Цеховики - Рясной Илья - Страница 16

— В тот день в «Валдае» шел фильм «Фальшивое алиби».

— Во-во. Его я и смотрел.

— И о чем фильм?

— Я такие вещи не запоминаю. Детектив.

— Интересно. Фильм я сам придумал. Фальшивое у вас алиби, Оюшминальд Егорович.

Ельцов почесал щетинистую щеку.

— Может, и не был в кино. Так чего?

— А где были?

— Да не помню я!

— А были вы, мой дорогой, у Новоселова. В поселке Сосновка, где у этого товарища дача. И были вы не один, а с неким лицом. Так?

— Ох…

— Ну, я жду.

— Был, а чего?

— С кем?

— Да так, с мужиком каким-то. Он у Новоселова уже присутствовал, когда я пришел.

— О чем беседовали?

— Обо всем. — Он еще раз почесал Щеку, на этот раз с яростью, оставляя на ней красные полосы.

— Я не собираюсь вытягивать из вас по слову. Устал. Сейчас запру вас в камеру, и вы оттуда больше не выйдете. Надоело, — махнул я ладонью.

— В какую камеру? Ты чего, в какую камеру?.. Ну, поговорили о том о сем… Чего ко мне-то пристали? У Новоселова спросите.

— А вот это не получится.

— Почему?

— Потому что вы его убили.

— Что?!

Я бросил на стол фотографии с места происшествия.

— Узнаете? Вот он. С ножом в сердце… Мы практически все знаем. Остается лишь уточнить, кто из вас двоих всадил нож. Кто?

— Хмы-ы, — Ельцов поперхнулся, будто проглотил воздушный шарик.

— Дело расстрельное, теперь надо за жизнь свою бороться. Рассказывайте, — в сотый раз завел я сказку про белого бычка. Надавить на психику, заставить трястись за собственную шкуру. Принудить к сотрудничеству… Для острастки я зачитал ему сто вторую статью. «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет со ссылкой или без таковой или смертной казнью». Потом перешел к статье тридцать восьмой. «При назначении наказания обстоятельствами, смягчающими ответственность, признаются чистосердечное раскаяние, а также активное способствование раскрытию преступления». Я говорил и говорил, слава те Господи, научился этому ремеслу за годы работы, а Ельцов все бледнел и бледнел. Голова его склонялась все ниже, а заскорузлые, похожие на сучки дерева пальцы сцеплялись все сильнее. — Так что единственный выход для вас, Оюшминальд Егорович, рассказать всю правду. Как на духу. Вам же самому легче будет. Человеку трудно нести такой груз одному. Рассказывайте. Если не хотите, я вас не неволю. Мы все равно поставим все на свои места, но вам очень туго придется.

Тут Ельцов поднял голову и рванулся ко мне. Я невольно отпрянул. Получить медвежьей лапой по зубам не слишком приятно. Пашка подскочил и положил руку на плечо Оюшминальда, пытаясь усадить его на место. Но тот вывернулся и… бросился на колени.

— Слышь, сынок, — забормотал он. — Мне уже пятьдесят. Браконьерил, да. Деньги брал за лес, за доски — да. Но убивать… Не убивал я никого! Не убивал! Зачем мне Степаныча ножом пырять? Зачем?! — Он в отчаянии стукнул кулаком по полу. — Поверь… Не убивал!

— Сядьте на место, — прикрикнул я. — Что вы тут клоунаду устраиваете? Все рассказывайте, а потом посмотрим, насколько вы откровенны.

— Я Степаныча, ну, Новоселова, лет пять знаю. Серьезный мужик был. Богатый.

— Подворовывал?

— Вот уж чего не знаю… Приезжал ко мне иногда охотиться.

— Без лицензии?

— Без лицензии, — вздохнул Ельцов. — У меня столько кабанья развелось, а отстреливать не дают. Жалко, что ли?

— Кому как. Дальше.

— Мы с Николаем Алексеевичем договорились четвертого, когда «Динамо» продуло, заглянуть к Новоселову, решить со следующей охотой.

— Ну и что?

— Приехали, потолковали. Выпили чуток. И уехали.

— Что пили? Небось коньяк?

— Какой коньяк? Я эту дрянь на дух не перевариваю. Клоповья настойка. Кто ее пьет!

— Встречаются любители.

— Водку. Чистейшую. С собой прихватил.

— Выпили всю?

— Полбутылки. Остальное забрали.

— А потом пивком закушали?

— Точно. Раздавили пару бутылок на станции. А вы откуда знаете?

— Я еще и не то знаю.

— Я не убивал, — вздохнул Ельцов.

— Опять за старое. Продолжайте.

— А чего продолжать? Уехали — и все. Николай Алексеевич к себе домой поехал, а я к себе.

— Кто такой Николай Алексеевич?

— Дружок Новоселова. Как фамилия — не знаю, не помню. То ли Клюквин, то ли Смородин. Сами знаете, на охоте по фамилии не величают. «Колян, водку будешь?» — и вся вежливость.

— Кто он? Где работает?

— Какой-то начальник на «Подшипнике».

— Понятно. Часто Новоселов с дружками бывал у вас?

— Когда как. Раз в месяц, а иногда и реже. Охота, рыбалочка, уха. У нас места знатные.

— Кто еще приезжал с ним?

— Армянин этот с собачьим именем, Ричард, — стал загибать пальцы Ельцов. — Потом Николай Алексеевич. Еще Нуретдинов — армяшкин кореш и помощник, он же у него за шофера. Еще кто-то был. Но всех не упомнишь.

— У кого была черная «волга» с тремя нулями?

— А, чуть не забыл. Сергей то ли Викторович, то ли Владимирович… Серьезный мужик, скажу я вам. Перед ним все на задних лапках ходили. Он из партейных. Из тех, которые в пиджаках, при шляпах и галстуках. Серьезны-ый, — покачал головой Ельцов.

Я подробнейшим образом допросил его обо всем, что происходило четвертого августа. Вытянул все, что можно.

Я дописал протокол уже за полночь и сказал Пашке.

— Седлай своего мустанга. Поехали в контору. Когда мы усаживались в «спецмашину», я спросил у Пашки.

— Что за бумагу ты совал ему в нос на заимке? Какой-такой отвод земель?

— Это была справка на моего ребенка для детсада…

ОДНОКАШНИКИ

До УВД мы добрались в третьем часу. Двери были закрыты, пришлось жать на звонок, пока ошалевший сержант из комендантского взвода не отодвинул засов.

— Три часа, — удивленно покачал он головой.

— А милиция по ночам уже не работает, товарищ сержант? — спросил Пашка.

Сержант только пожал плечами.

Мы провели Ельцова в Пашкин кабинет. В пустых коридорах управления было жутковато.

— Ну чего, еще поболтаем? — спросил я, усаживаясь за письменный стол.

— Как, опять? — горько вздохнул Ельцов. — Я же вам все рассказал. Не убивал я. Не убивал!

— Опять та же песня. Разберемся. А сейчас вернемся к четвертому августа. Во сколько, говорите, вы выехали из дома?

Пашка включил магнитофон. Мы снова и снова заставляли его повторять всю историю. Подробнее и подробнее. Я смотрел, собьется ли он на деталях, как держится. Если человек врет, при многократном повторении это бывает видно.

Заварили чай. Глаза у меня слипались. Ненавижу работать по ночам. Как хочется залечь в теплую постель и спать, спать, спать. А я сижу за этим столом и допрашиваю, допрашиваю, допрашиваю. Хорошо бы еще знать, кого — убийцу или простого свидетеля. А я этого не знал.

Рассвело. Ночь ушла. Вместе с солнцем пришло второе дыхание. Наполнились людьми коридоры еще недавно безжизненного, отданного во власть ночных призраков здания. Отворились двери кабинетов. Начинался обычный рабочий день областного Управления внутренних дел.

Мы усадили Шапкина с Оюшминадьдом Егоровичем в соседнем кабинете.

— Надо идти к Самойличенко докладывать о блестящем завершении операции, — сказал Пашка.

— Пошли, — без энтузиазма согласился я.

Мы пробились в четыреста одиннадцатый кабинет через строгую секретаршу. Самойличенко хмуро выслушал Пашкин доклад и тут же принялся за свое любимое занятие — стал распекать и пропесочивать. То не то, се не се. Так не положено. Так не по инструкции… Надоел незнамо как, и я наконец взорвался.

— Степан Самуилович, а по какой инструкции в дальний район на задержание подозреваемого добираются на своих двоих? Мы полдня не могли машину найти.

— Где я вам машину возьму? Вам здесь что, УВД или автомагазин?

— А на чем ваши тыловики на дачу ездят? Что у вас вообще здесь творится?