. Любой из задержанных может оказаться элементом оперативной комбинации, поэтому полагается подобные просьбы выполнять.

Утром часть акоповских аскеров отпустили на свободу, поскольку закона об организованной преступности еще не изобрели, оружия на кармане у них не обнаружили, а просто так держать в кутузке никто не позволит. Среди вышедших на свободу был и Игорь Нигманов по кличке Басмач. Аверину все это не нравилось, но информация, полученная у Ледокола, стоила подобной услуги.

В пятницу у Аверина был отгул. Естественно, на полный свободный день он не рассчитывал — во второй половине дня надо встретиться с Долгушиным. Но первая половина — целиком его, и он честно продрых до одиннадцати часов, проснулся как новенький — отдохнувший, выспавшийся, с хорошим настроением и понял, как хороша праздная нега.

Пушинка заползла ему под одеяло, улеглась на груди хозяина и замурлыкала. С каждым днем она становилась все тяжелее.

— Кошка, а может, из тебя тигр вырастет? — спросил Аверин, гладя котенка. — Будешь меня по углам гонять. Или схрумкаешь… Нет, не схрумкает Пушинка. Пушинка меня любит. А?

Пушинка заурчала, потянулась.

— Эх, котяра. Пошли есть.

Аверин поднялся. Сделал зарядку, потягал гирю. Залез под душ. И почувствовал себя совсем хорошо.

Потом спустился к почтовому ящику. Взял газеты. Пришли «Правда» и «Вечерний мегаполис» — газета, где работала Светлана. Выписал он ее, желая польстить своей даме. Не желая расстраивать ее, он обычно не заикался, что более пошлая и бесполезная газетенка вряд ли найдется. Правда, это его сугубо личное мнение опровергалось огромным тиражом «Вечернего мегаполиса», сравнимым разве что с тиражом «Московского комсомольца».

Сварил себе пельмени, сделал кофе. Иногда, по воскресеньям, выходным и отпускам, он любил посидеть спокойно и пролистать за столом газету. Слышал, что читать за едой вредно. И теперь смог убедиться в этом, поперхнувшись, когда его взор упал на одну из статей.

Зазвонил телефон. Аверин нехотя поднял трубку. Легка на помине — звонила Света.

— Здравствуй, Светочка, — елейно и заискивающе проворковал он.

— Привет, негодяй.

— За что же ты меня так, дорогая?

— Ты нашу сегодняшнюю газету читал?

— Ага.

— Мне она только утром на глаза попалась… Ну, Аверин. Ну, трепло.

— Это ты про заговор?

— А про что же еще?

Взгляд Аверина скользнул по первой полосе газеты, аршинные буквы вопили: «Погромы будут», — говорит казначей фашистской организации. Читайте статью Ефима Кашина».

Статья начиналась на первой полосе и уходила на третью.

"Мы встретились с ним случайно. На одном из многочисленных фуршетов, которыми так богата сегодняшняя Москва и которые превратились в обязательную, хоть и порядочно наскучившую часть жизни московского интеллигента. Его можно принять за кого угодно — за лесоруба, вышибалу из ресторана, «нового русского». Он уплетал за обе щеки дармовое угощение, ничуть не стесняясь окружающих, и был вполне доволен собой. Обычный человек — не отмеченный ни интеллектом, ни образованием. Только в глазах его царил жестокий холод, а в повадках проскальзывало нечто неуловимо первобытное, звериное. Он пил, крякая, фужерами все что попало — водку, шампанское, заедая бутербродами с осетриной и колбасой. Он не хотел упускать дармовое угощение. И при взгляде на него рождалось смешанное чувство жалости и брезгливости. Не знаю, что толкнуло меня разговориться с ним. Видимо, участие к человеку, оказавшемуся одним в незнакомой компании. Не помню, с чего началась беседа. И о чем мы говорили — да так ли это и важно? Но на вопрос, чем он занимается, он вдруг неожиданно ответил:

— Я казначей.

И назвал одну из известных ура-патриотических организаций, прославившуюся крестными ходами, угрозами «некоренным», истово борющуюся с «мировым сионизмом». Я несколько опешил, мне не верилось в правдивость этого утверждения, но следующие минуты разговора развеяли мои сомнения. Этот человек был тем, за кого себя выдавал.

Мы говорили несколько минут. Он твердил набившие оскомину идеи о всемирном масонском заговоре, о евреях, продавших Россию, а заодно правящих ею (как можно править тем, что продал?). «Тель-авивское телевидение», рука Израиля — все это слышано не раз и воспринимается интеллигентными людьми только со смехом, тем более интеллект у собеседника оказался невысок, доводы избитые. Мне было бы скучно, но тут я напоролся на его взгляд. Ах, эти глаза. Они горели яростной уверенностью в своей правоте. В нем будто восстала дикарская, нецивилизованная, не признающая всего остального мира Россия.

— Ну, а как с погромами? — неожиданно спросил я его.

— Будут. Еще какие, — ответил он.

В его азиатских чертах таилась жестокая уверенность. И в этот миг мне стало по-настоящему страшно»…

— Как тебе? — спросила Света.

— С душой написано.

— Он в «Русскую мысль» во Франции уже намылился отсылать эту статью. Утром сегодня звонил. Спрашивал, не боюсь ли я общаться с такими типами.

— А ты что сказала?

— Что теперь уже боюсь… Ладно. А депутат?

— Это который? Митрофаныч?

— Он. Ему после разговора с тобой стало плохо с сердцем, и он уехал.

— Жалость какая. Не подох случаем?

— Как ты можешь?

— Значит, живой.

Аверин не стал спрашивать, где она набрала такое количество сумасшедших. Один маслины жует. Другой антисемитов ищет. Третий — на зоне гомиком работал. Склад достопримечательностей.

— А Мила твой телефон спрашивает, — закончила Светлана. — У тебя, правда, с ней ничего не было?

— Ей-Богу.

— Ох, врешь.

— Ну да. Посмотри в мои честные глаза.

— По телефону?

— Женское сердце чуять должно.

— Оно и чует, что ты мерзавец и кот.

— Ну и?

— Ну и я все равно тебя хочу.

— Ага.

— Вот тебе и ага.

Аверин вздохнул…

— Увидимся.

Повесил трубку.

Ему стало грустно и как-то неуютно. Запутался он с женщинами окончательно. Он привык к Свете и где-то даже любил ее. Где-то любил и Наташу. Был без ума от Маргариты. И получилось, что он винтик в общем механизме дурдома. Патологический бабник и сексуальный террорист.

Он посмотрел на телефон. Ему захотелось позвонить Маргарите. Услышать ее спокойный голос. Но он знал, что этого не получится. Маргарита уехала на повышение квалификации в Ленинград. И без нее, с одной стороны, тяжело, а с другой — облегчение. Она высасывала его силы. Что-то странное наблюдалось в их взаимоотношениях.

— А ну вас всех, — махнул он рукой. — Не нужен нам никто, а, Пушинка.