Ночь длинных ножей - Рясной Илья - Страница 57

Синякин, забравшись в кабину «КамАЗа», вытащил рацию, из тех, которые добыли в схроне, указанном Джамбулатовым, и сообщил:

— Все в порядке. Возвращаемся.

«КамАЗ» резко рванул с места. Гадаев, сидящий в кузове рядом с двумя боевиками, чувствовал себя не очень комфортно — грузовик все время ухал куда-то вниз и взлетал на пригорках, нащупывая колесом каждую вмятину в земле и с готовностью откликаясь на нее тряской и ударами своих сидений по седалищам пассажиров. Да и водитель, кажется, считал вполне искренне, что везет дрова.

Машина углубилась в зеленку. Ветви со скрипом царапали тент и кабину, но «КамАЗ» упорно полз вперед по подобию дороги, на которой были давние вмятины от шин.

Лес закончился, и машина выехала на открытое пространство. Здесь были холмы, степь. За холмом открылась кошара, и Гадаев понял, что они приближаются к месту назначения.

Наконец, машины устало замерли, заглушив двигатели. Синякин соскочил вниз с подножки. Потянулся с хрустом в костях, взял с сиденья автомат и направился к дому.

— Американца не хватает, — усмехнулся он. — Посмеяться не над кем.

— Это найти не трудно, — заметил шедший радом Джамбулатов.

Синякин остановился, насмешливо посмотрел на него и поинтересовался — И над кем предлагаешь?

— Уж не надо мной, — заверил Джамбулатов.

— Да Над тобой смеяться трудно… Врагам лучше тебя сразу стрелять.

— Но мы-то не враги, Абу.

— Надеюсь.

Между тем двое боевиков подвели Гадаева к столу перед домом и усадили на скамью.

— Посиди, — сказал рябой.

Волк сидел, умиротворенно положив ладони на дощатый стол и смотря перед собой. Он не возмущался и не сопротивлялся Он был отрешен от мирской суеты и совершенно спокоен. Он всегда умел ждать. Солнце садилось, и тени стали четче Обрисовался свежий шрам, глубоко прочеркивающий подбородок. И царапины на руках.

Из дома привели Хромого. На лице Гадаева мелькнуло удивление, потом вернулось равнодушие.

Хромого усадили напротив Волка, и теперь они сидели лицом к лицу, как за столом переговоров. Синякин присел по правую руку от Гадаева, и вид у него был скучающий. Он гладил ладонью «стечкина», которого демонстративно положил перед собой.

— Рад, что ты жив. Волк, — сказал Хромой.

— Я тоже рад, что я жив. — В тоне Гадаева было все то же равнодушие, но не было и намека на дружелюбие.

— Но то, что я жив, тебя, кажется, не слишком радует.

— На то воля Аллаха.

— Волк, я не виноват, что получилось все именно так. Я был вынужден уходить за ущелье.

— Не мне судить, — в голосе Гадаева промелькнула злость. Он отлично помнил, как Хромой со своим отрядом оголил оборону, уйдя в Грузию и оставив своих бывших соратников самим разбираться с федеральными войсками.

— Не тебе, — кивнул Хромой. — Но я вытащил тебя из Чернокозова. За это ты должен благодарить меня.

— Ты хотел, чтобы меня освободили. Я здесь. Что хочешь теперь от меня?

— Забрать то, что принадлежит мне.

— А что принадлежит тебе?

— Не шути так. Волк.

— Что может принадлежать тебе, бросившему своих воинов. Хромой?

— Закрой свою зловонную пасть! — Хромой в ярости подался навстречу своему бывшему помощнику. Но тут Синякин зааплодировал:

— Прекрасно. Греет душу. Передача «Найди меня». Встреча давних друзей!

Хромой зло оглянулся на него, и тут взгляд его уперся в «стечкина», ствол которого, поднимаясь, теперь глядел прямо ему в переносицу.

— Цыц, сволочь! — прикрикнул Синякин. — Волк, отдай по-хорошему. Все равно отдашь. Гадаев кивнул и спросил:

— А что потом?

— Потом подкину тебе деньжат. И двинешь с нами в Турцию. Или останешься здесь. Неверных резать. Их на твой недолгий век хватит.

— Обещаешь?

— Обещаю. Что в том тайнике?

— Это тебя пусть не волнует.

— Хорошо. Только, Волк, я тебе не завидую, если хитрить задумал. Не стоит.

— Не стоит, — кивнул Гадаев. — Я все отдам.

— Где тайник?

— Километр от Гачи-юрта.

— Ты туда все, что тебе передали, кинул?

— Да.

— Кто еще знает?

— Кто знал, тех русские свиньи убили. Снаряд в «Ниву» угодил. И Махмуд. И Асламбек. И Баянт. Все там были.

— Баянт, — задумчиво протянул Хромой. — Жалко.

— Врешь, пес. Никого тебе не жалко! — все-таки взорвался Гадаев, выпучив налившиеся кровью глаза, на миг в них проглянула его легендарная ярость, способная Испепелить врагов на месте.

— Ох, Волк, — укоризненно покачал головой Хромой, невольно подавшись назад и теперь устыдившись своего мимолетного страха.

— Кончай базар! — прикрикнул Синякин. — Хожбауди, Махмуд! Руслан! В машину! До Гачи-юрта полтора часа ходу.

На летном поле застыли вертолеты. Рядом с полем располагались машины связи, вокруг которых было солидное свободное пространство, — ближе сотни метров к работающей станции стратосферной связи приближаться небезопасно. Вся местность была изрыта траншеями, в землю вкопаны БТРы Рядом стояли три двухэтажных здания, со стороны которых доносился стук отбойного молотка — там шел ремонт и вскоре там будут теплые казармы, где в приличных условиях можно будет зимовать. Пока же солдаты жили в палатках. Здесь было расположение бригады внутренних войск.

— Знаешь, что с нами сделают, если мы упустим их? — осведомился полковник ФСБ в отличного качества легком и влагонепроницаемом камуфляже войск НАТО без погон и в их же вражьих легких ботинках, невысокий, приземистый и мощный, как танк, с плоским, будто сковородкой выровненным, лицом и сонным взглядом. Он сидел на расшатанном, из металлических трубок стуле в небольшой комнате одноэтажного здания штаба бригады. Просторный стол перед ним был засыпан картами и фотографиями аэрофотосъемки, на нем стоял семнадцатидюймовый компьютер. В углу на тумбочке расположилась большая армейская рация. Полковник зевнул. Он походил на человека, который последние годы периодически недосыпал.

— Не расстреляют же, — отмахнулся Алейников.

— Не расстреляют.

— И дальше фронта не сошлют.

Полковник хмуро кивнул. Он Прилетел из Москвы неделю назад и теперь возглавлял операцию, инициатором которой был Алейников. Сейчас в его руках была сосредоточена серьезная сила — ему подчинялись войсковые подразделения, бронетехника, подразделения спецназа, ждавшие своего часа. По мановению его руки в небо готовы были сорваться транспортные «Ми-8» с боевыми группами на борту и вертолеты огневой поддержки «Ми-24», знаменитые «крокодилы». И по нему трудно было понять, что его волнует больше — собственно успех операции или же возможность во весь голос отрапортовать о ее успешном завершении, прикрутить еще один орден, одолеть еще одну ступеньку служебной лестницы, а с каждым шагом ступени на ней имеют обыкновение становиться все более скользкими и крутыми, и получить наконец генеральские лампасы, которые ему прочили уже давно. Алейников мог сказать только за себя. Он сейчас думал об одном — «раздавить гадину». Его душа рвалась в бой и жаждала победы. И хорошо, если цена за эту победу будет не слишком высока.

— Эх, Лев Владимирович, ты не представляешь, насколько нам нужен результат, — оживился полковник.

— Что, политики опять требуют? — спросил Алейников.

— Требуют… Нужны наглядные достижения в борьбе с терроризмом.

— А откуда они будут, если нам опять вяжут руки, затевают какие-то переговоры за спинами у всех с бандитами? — недовольно кинул Алейников.

— А что прикажешь делать? — полковник снова зевнул. — Окончательное силовое решение сегодня вряд ли возможно. Западные братья не позволят.

— Совет Европы. Красный Крест. «Милосердие без границ»…

— Во-во.

— Мутанты либеральные, чтоб им пусто было!

— Помню, на заседании Совета Европы вопрос о терроризме стоял после вопроса о нарушении прав голубых. Оказывается, маловато заводов выпускает смазку для занятий любовью, — хохотнул полковник. — А вообще. Западу позарез нужно, чтобы у нас резали головы. Терроризм — козырная карта в мировой политике. А мы, к сожалению, в этой политике сегодня игроки не из сильных… Так что нужно здесь замиряться с теми, кто способен замиряться.