Евпатий Коловрат - Ряховский Василий - Страница 25

Пепел пожарищ замело снегами, но из-под снежного покрова то там, то здесь из обвалов высовывались замерзшие, с обломанными пальцами руки, ноги; в одном месте из кучи снега высовывалась мертвая голова, и застекленевшие глаза, как бы вопрошая, смотрели на путников, в другом на ветвях обгорелой березы висел человек, повешенный за ноги. По пустырям бродили ожиревшие от человечены страшные псы; они вскидывали на проезжающих пустые, мертвые глаза и валко отбегали в сторону.

Замятня понукал коня и наезжал на Коловрата, искоса взглядывая ему в лицо.

Евпатий сидел на коне прямо, словно одервеневший, и смотрел вперед через уши коня. На брови и на бороду ему пал густой иней.

Серые глаза Евпатия потемнели от тяжелого раздумья.

Сердцем чуял Замятня, что потрясен его воевода разорением русских сел. Старый воин знал Евпатия с малых лет и всегда любил его за чистое сердце и за верность слова. Никогда не проходил Евпатий мимо чужих страданий и всегда помогал людям в беде.

— Не кручинься, свет-Евпатий! — говорил Замятня и трогал плеткой локоть Евпатия. На пустом месте воевали нехристи, а под стенами Рязани остановятся. Устоит наш город, поверь мне!

Евпатий благодарно взглядывал на сурового воина.

Замятня еще более горячился:

— Не дадим мы поганым над Русью тешиться. Перебьем их всех до единого!

— О том думаю и я, друг мой Замятинка, — отвечал ему Евпатий и вновь понукал притомившегося коня.

К месту побоища рязанцев с татарами они подъехали под вечер.

На скованную морозом землю пала тишина. Алый отсвет заката скользил по синим гребням снегов. Кубовые облака стояли на позеленевшей синеве высокого неба и не таяли. Под копытами коней снег от мороза позванивал. Приречные ивы клонились долу и потрескивали, роняя обитые морозом сучья.

Над речной впадиной низко летало черное воронье. Вороний клекот был зловещ и гулок. На снегах мелькали неуловимые тени: то пробегали пожиравшие падаль волки.

Евпатий остановил коня на речной круче, под одиноким дубком, и снял с головы тяжелый шлем. Глядя на него, обнажили головы и остальные всадники.

Далеко, насколько хватал глаз, видны были следы великого побоища: кучи тел, чуть припорошенные снегом, кони, задравшие ноги, поваленные арбы и изодранные полотнища шатров…

Русские воины лежали вперемешку с татарами. Татары и в смерти не расставались со своими луками. Поднятые полукружья луков похожи были на расставленные заячьи силки.

— Не обманул нас ратник тот, — проговорил Евпатий, и скупая слеза упала с его дрожащих ресниц.

Кони храпели и били копытами, чуя волков.

Закат быстро меркнул. На поле ложилась холодная синь ночи. В вышине вспыхнула первая звезда.

СТОИТ РУССКАЯ ЗЕМЛЯ!

Проню переходили в сумерках, и ночью пологим взъездом поднялись на рязанские высоты.

Чуя дом, кони шли ходко. Превозмогали многодневную усталость, всадники расправили затекшие члены.

Ночная тьма покрывала пригороды и посады. Ни одного городка не видели путники, и нигде на них не взлаяли сторожевые псы.

Евпатий ехал, опустив голову на грудь. Он не хотел видеть те разрушения, мимо которых проходил отряд. Даже думать о том, что татары не пожалели город и опустошили его так же, как придорожные рязанские и пронские села, было ему невмоготу.

На выезде из посада, в том месте, где уцелевшая бревенчатая дорога подходила к городскому рву, всадники увидели впереди качающееся пламя факела. Кто-то шел им навстречу, виляя и припадая к земле. Потом факел погас, и на пути никого не оказалось. Кони шли, увязая в снежных заносах: битая прежде в том месте дорога была теперь непроезжей.

Ехавший впереди Нечай натянул вдруг поводья и раздельно произнес:

— Вот и место ворот, Евпатий.

Перед всадниками возвышался заснеженный холм. На месте высоких бревенчатых стен с проемами для нижнего боя и с узкими оконцами для стрельцов торчали обгорелые пни. Вереи ворот были выдраны с землей и валялись, наискось преграждая мост через ров.

Ничего не сказал Евпатий своему конюшему. Конь пересек мост, миновал воротный проем. И тут только Евпатий натянул повод: налево от ворот его взор всегда встречал приветливый огонек родного дома, в небо возносился расписной конек высокой крыши, и манило в дом резное крыльцо.

Теперь же пусто было на этом месте.

Евпатий медленно высвободил из стремени ногу, сошел с коня и передал повод Нечаю.

Опять впереди мелькнул желтый язычок света. Свет проплыл куда-то вверх и там, под небом, задержался. Еще появилась светлая точка и еще…

Подобно светлячкам в ивановскую ночь, огоньки вспыхивали то там, то сям в разных концах невидимого города.

Евпатий следил за огоньками и не мог понять, что эти огни означали: в такую пору на Рязани всегда спали все глухим сном.

Неожиданно перед путниками возникла темная фигура.

— Кто стоит тут? — глухим басом заговорил ночной незнакомец.

И Евпатий узнал этот голос:

— Отец Бессон, ты ли это?

Из-под темной полы Бессона вынырнул красный глазок светца в глиняном горшке, и в его свете различал Евпатий заиндевелые концы длинной бороды попа Бессона, его большой шишковатый нос и темные глазные впадины.

— А ты не Евпатий ли Коловрат? — все еще не доверяя своим глазам, спросил Бессон. Потом поставил горшок на снег и благословил Евпатия: — Мир тебе, друг мой. Не в добрый час повстречались мы.

— Что вижу я? — с трудом проговорил Евпатий. — Скажи мне, отец, где дом мой родительский, где мои ближние и что стало со светлой нашей Рязанью?

Не отвечая ему, Бессон взял его за локоть и потянул в сторону.

Он поманил и Замятню за собой. Нечаю же, державшему поводья трех коней, поп сказал:

— На посаде, во рву, упала кибитка татарская, полная овса. Доберись туда. Там и приют найдешь. Будь благославен ты, храбрый воин.

Евпатий пошел за высоким попом, заметавшим долгими полами своей одежды синий снег. Они пробирались подворьем старого дома около городских ворот. Черные оконцы обгорелых бревен, остов печи, каменный столб у въезда во двор — это было все, что осталось от крепкого дома сотника.

Евпатий узнавал эти места, и надежда на свидание с родными затеплилась в его груди.

В том месте, где некогда стояла баня, Бессон вдруг провалился по пояс и застучал кулаком в дверь.

— Сюда. Опускайтесь тише, — сказал он Евпатию и Замятне.

Из темной ямы, куда опустился Бессон, возник рукав света, и кто-то спросил сдавленным голосом:

— Кого ведешь, поп?

— Прибыл в дом родной молодой хозяин. Встречай коваль!

Открылась низкая дверь, и все спустились в подполье. Здесь светил сальный фитиль. Темный потолок поддерживали дубовые матицы. В круглые дубовые бревна были вбиты железные крюки.

Евпатий узнал этот тайник под домом с длинным ходом под городские стены. Здесь всегда вешали свиные и коровьи туши, сюда же скатывали бочки с медом и брагой.

У высокой, опрокинутой вверх дном кадки, на которой стоял светец, в ноги Евпатию повалился неизвестный, с лохматой головой человек. Евпатий поднял его и повернул к свету лицом. То был посадский коваль Угрюм, любимый старым Коловратом поделец мечей и секир.

— Немного людей уцелело на Рязани, Евпатий, — сказал, снимая с себя одежду и колпак, Бессон. — И мы с ковалем в том числе.

— А остальные где? — приступил к попу евпатий.

Тот провел ладонями по мокрой бороде и поправил на груди медный крест.

— Разоблачайтесь с дороги да поешьте что бог послал, а потом я вам расскажу все.

Угрюм исчез в черной дыре потайного хода и скоро вышел оттуда с большим куском свинины. Черствую краюху хлеба достал из-под опрокинутой кадки Бессон.

— Ешьте, други! Замятинка, сокол ясный, похудел ты, молодец! Садись ближе.

Взмахнув широким рукавом своего кафтана, Бессон благословил разложенную пищу и отломил себе кусок хлеба.

Снявши с плеч епанчу и отстегнув от пояса меч, Евпатий присел около кадки на широкий пень.