Зло - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 42

Нечисто здесь что-то. Ох нечисто.

Игорь ушел из редакции, сел в машину и поехал к Женьке на площадь Восстания. Он оставил машину у входа в высотку. Вахтерша его знала и пропустила без традиционного: «Вы к кому?»

Наоборот, на ее лице появилось подобие улыбки и она сказала:

— А Женечка дома, заждалась, наверно.

Действительно, Женька его ждала.

— Ты знаешь, я сбежала с работы, — она поцеловала его в щеку, — надоели они мне жуть как. А уйти не могу. Не хочу огорчать родителей.

Женьку отец пристроил в Институт стран Азии и Африки старшим референтом, она получила приличную зарплату, но работа тяготила ее из-за своей полной ненужности.

Отец ее, известный строитель, попал на работу в ЦК КПСС, через год возглавил строительный отдел. Был он человеком крутым, не привыкшим к аппаратным играм. Он резал правду в глаза, как на стройплощадке, и из партаппарата его убрали.

Человек он был заметный, Герой Соцтруда, поэтому направили его в спецуправление, занимающееся строительством за рубежом. Он возводил плотину в Асуане в Египте, строил комбинат в Индии, пахал в Африке. А сейчас — в Ираке. Женька вместе с кошкой Нюшей жила в огромной квартире. Родители приезжали редко, но зато регулярно присылали чеки, вещи и экзотические продукты.

Она увела Игоря от посольской дочки. Для нее он был парнем с ее двора. Она не очень любила всю эту номенклатурную компанию, впрочем, как и ее родители, — приезжая, они предпочитали общаться со старыми фронтовыми друзьями или с актерами и писателями. Родители весьма одобрительно относились к роману своей дочери с журналистом из журнала «Человек и закон».

Женька внимательно оглядела Игоря и осталась довольна увиденным.

— Ты, как всегда, хорош.

— Ты тоже.

— Сначала обедать или…? — засмеялась Женька.

— Или, — твердо сказал Анохин и крепко обнял ее.

Через час они обедали на кухне.

— Анохин, — сказала Женька, — пойдем вечером в Дом кино.

— Пошли, — обрадовался Игорь. Он любил ходить в этот киноресторан, там всегда было много знакомых.

— Только ты Юрке позвони, — хитро прищурила огромные глазищи Женька.

— Да с удовольствием.

— Анохин, Анохин, до чего же ты недогадливый.

— Женечка, я в толк не возьму.

— Ты Наташку помнишь?

— Какую?

— Ну ты у меня совсем заработался. Наташку Смирнову.

— А… — вспомнил Игорь, — блондинка ногатая.

— Именно. Мы с ней вместе в институте учились.

— Вспомнил, — обрадовался Анохин, — она в СОДе работает.

— Ну, молодец. Неужели ты ее не запомнил?

— Знаешь, Женька, я устроен странно. Пока ты со мной, я никого не помню и не вижу.

— Солнышко мое, — Женька встала, обхватила руками голову Игоря, поцеловала в губы, — счастье ты мое. Я тебя тоже очень люблю.

Она села, закурила.

— Игорь, на Юрку смотреть противно, ходит какой-то неприкаянный.

— Он, Женька, романтик, ему нужны чувства, страсти некоторым образом. Сирень-черемуха.

— Вот и будет ему и сирень и черемуха.

— А если он ей не понравится?

— Уже понравился.

— Это как же?

— А так. Помнишь, мы втроем в баре «Валдай» пиво пили?

— Помню.

— Так вот, она там тоже была, а потом позвонила мне, что, мол, за интересный мужик с вами был? Я ей объяснила. Она попросила познакомить.

— Что-то я ее в «Валдае» не заметил.

— Ты же, кроме меня, никого не замечаешь, — ехидно ответила Женька. — Наташка — девка классная, умница, товарищ хороший. Зарабатывает неплохо. Квартира на улице Горького, окна на памятник Долгорукому выходят…

— Ты так говоришь, словно решила Юрку обженить.

— Кто знает, кто знает…

— А свою жизнь когда устраивать будешь? — Анохин налил себе чая.

— А моя устроена. Ты у меня есть, что мне еще надо. Штамп в паспорте? Понадобится — поставим.

— Ты так говоришь, будто меня и нет.

— Есть ты, дурачок, есть. И всегда будешь.

Ельцов пришел в Дом кино заранее, часа за полтора до встречи с Игорем и Женькой. Он любил этот дом за демократичность. За то, что люди здесь не задавали лишних вопросов. Когда, вернувшись из заключения, он впервые пришел сюда, его встретили, будто Юрий никуда не исчезал на долгие два года.

Здесь, как и в «Яме», была компания. С двух часов, как только открывалась бильярдная, люди начинали стягиваться. С одиннадцати здесь работало кафе, в четыре открывался бар. Одни катали шары, другие шли в кафе баловаться коньячком, третьи просто сидели в пустом баре и трепались.

В компанию входили самые разные люди: киношники, писатели, журналисты, инженеры, торгаши и просто люди, занятия которых можно было бы определить с большим трудом. И мужики все были веселые, щедрые по возможностям и дружелюбные.

В этом подвале решалась масса вопросов. У людей из компании были в Москве весьма разветвленные связи. Они не зависели друг от друга по работе, но были крепко связаны между собой по жизни. А это и являлось самым главным.

Когда Ельцов спустился в бар, у стойки уже стоял Женька Баталов, инженер-строитель, человек веселый и денежный, и кинооператор Олег Ремезов.

— Юрик, здорово, — обрадовался Женька, — а я тебе звонил и не застал, дело у меня к тебе, дружище. Помочь надо.

— Огнем и гусеницами?

— Да нет, хочу одного паренька к тебе в школу устроить.

— Нет вопросов, Женя. Только как у него со здоровьем?

— В полном порядке. Он немного занимался боксом, но что-то не сложилось.

— Понял. Привози через два дня. Я с десяти до восемнадцати на месте.

— Вот спасибо. Выпьешь?

— Шампанского, пожалуй.

— Ты, Юра, типичным боксером стал, — засмеялся Олег. — Шампанское — фирменный напиток мастеров кожаной перчатки.

— Наверно, Олег, наверно.

Очаровательная барменша налила бокал шампанского, улыбнулась и спросила:

— Что так долго не заходил?

— Новую профессию осваивал.

— Освоил?

— Чуть-чуть.

Шампанское было очень холодным, и Ельцов вспомнил, как на Новый год, в лагере, Петро позвал его в свою «комнату» — угол барака, отгороженный одеялом, где собрались все авторитетные на зоне люди.

— Садись, Боксер, выпей шампанского воровского в честь праздника.

И они пили водку, смешанную с лимонадом, закусывали копченой рыбой и вспоминали застолья на воле…

Почему-то сегодня в подвале было мало народу. Даже в бильярдной играли всего на одном столе. Маркер Вася, человек, знающий всю подноготную «картежной» Москвы, подошел к стойке, поздоровался с Ельцовым.

— Юра, я тебя предупредить хочу, трое крутых появлялись несколько раз, тебя искали.

— Зачем?

— Не знаю, но народ они опасный. Мне сказали, если я предупрежу их о твоем приходе, стольник за это зашлют.

— Так в чем дело, Вася?

— Обижаешь, Юра, я своих за бабки не сдаю.

— Да я шучу, Вася, шучу. Кто такие, не узнал?

— А вот Рубенчик идет, он их знает. Рубен! — позвал маркер.

Подошел невысокий армянин в элегантном летнем костюме. Рубенчик был директором маленького армянского ресторана у метро «Речной вокзал».

Он улыбнулся, показав все восемь золотых коронок, потряс руку Ельцова.

— Юрик, — сказал он с чуть заметным акцентом, — я этих козлов знаю, они в трикотажной артели работают.

— Кем, Рубенчик?

— Знаешь, оформлены грузчиками, а на самом деле должников бомбят, конкурентов прижимают. Они у меня в ресторане несколько раз гуляли, так всегда дракой их застолье кончалось.

— Ну, здесь-то с них получат, как нечего делать, — сказал маркер.

— Муха не пролетит, — вмешался в разговор инженер Женька, большой любитель всевозможных процессов, — киями забьем.

— А на улице? — спросил рассудительный Рубен.

— Одного покалечат, другие отвалят, — поставил точку в разговоре маркер.

Известие это не напугало и не удивило Ельцова. Драк он не боялся, бокс и спецназовская подготовка надежно защищали его от уличных неожиданностей. Интересовало другое. Сначала те, в проходняке, теперь еще какая-то троица. Не много ли для одного человека? Там он выяснил, что их послал Ястреб, а кто послал этих?