Цеховики - Рясной Илья - Страница 48

АКТ О НАМЕРЕНИЯХ

А я тем временем решил доработать линию, связанную с нападением на Лупакова неизвестных лиц. И тут начались сюрпризы.

Оперативник из отделения милиции, на территории которого было совершено нападение, развел руками.

— Мы как сообщение получили, начали работать, но он уперся — не хочу, чтобы дело возбуждали.

— Да ладно врать-то, — хмыкнул я. — Это оперативники уламывают потерпевших заявления не писать.

— Не тот случай. Лупаков — человек в городе известный. Был депутатом горсовета. С ним бы мы так не поступили. Если бы он выразил желание, сразу бы дело возбудили, но он уперся — не сдвинешь. Претензий нет — и все.

— А подробности рассказывал?

— Путаное коротенькое объяснение и в конце — претензий нет, все было на личной почве, прошу никого не привлекать. Все как положено. Отказ в возбуждении дела.

— А как побольше узнать?

— Надо с патрульными переговорить. Они его вызволяли. Палкин и Васильев — из роты ППС при ОВД…

Палкин и Васильев оказались здоровенными деревенскими мужиками, которым так и просились в руки вилы и рычаги тракторов. Я выдернул их с развода, где проводился инструктаж новой смены патрульных, зачитывались сводки происшествий, раздавались фотороботы и ориентировки на преступников.

— Мы с работы шли, — сказал Палкин. — Тут женщина кричит — там человека бьют. Мимо же не пройдешь. Я во внерабочее время двух разбойников, которые комиссионку грабили, задержал, для нас, как в песне поется, служба дни и ночи.

— Где дело было?

— На Буденного. А били его во дворике. Мы туда рванули, но они уже сорвались. Там такие дворы, что мы не смогли догнать.

— Сколько их было?

— Двое.

— Вы сами видели двоих?

— Нет, нам свидетельница сказала.

— А потерпевший говорил о троих или четверых.

— Наверное, со страху померещилось. Бывает.

— Что дальше?

— А ничего. Довели до отдела, сдали дежурному. Рапорта написали. На этом и расстались.

— Преступников опишите.

— Только издаля и со спины видели. Не разглядели…

Подождите, свидетельница та говорила, что один белобрысый был, а у другого глаза такие мерзкие голубые. И здоровые оба. Поболе меня с Егорычем будут.

— Да уж, наверное, поболе, — согласился Васильев.

Учитывая габариты постовых, двое преступников должны были выглядеть очень внушительно. Описание полностью совпадало с описанием типов, которые били правдолюбца Ионина… И которых последними видели у дачи Новоселова.

СПАРРИНГ

Утро началось с легких разминок. Жена Лупакова накатала очередную жалобу и пообещала устроить голодовку у дверей прокуратуры. Суть претензий сводилась к тому, что второго такого скромного и честного человека, как ее муж, найти невозможно на целом свете. Поэтому ей совершенно непонятна суть и цель провокации прокуратуры. «Вы бы посмотрели, как мы жили. От зарплаты до зарплаты, во всем себе отказывали. Ничего дома нет, ни одной дорогой вещи. А тут чиновники из прокуратуры показывают мне какие-то невероятные ценности и говорят, что они принадлежат моему мужу. Этого не может быть. Мы ковер не могли купить, я в старых туфлях ходила, а тут килограммы золота. Это такая ерунда, что не стоило бы даже ее обсуждать, если бы мой муж не находился под следствием за эти непонятно откуда взявшиеся драгоценности».

Родственники обвиняемых, осаждающие различные инстанции и пишущие жалобы на следствие и суд, делятся на две категории. Одни прекрасно знают, что их близкий — преступник, и все равно расшибаются в лепешку, лишь бы вызволить его, при этом совершенно неважно, какое преступление совершил он, скольких человек убил, изнасиловал. Выпустить — и все!.. Другие совершенно искренне уверены в невиновности своих мужей, детей или братьев. Лупакова относилась ко второй категории. Она на самом деле не могла поверить, что ее муж был воротилой теневого бизнеса и зарабатывал десятки и сотни тысяч рублей. Она привыкла экономить на всем и отчитываться за каждую копейку, привыкла выслушивать от мужа сентенции о том, что они зарабатывают деньги своим трудом и не могут бросаться ими направо и налево, поэтому вовсе не обязательно каждый день есть на ужин мясо, можно обойтись и творожком, чайком, и нечего перекладывать заварки и сахара — вон сколько это стоит. Нужно отложить деньги на книжку, на черный день… Конечно, для нее утверждения о каких-то залежах золота и бриллиантов, принадлежащих ее благоверному, относилось к области горячечного бреда.

Следующее развлечение в то утро — небольшой боксерско-интеллектуальный спарринг с Григоряном. Настала пора переговорить с ним. Пока что только о хозяйственных делах, не касаясь убийства Новоселова.

Первые минуты схватки продемонстрировали мое преимущество. Вот что значит лучшая подготовка к соревнованиям. Я начинаю атаку: откуда это у вас, гражданин Григорян, в подвале зарытые четыреста пятьдесят тысяч рублей и сто тридцать золотых червонцев? Григорян к атаке готов и умело уходит в защиту — оставил уехавший во Францию дядя… Следующий мой удар он отражает без труда. Откуда у дяди столько денег? Понятия не имею. У него и спросите… Получив ответный удар, я отлетаю к канатам, но снова кидаюсь в атаку. Когда уехал дядя? В 1979 году? Так? Тогда и деньги оставил? Правильно? Пожалуйста, вот вам справка из Госбанка — большинство изъятых у вас купюр были выпущены после 1979 года… Нокдаун. На несколько секунд противник выведен из строя. Но он быстро приходит в себя, и спарринг продолжается.

Легкая разведка с моей стороны, несколько пробных ударов. Получали ли когда-нибудь продукцию от Новоселова?.. Нырок, уход — как я мог получать продукцию, если не являюсь директором магазина или хотя бы завскладом?.. Ни разу не получали?.. Ни разу… Все, противник открылся. И получает свою серию ударов — показания шоферов, что они неоднократно привозили с комбината продукцию, которую принимал лично Григорян и сам же расплачивался — когда десятку даст, а когда и двадцатипятирублевку… Он прижат к канатам, еле успевает уклоняться от ударов, входит в клинч, а потом уходит в сторону и становится в стойку… Да, принимал какую-то продукцию, директорша попросила принять. Откуда было знать, что она левая?

Отдышаться я противнику не даю. Новый напор. Вот вам показания директорши магазина… Блымс — нокдаун. Вот показания завскладом комбината бытового обслуживания… Еще один нокдаун… Вот внутренние накладные магазина, не соответствующие основным формам отчетности. И опять показания — тех, других, третьих. Григорян уже не раз оказывался на полу ринга. И вот наконец гонг. По очкам победил следователь Терентий Завгородин. Побежденному же остается сдаться на милость победителя…

Григорян начал признаваться. Будучи тертым калачом, как и его собратья, он предпочитал брать только те эпизоды, которые подтверждаются материалами дела. При этом усердно валил все на Новоселова, отводя себе роль несчастной овечки, силой загнанной в волчью стаю и вынужденной вместе с серыми разбойниками разорять колхозные отары.

Тоже неплохо. Григорян расписался в протоколе. Как ни странно, он вовсе не выглядел раздавленным. Выложив все, он не стал биться в истерике или вытирать катящиеся градом слезы. Он просто окинул меня изучающим взором, как энтомолог смотрит на редкую породу таракана.

— Ты, следователь, такой довольный, будто благое дело сделал. А почему — мне непонятно.

— Чего же тут непонятно? Я отлично выполнил свою работу. Естественно, мне это приятно.

— Эхо ты называешь работой? За работу платят деньги. За работу тебе говорят спасибо близкие и друзья. Работой занимаются люди. А ты…

— А что я?

— Ты маленькая вредная собака. Пудель. Тебе хочется всех перекусать, а зубки-то маленькие.

— То-то вся ваша шарашкина контора на нарах парится.