Охота на уродов - Рясной Илья - Страница 6

— А давайте папашу моего! — подала голос Кикимора.

— Кого? — удивился Тюрьма.

— Предка. Козел, житья не дает. Во, — она стянула джинсы и продемонстрировала исполосованный отцовским ремнем зад.

— Не. Сразу нас найдут, — отмахнулся Туман.

— Не найдут, — закапризничала Кикимора.

— Вентиль закрути, — бросил ей Туман, и Кикимора тут же послушно заткнулась. — Надо кого-то со стороны завалить.

— И кого?

— У теплоцентрали на Фруктовой бомжара живет. Его и завалим.

— А чего он тебе? — удивился Тюрьма.

— А ничего… Три года его, суку, знаю. С мамашей моей квасил и квасил. Во, — Туман ощерился, демонстрируя ряд зубов, в котором чернел провал. — Зуб, сука помойная, высадил.

— Давай лучше наваляем, — предложил Шварц.

— Наваляем… Он в два раза тебя шире. Кулак — во… Его мочить сразу надо.

Энтузиазма по этому поводу ни у кого, кроме Тумана, не возникло. Но ему, наконец, удалось уговорить корешей.

— А ты знаешь, где он? — спросил Туман.

— В восемь утра на электричку попрется, — сказал Туман. — У него в Москве точка. Милостыню просит. Я знаю его маршрут.

Рука, которую он держал под рубахой, вспотела. Пальцы впились в рукоятку пистолета, будто замерзли на ней, и, казалось, разморозить их уже не в силах никому.

Сознание у Тумана будто раздвоилось. Одна часть взирала на все с холодным интересом стороннего зрителя. Другая металась где-то в области сердца и гнала по жилам кровь, сжимала все изнутри и толкала в мозг дурные предчувствия и мысли.

Вдруг возникла дурацкая и страшноватенькая картинка — вот он вынимает пистолет, жмет на спусковой крючок, а железяка оказывается бесполезной. И он с Гусем, так звали того татуированного, прошедшего половину зон России бомжа, оказывается лицом к лицу. Какие кулаки у Гуся — он помнил отлично.

Дрожь опять прошла по телу. Туман не верил, что отважится подойти и выстрелить. И мечтал, чтобы Гусь, постоянно отправляющийся по утрам по этому маршруту, на этот раз передумал, или заболел, или его повязала милиция, а еще лучше, чтобы он просто сдох от левой водки.

Раздался леденящий душу вопль. У Тумана едва не выпрыгнуло сердце… Оказалось — вопят сцепившиеся коты.

Туман с трудом разомкнул вспотевшие пальцы и потряс рукой, возвращая в нее кровообращение. Все, пора успокоиться. Тюрьма, маячивший вдалеке, около перекопанной еще полгода назад траншеи, над которой шли широкие трубы, не должен видеть, что он трясется. Туман, мало что знавший в жизни, тем не менее выучил: если хочешь верховодить в шобле, никогда нельзя показывать слабость.

Он глянул на часы «Сейко», которые снял с того же паренька, с которого стянул куртку. Стрелки показывали шесть сорок одну.

Место было заброшенное. Здесь проходила открытая теплоцентраль, дальше располагался покинутый коровник и недостроенные здания овощного совхоза. Гусь выбрал это место, потому что тут тепло и менты захаживают редко. Можно было, конечно, отправиться искать его там, в развалинах старой стройки, в заброшенных подвалах и развалившихся строительных вагончиках, но вряд ли там его найдешь. Да и тогда вообще неизвестно, чья возьмет.

Туман, обуреваемый противоречивыми чувствами, ощутил боль в груди. Каждая секунда ожидания отдавалась болью.

Гусь вылез с треском, как кабан, из кустов через двадцать минут и побрел по разломанному асфальту, упорно пытаясь не споткнуться и не рухнуть в раскопанную траншею. Здоровенный, с массивной, поросшей бородой челюстью, широченными плечами, в пятнистом камуфляже, прилично истертом и до неприличия грязном, и новеньких башмаках, которые, скорее всего, получил от международной организации защиты бомжей, устраивавшей бесплатные раздачи одежды и жратвы около Курского вокзала, он брел расхлябанной походкой человека, хотя еще и не наквасившегося, но в жилах у которого уже не первый десяток лет вместо крови течет спирт.

Он смотрел сосредоточенно под ноги, а когда поднял глаза, то увидел в нескольких метрах перед собой Тумана. Наморщился, пытаясь узнать. Узнал.

— Ленька. Оглоед, — икнул Гусь. — Дай червонец на опохмелку.

— Откуда? — зачем-то ответил Туман, ощущая, как решимость окончательно оставляет его.

— У, падла, — Гусь сжал кулак и погрозил ему. — Поймаешь у меня в зубы…

И тут Туман сбросил с себя оцепенение. Дрожащей рукой выхватил пистолет и направил его в грудь Гусю.

Тот удивленно посмотрел на пистолет. Протянул руку, шагнул навстречу Туману. Хотел что-то сказать.

И тут Туман нажал на спусковой крючок. Гусь как ни в чем не бывало сделал еще шаг. И Туман понял, что не попал. Или патроны холостые — пришла в голову дикая мысль. До Гуся оставалось совсем немного, а Туман знал, что неуклюжий на вид бомж, несмотря на свои годы, все еще не утратил прыти и сейчас в прыжке настигнет его, повалит и просто раздавит, как муху И Туман снова нажал на спуск. Прогрохотал еще один вые грел Гусь отшатнулся и упал на колени. Промычал обиженно что-то нечленораздельное и тяжело рухнул на землю, забившись в судорогах.

Вокруг Тумана все покрылось каким-то ватным прозрачным веществом. И он двигался вяло, будто преодолевая сопротивление этой среды Что-то толкало его и заставляло действовать, хотя хотелось просто обернуться и побрести куда-нибудь — безоглядно и бессмысленно. Он подошел к дергающемуся Гусю. Поднял пистолет. Выпалил в голову.

— Атас! — крикнул Тюрьма.

Оглянувшись все так же, казалось, медленно. Туман разжал пальцы и бросил пистолет. И устремился прочь от этого места.

Павлов был доволен. После утренних стрельб ему удалось зажилить несколько патронов от ПМ, и теперь можно будет попалить в карьере с Ленкой, блондинистой, с тонкой талией секретаршей из прокуратуры, которая шалела от одного вида оружия. Она подавала надежды, но в постель Павлов затащить ее пока не сумел, и это для него стало вопросом чести.

Он сладко потянулся, представив, как Ленка расстегивает блузку, и…

— Бр-р-р, — он встряхнул головой, отхлебнул из стоявшей на столе бутылки с «фантой», огляделся Кабинет у него был маленький, с просторным, покрытым плексигласом столом, сейфом и стульями. Конечно, начальнику уголовного розыска, к тому же обладающему такими внушительными габаритами, неплохо было бы иметь кабинет побольше и получше. Ну да ладно…

Насвистывая веселый мотивчик, Павлов выбрался из-за стола, протиснулся в дверь и пошел обходить дозором свои владения. Толкнул дверь кабинета с покосившимся деревянным номерком «три». Там унылый малолетний опер, только что выпустившийся из школы милиции и мечтающий в этот день развалиться на солнышке с подружкой и пить пиво, с видом человека, подвергнутого изощренной пытке, брал объяснение с потерпевшего, у которого увели с дачи насос и велосипед. В другом кабинете оперативники осваивали установленный неделю назад спонсорами новый компьютер — гоняли «Квек-два».

— Хватит ерундой маяться! — начальственно возмутился Павлов. — В делах бардак. А они в игрушки играются.

— Да, сейчас, — рассеянно кивнул игравший, ему сейчас все было до фонаря, потому что каких-то три выстрела осталось для того, чтобы завалить чудовище… Чудовище завалило его. И он разочарованно протянул:

— Гад.

— Работать, я сказал, — прикрикнул Павлов и вышел из кабинета, зная, что работать сегодня никто не будет. Настроение нерабочее, душа рвется на вольные просторы природы.

Аркаша Гомонов, старший опер, спокойный, как танк, пухлый и круглый, прозванный Колобком, но, вообще-то, больше напоминающий пивную бочку, сегодня дежурил и должен был выезжать на происшествия и принимать заявителей.

Заявительница сидела перед ним — миловидная барышня, миниатюрная и растерянная. Выглядела она экзотично. Ее фирменная, платиново-блондинистая, с химией и прибамбасами прическа была безвозвратно испорчена, волосы обмазаны чем-то липким и неприятным, в них запутались куски капусты и моркови.

Павлов ее знал. Звали ее Света, она была сожительницей Золотого — правой руки Плотника, наиглавнейшего местного авторитета, этакого бугра на пустом месте. Сегодня, измаявшись от не праведных трудов, Золотой заявился домой, потребовал обед, получил холодный борщ и в сердцах надел Светке на голову кастрюлю. И отбыл в неизвестном направлении. Она обиделась и пришла в милицию с тем, чтобы призвать негодяя к порядку, потому что слышала, что милицию он боится. Во всяком случае кряхтел не раз, держась за ребра, сломанные ему год назад в порыве гнева разъяренным и скорым на расправу Аркашей.