Наше дело — табак - Рясной Илья - Страница 18

— По адресу, — кивнул Пробитый. — Тачка хорошая. Платить надо.

— И сколько?

— Три сотни американских. По-божески..

— Еще одна таможня, — хмыкнул тот. — Мы из Череповца. Разбор большой хотите, шпана туземная?

Может, поговорили бы по понятиям, так бы и разошлись, но этот небрежный тон людей, которые отказываются воспринимать противника всерьез, начал пробуждать в Пробитом зверя.

— Будет разбор, — произнес он. — А пока бабки платите. За трассой Кореец присматривает, если не слышали до сих пор.

— А шел бы ты, — махнул рукой череповчанин. Пробитый вытащил пистолет Макарова.

— А вот это ты зря, — отреагировал череповчанин.

— Не боись, — улыбнулся Пробитый. — Не в тебя стрелять буду. В стекло. Дороже обойдется. Поедете без фар и стекол. Сколько они на «мере» стоят?

— Это тебе дороже обойдется, урод, — прошипел череповчанин.

Тут Пробитый с размаху ударил ногой по фаре. Череповчанин выругался и шагнул ему навстречу. Пистолет вообще не производил на него никакого впечатления, А Пробитый вдруг с какой-то радостью, поднявшейся наверх из глубин существа, посмотрел на противника и с силой рванул пальцем спусковой крючок.

Грохнуло оглушительно. Череповчанин дернулся, отброшенный назад пулей, качнулся и упал на колени, держась за живот. На его лице было написано изумление.

А Сова вдруг ощутил, как все закачалось. Мир в миг изменился. Шутки кончились. То, что недавно было легким приключением, вроде робингудовских подвигов, вдруг стало смертельно опасным предприятием. Он перешагнул черту — принял участие в перестрелке, а может быть, и в убийстве.

— Блин-н, — как обжегшись, прошипел он. Второй бугай не стал вылезать из «Мерседеса», а вцепился в рулевое колесо.

— Пацаны, берите бабки! — крикнул он.

Пробитый часто дышал, в глазах его были безумие и радость, он навел пистолет на второго. И Сова вдруг понял то, чего до сих пор не мог выразить словами и что с первой встречи пугало его в командире пятерки — тот же полный маньяк! Полный! И сейчас он счастлив тем, что расстрелял человека!

Водитель дрожащими руками достал портмоне с пачкой долларов.

— На! Только не стреляй!

Пробитый не ответил, молча приблизился и взял портмоне.

А потом начался вообще кавардак. На всех парах выскочили два «жигуля». Они тормозили со скрипом, один занесло, и он перегородил правую сторону дороги. На ходу из них выпрыгивали люди. Притом вооруженные.

— Стоять! Уголовный розыск!

Пробитый, как в любимых им боевиках, обхватил рукоятку пистолета двумя руками и стал методично опустошать магазин. Оперативник в синих джинсах и безобразного фиолетового цвета куртке споткнулся и упал, схватившись за бок.

Сова пригнулся. Грохот стоял такой, что уши заложило. Палили с двух сторон, и казалось, что спасения вообще нет, вокруг одна смерть!

Сова заметил, как Богомол, чудила грешный, тоже решил сыграть в крутого, рванул из-за пазухи «ТТ» и послал две пули. Ответа ждать ему долго не пришлось — упал, покатился по асфальту и завыл от боли и ужаса.

Что творилось дальше — Сова не видел. Он сбросил оцепенение, рухнул на землю у обочины рядом с «фордовским» грязным колесом, в углубления протектора вдавилась жухлая трава. Он с силой закрыл руками голову, будто это могло спасти. От каждого выстрела он вздрагивал так, как если бы пули били в его тело, и с облегчением понимал, что еще жив. Он был парализован ужасом, и в черепе стучалась запертой в клетку птицей одна мысль — только не меня! Только не меня! Он ощутил себя семилетним пацаном, которого застала гроза в лесу, — такая же беспомощность и обреченность. И он был уверен, что сейчас молния ударит именно в него. Она создана, чтобы ударить в него. Теперь эта главная мысль давила все, но где-то на периферии сознания жило раскаяние — он в этот момент страдал от того, что был таким идиотом и связался с бригадой, с Пробитым, и сейчас чего бы только он не отдал, чтобы все вернуть назад. Как же сейчас хотелось спрятаться подальше и жить простой, незаметной тварью, которую никто не трогает, в которую никто не додумается палить из пистолета.

А потом все кончилось. Выстрелы перестали грохотать. Сову пнули башмаком по ребрам, завели руки за спину, поставили на ноги.

— Дрожишь, тварь! — Седой, лет сорока мужчина резко врезал ему в солнечное сплетение. Сова только жалобно всхлипнул.

Богомол все выл, лежа на асфальте, держась за бок, стонал, жаловался:

— Больно же, мужики. Я умираю… Да помогите же!

— Не сдохнешь. Кто третий с вами был? — тряхнул высокий Сову.

— Не знаю, — выдавил он.

— Тогда сдохнешь. — Седой ткнул пропахшим порохом стволом Сове в губы. — При попытке к бегству.

— Пробитый, — прошептал Сова и облизнул раздавленную до крови стволом верхнюю губу.

— Фамилия, адрес? — не отставал седой.

— Карышев Анатолий.

Сове было все равно. Сейчас он готов был заложить всех.

Как понял Сова, Пробитый ушел, ранив одного из оперативников. И теперь его будет искать вся милиция.

Глава 16

БИЗНЕС ДУРАКОВ НЕ ТЕРПИТ

Кофеварка выдавила из себя по капле отличный крепкий кофе. Лена не могла нарадоваться на свою новую кухонную игрушку. Реклама не обманывала — эта штука действительно готовила хороший кофе. Да, это не какая-то растворимая бурда, которой гробишь печень, а прекрасный напиток, бодрящий, ласковый, полный очарования и навевающий туманные, неопределенные мечты.

Лена понюхала кофе и блаженно прижмурилась. Вика отхлебнула и похвалила в своей привычной манере:

— Сойдет для сельской местности.

— Наслаждаешься свободой? — спросила Лена.

— Еще бы, — кивнула Вика. — Муженек в Парижах. Ребенок — у бабушки. Я — свободная женщина.

— И как собираешься пользоваться свободой?

— А никак. Ем и сплю сколько хочу. И плюю на все. Вот к тебе вырвалась.

— Это ты молодец, Викусь.

— Ну да, это я молодец, — хмыкнула Вика и вылила в чашку с кофе рюмку коньяку.

— Не много?

— В самый раз. — Вика опрокинула кофе, как стопку водки, закушала лимончиком.

— А чего ты в Париж не махнула? — поинтересовалась Лена.

— А чего я там не видела? Черножопых? У нас их достаточно. Там арабы, тут азеры — один хрен. Нет, я тут отдохну от всех. И от мужика своего тоже. Замечаешь, с нашими мужиками в последнее время невозможно стало. Твой как, оклемался после тех денег?

— Да не особенно. Дергается. Строит хорошую мину при плохой игре, но я вижу, что ему плохо.

— А мой тоже как бесится. Нажрался перед отъездом коньяка. «Наполеона» целую бутылку уговорил. И начал ныть — как я, его законная жена, буду жить, если без него останусь, и как детей стану поднимать. Ты представляешь — загиб.

— Во-во. Мой вчера зудил, что все вокруг продажные шкуры.

— Ну да. Как у Высоцкого — «говорил, будто все меня продали»… Это у них тоже общее… Знаешь, они от этих бабок двигаются умом. Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша… Шиза косит «новых русских» — это факт. Тема для диссертации. Ей-богу, защитилась бы, если бы не обленилась. Вон клинического материала сколько.

В прошлой своей жизни, обычной, а не «новорусской», Вика работала врачом на «Скорой помощи» и там приобрела большую часть своих разухабистых замашек, в том числе научилась глушить неразведенный спирт и ругаться матом так, что менты, с которыми «Скорая» постоянно работала бок о бок, краснели.

— Держись, подруга. Не обращай внимания.

— А, — Лена махнула рукой, вздохнула. — Держусь.

— Инессу вчера видела. В маркете на Менделеевской. Знаешь, эта зараза сделала вид, что меня не заметила.

— В смысле? — удивилась Лена.

— Чуть не нос к носу столкнулись. Она какая-то пришибленная. В одну точку смотрит и тележку перед собой толкает, полную выпивки. Это что, а, подруга?

— Может, и не заметила.

— А чего она такая чумная?

— Да откуда я знаю.

— С хахалями разобраться не может. Точно… Ох, Глушак с ней еще налопается дерьма полной ложкой. Я ему говорила — на фиг тебе эта шалава, спрашивается? Чего жениться-то? Она же хищная, хитрая. Ему без штампа в паспорте не дала, а тот, дурак, взбесился. Как так, ему, Самому Глушаку, да не дали. И окольцевался во второй раз.