Наше дело — табак - Рясной Илья - Страница 32

— Здравствуйте, гражданин начальник, — в среднем с такими словами обращались к Ушакову раз в минуту. Слова эти привычно ласкали слух.

Ушакова знала почти вся братва области. А как может быть иначе, если он служил кумом на самой серьезной зоне в регионе, а потом был замом по оперработе областного УИТУ. Кум, то есть главный опер на зоне, — это совершенно особое положение. Каким бы озлобленным, не признающим ничего на свете уголовник ни был по жизни, но при взгляде на своего бывшего кума, притом такого серьезного, каким считался Ушаков, что-то внутри у него перевернется, подведет, напрягутся жилы и задрожат поджилки и захочется ему вытянуться по стойке «смирно» и выдать не одну тысячу раз произнесенные им в свое время слова обращения: «гражданин начальник». Это в печень въелось. И кем бы Ушаков ни стал, он все равно будет для бывших зэков кумом — самым жестким, умным и справедливым, какой был в Полесске за последние годы.

— Тяпа, — развел руками Ушаков, увидев еще одного густо татуированного, изборожденного морщинами уголовника, трущегося около ряда с различным металлическим барахлом — старыми замками, напильниками, кастрюлями. — Какие люди — и на свободе!

На свободе Тяпа долго не задерживался, поскольку с детства посвятил свою жизнь тому, что шарил по чужим квартирам. В Полесске пять лет назад он залепил серию в шестьдесят квартирных краж.

— Здравствуйте, гражданин начальник, — виновато улыбнулся Тяпа, скосив взгляд, будто раздумывая, куда бы дернуть побыстрее.

— Промышляешь здесь?

— Я где живу — там не работаю, — обиделся Тяпа. — И вообще, я в завязке.

— Зарекалась лиса кур не душить.

— Гражданин начальник, я же честно…

— Ладно. Ты мне скажи, где Бульбаш.

— Так я ж не в курсах.

— Ну как, не знаешь, где пахан главный?

— Какой пахан? Ну вы скажете, гражданин начальник… Ну, Бульбаш — авторитетный человек. А то получается, что…

— Что получается — ты мне не гони… В общем, я его через час в отделе жду.

— Так он же…

— Тяпа, я все сказал. — Ушаков повернулся и направился к выходу с рынка.

Тяпа пожал плечами, вздохнул, кивнул «синяку», стоявшему за прилавком:

— Я тут отлучусь на полчасика. И двинул прочь.

…В РОВД Ушаков и Гринев прилежно глушили чай в кабинете начальника райотдела, когда позвонил дежурный и сказал, что начальника областного розыска спрашивают.

— Кто? — поинтересовался Ушаков.

— Местный наш вор, товарищ полковник, — доложил дежурный. — Тяпа.

— Пусть ждет на улице.

Тяпа стоял, прислонившись к дереву, и чувствовал себя рядом с райотделом неуютно. Порядочному вору лучше не бывать вблизи таких заведений. Мало ли что братва подумает.

— Ну? — Ушаков подошел к нему.

— Эта… Ему западло сюда идти.

— Где он?

— Тут недалеко. В парке… Я провожу… Только с глазу на глаз.

— Пошли, Тяпа. Что с тобой поделаешь.

Лебежский пахан ждал начальника уголовного розыска на скамейке около огороженного высоким забором летнего театра — за воротами были видны ряды скамеек, спускавшиеся амфитеатром вниз, и желтая деревянная раковина, накрывавшая сцену, — она осталась еще с немецких времен, как и сам парк, но сегодня тут уже год никто не выступал.

— Здравствуйте, Лев Васильевич, — сказал Бульбаш — тучный, татуированный мужчина лет сорока с землистым лицом, цепкими, злыми, всевидящими глазами — такие бывают у ушлых зэков, которые привыкли всю жизнь отовсюду ждать подвоха и делать подвохи другим.

— Запустили городишко-то. — Ушаков присел на скамейку, с которой Тяпа предупредительно смахнул мусор.

— Я, что ли, запустил? — пожал плечами Бульбаш. — Я вам, Лев Васильевич, что скажу… Вот на этой зоне, — он обвел рукой окрест себя, — бардак невиданный. Все тащат и тащат, гады. Всю страну растащили, а все мало…

— Красиво выступаешь. В тебе политик пропал.

— А что? И пропал, — кивнул Бульбаш, любивший и умевший поразглагольствовать на отвлеченные темы. — Скоро все развалится. Все в труху обратится. Хозяина-то нет.

Раньше городской парк, а не рынок, был центром цивилизации, где собирался весь Лебежск. Весело крутилась карусель, работали аттракционы, цвели клумбы. В пруду плавали утки. Пруд сначала зарос, а потом высох. Утки улетели. Весь парк теперь засыпан мусором. На памятнике Тургеневу чья-то рука прилежно вывела несколько матерных слов. На месте бывшей карусели, радовавшей детей, зияло черное обугленное пятно, как после приземления летающей тарелки. А у изящных чугунных фонарей, сохранившихся еще с довоенного времени, сначала вывернули лампочки, а потом кто-то стянул и сами столбы.

Воровской авторитет был прав — хозяина в городе не было. Мэром Лебежска избрали редактора «прогрессивной» молодежной газеты, прославившейся в свое время бойкими антикоммунистическими репортажами и обвинениями тогдашних отцов города. Обещаний редактор надавал много, вот только вопреки народным ожиданиям с его приходом к власти города-сада не получилось. Новый мэр оказался человеком, в принципе, не способным на какую-либо общественно полезную деятельность да еще болезненно вороватым, так что город приобрел вид населенного пункта, который только что взяли с боем войска противника и успели уже немножко пограбить по праву победителей. Впрочем, Лебежск исключением не был. Вся область приобретала запущенный, нежилой вид. Народ пер все, что плохо лежит, обезображивая свою среду обитания, сея разруху — глохли телефоны, потому что. умельцы спиливали кабели и продавали их в пункты приема металла, по той же причине все время вырубалось электричество. А тут еще бескорыстно старались воспрявшие духом вандалы, которые ломали и гадили не выгоды ради, а из каких-то своих глубоко личных потребностей. И, что самое интересное, этот бардак люди в последнее время уже стали принимать за должное. Привыкли!

— Страшен русский человек, которому дали волю переть все, — усмехнулся Ушаков, оглядываясь на вмятину, где недавно еще был чугунный столб фонаря.

— Ох, бардак вокруг.

— Беспредел, Бульбаш. Что на воле, что на зоне. Везде. Тебе нравится беспредел?

— Мне-не особо.

— Тогда давай прикручивать беспредельщиков.

— Вместе? — хмыкнул Бульбаш.

— Иногда и вместе. Греха в этом нет.

— Лев Васильевич, ну зачем вы так? Вы же меня знаете. Я с ментовкой никогда в паре не работал. И поздно уже начинать. А беспредел мы и сами прикрутим.

— Он тебя сам прикрутит… В общем, к делу. Пробитого ты знаешь, он из твоих краев.

— Знаю.

— Сейчас он где-то здесь. Понимаешь, он с катушек сорвался. И людей кладет, что мишени в тире. Где он хоронится, Бульбаш? Где?

Бульбаш в миг осунулся лицом, отвел глаза и только пожал плечами.

— Бульбаш, — продолжал жать Ушаков, — он же конченый отморозок. И он в разносе. Его надо брать. Ну…

— Я не знаю.

— Зато я тебя знаю… Бульбаш, тебе что-то известно, — брякнул Ушаков наугад. И почувствовал, что попал в точку. Хотя Бульбаш ничем не показал это, но начальник уголовного розыска ощутил, как в душе уголовника что-то всколыхнулось…

— Да не знаю. Лев Васильевич!

— Бульбаш, ты со мной ссориться решил? Давай. Ты же меня знаешь… Я тебя тогда прессовать начну. Мне про тебя все известно. И что живешь ты с Лизкой. И что барыжничает она втихаря…

— Откуда знаете? — насторожился Бульбаш.

— Я все знаю. И обоих вас давить начну… Не выгораживай ты уродов всяких. Пробитый, если что не по нему, и тебя грохнет и на заслуги твои перед воровским миром не посмотрит… Кроме того, с тебя еще по зоне должок. Помнишь, тогда, когда с хачиками разбор на пятерке был, я к тебе как человек отнесся? Или забыл?

— Ничего я не забыл… Эх, Лев Васильевич, были бы вы обычный мент, язык бы отрезал, а ничего бы не сказал. А так вроде свой. Вместе одну зону топтали.

— Правильно…

— У Натахи Вороны он. Девка козырная, ноги из подмышек растут. В манекенщицы хочет. Пробитый только с такими и водится. Он у нее два дня хоронился после той стрельбы в Суворовском. Тихо затаился, обещал ее, дуру, пристрелить, если что. Но она моей проболталась… Так что здесь он.