Время лжи - Филоненко Вадим Анатольевич - Страница 67

Теперь же ОН не допустит повторения подобного. ОН станет подпитывать вражду тонко и умело, делая все чужими руками и не привлекая к себе ненужного внимания.

А затем по вселенной прокатится волна разрушений. Она начнется с того самого Арнатоха – достаточно легкого толчка, чтобы «расслоение» продолжилось. И подозрений возникнуть не должно – Несуществующие миры и так удерживаются лишь чудом. Но даже если Боги и попытаются остановить процесс, то лишь облегчат задачу ЕМУ – пока амечи занимаются Арнатохом, ОН разрушит еще несколько миров, и Ксантину в том числе. И тогда, даже объединившись, Высшие не смогут остановить Хаос.

Да, таков был план.

Но пронырливому Ученику Бога удалось разузнать много лишнего, и теперь любопытному амечи придется умереть – ни в коем случае нельзя выпускать его с Ксантины.

Ученика Бога ждет смерть. Но прежде чем умереть, амечи должен помочь Зверю довести до конца Ритуал Судьбы. Это очень важно – довести Ритуал до конца. Иначе ОН не сможет потом совладать с учиненным ИМ же самим Хаосом.

Впрочем, ОН со свойственной ЕМУ дальновидностью учел возможность неудачного исхода Ритуала и предусмотрел запасной вариант. Запасной вариант много хуже основного, но если не останется другого выхода…

И именно для реализации запасного плана ЕМУ понадобится Нефела. Джигли уже доставили ее к НЕМУ в замок, и она мирно спит, скованная заклятием, в ожидании своего часа. Но будем надеяться, что этот час не придет, и тогда ее сон плавно перейдет в смерть – не самая худшая участь по сравнению с той, что ожидает всех остальных живущих.

Но о запасном варианте думать рановато – пока успешно осуществляется основной. Ученику Бога и Зверю удалось-таки пройти вторую, самую сложную часть Ритуала. Теперь дело за малым. Но, прежде чем Зверь приступит к выполнению приятной обязанности с самочкой трагги, Ученику Бога придется умереть…

Часть третья

ДОЛЖНИК

1

– Нас было двадцать Должников – мальчиков, рожденных в день Змееносца, в тот самый день, когда очередной Змееносец спустился в Тоннель, чтобы своей жизнью оградить мир от скверны. Он умирал долго, в мучениях, и в последние мгновения его жизни появились на свет мы – носители его боли и Великого Долга перед ним. Эта боль присутствует в нас на протяжении всей нашей жизни, но мы свыклись с ней, мы почти не замечаем ее, как не замечаешь горб или косоглазие, если живешь среди таких же, как ты сам, и уродство дано тебе от рождения. Для нас постоянная боль – норма, и мы очень удивлялись, узнав однажды, что остальные люди не чувствуют ее. Но в этом заключается и наша сила – на фоне привычных ежедневных мучений любая другая боль кажется ничтожной, поэтому люди называют нас бесчувственными. Впрочем, бесчувственными нас называют не только за это…

Впервые я узнал, насколько сильно отличаюсь от остальных людей, когда мне исполнилось пятнадцать. Одним жарким летним днем Наставник послал меня с запиской в город к лекарю… Вообще, при рождении Змееносцы забирают нас у матерей и помещают в общину под присмотр Наставника. Наставник назначается Змееносцами из числа жителей Звездного мира. Не знаю уж чем они руководствуются при выборе, но… В общем, Наставникам не позавидуешь. Еще бы! Добровольно отказаться от привычной жизни, семьи, общества себе подобных и практически запереть себя в общине с несколькими десятками младенцев, для которых ты становишься самым дорогим и близким существом на свете. Ты растишь их с младых ногтей, учишь и пестуешь, а потом… потом по одному отправляешь их на смерть… М-да… Что говорить… Мы любили своего Наставника. Немного боялись – характер у него… тяжелый, одним словом… и все, как один, старались ему подражать.

Аль замолчал. Он и сам не понимал, зачем рассказывает о себе этому странному оборотню, но в глубине души был рад выговориться. Ему казалось, что оборотень по имени Темьян способен понять и разделить его чувства.

– А что с запиской-то было? Поехал ты к лекарю, а дальше? – поторопил Барс. Он вольготно развалился на мягкой травке, щурясь на яркое солнышко.

– Пошел, – поправил Аль, – община располагалась неподалеку от городской черты… Я и раньше бывал в городе. Раз в месяц Наставник водил всех нас на ярмарку, разрешал вволю наесться сладостей, пострелять из детского лука по соломенным мишеням, покататься на каруселях и посмотреть представление бродячих мимов. Мы любили бывать на ярмарке, хотя нам не позволялось разговаривать с другими людьми, а уж тем более с детьми. Каждый раз перед выходом в город Наставник отводил нас в святилище и брал клятву, что в городе мы станем общаться только друг с другом, на посторонних людей нам не разрешалось даже смотреть. Полагалось опускать глаза или скользить взглядом по лицам, не видя чужих глаз. Этому нас обучали особо: глядеть, не видя чужих глаз и не позволяя посторонним увидеть свои глаза… Тогда мы еще не понимали – почему. Не понимали, но воспринимали как должное… А в тот день Наставник передал мне записку и сказал, что я пойду в город один.

«А клятва? – спросил я его. – Мне же нужно принести клятву, что я не буду ни с кем разговаривать».

«Нет, Аль, – перебил меня Наставник. – Сегодня ты можешь общаться со всеми, с кем встретишься. Больше того, сегодня тебе НУЖНО это делать. Смотри внимательно на всех людей, которые попадутся тебе навстречу, смотри в глаза, а потом, вернувшись, расскажешь все подробно мне».

И я пошел. Сказать, что я волновался, значит, не сказать ничего. Мне было страшно и в то же время… восторженно, если ты понимаешь, что я имею в виду…

Барс кивнул, и Алю на миг показалось, что перед ним не оборотень, а Должник – такой же, как он сам, такой же, как оставленные дома товарищи. Аль помотал головой, стараясь избавиться от наваждения.

– Рассказывай дальше, – поторопил Темьян.

– Я шел, а мир вокруг приобретал особенную четкость и яркость. Краски, запахи… Я видел каждую прожилку на листьях окружающих дорогу деревьев и кустов… Я знал точно, сколько камешков на дороге… Я чувствовал запах каждого цветка на обочине… Со мною раньше никогда не случалось ничего подобного. Эти новые ощущения настолько захватили меня, что поначалу я забыл о распоряжении Наставника разглядывать всех встречных людей и смотреть им в глаза. Я спохватился и пристально уставился на приближающуюся пожилую женщину. Она несла корзины, связанные веревкой на манер коромысла и перекинутые через плечо. Ей было очень тяжело. Колючая веревка впивалась в тело, причиняя боль, от которой не спасала даже грубая ткань крестьянского домотканого платья. От жары и духоты у женщины разболелась голова. Я понял все это сразу, как только заглянул в ее усталые, в красных прожилках глаза и разглядел капли пота на лбу и шее. Помню, я совсем не удивился своему знанию. А знал я об этой женщине абсолютно все. Что дома у нее двое сыновей-малолеток и дочь на выданье, что муж ее погиб прошлой зимой – провалился под речной лед, когда вез хворост из ближайшего леса. Провалился вместе с лошадью. А та хоть и старая была, но все ж в хозяйстве подмога, а без нее…

Да, семья этой женщины пережила тяжелый год. По весне едва с голоду не померли, но, слава Змееносцам, сосед-мельник подкинул пуд муки. Не просто так подкинул, а как будущим родичам – посватался к дочери. А той люб другой – молодой да горячий, в общем, всем хорош парень, да только сам гол как сокол, а мельник хоть и стар, да богат. Дочка плачет, не хочет за мельника идти. Но такова доля бесприданницы – достанется девица не молодому, да нищему, а шумному, толстому, краснолицему мельнику, который ей в отцы годится, зато состоятельному.

«Ничего, стерпится – слюбится. Главное – младшеньких поднять. А то у малого в легких болотная хворь завелась, харкает едва не кровью, а на лекаря денег нет… Может, мельник даст после свадьбы, не бросит же шурина-малолетка заживо гнить. Эх, только бы дочка глупостей не натворила!» – подумала женщина и горестно вздохнула, а я словно очнулся.