Его глазами - Рузвельт Эллиот - Страница 3

Поскольку я сомневаюсь в том, что утрата единства - результат естественного хода событий, и убежден, что это единство намеренно разрушают люди, которым следовало бы понимать, что они делают, - я и счел необходимым написать эту книгу.

Но почему же именно я? О чем я могу рассказать? Ведь за каждым мировым потрясением, подобным минувшей войне, неизбежно следует книжный потоп. Генералы, министры, военные корреспонденты бросаются к пишущим машинкам или хватаются за не слишком острые перья. И все же я могу отвести для своей книги, пусть маленький, но совершенно определенный участок, принадлежащий только мне.

Такое право дает мне прежде всего тот биологический факт, что я - сын своего отца. Это большое преимущество, но, как и всякое преимущество, оно имеет и свои отрицательные стороны. Я помню, что отец говорил со мной однажды об этом - дело было в Гайд-парке, когда он был еще губернатором штата Нью-Йорк, примерно за месяц до выдвижения его кандидатуры на пост президента. Он прекрасно понимал, какую огласку получает любой поступок детей видного общественного деятеля, особенно когда этот деятель имеет ярых политических врагов. Однако отец не мог, да и не хотел контролировать нас во всем. Он считал, что мы сами себе хозяева и должны распоряжаться собой, как хотим и как умеем. Я думаю, что ему, как и всякому отцу, хотелось, чтобы мы не попали в тюрьму, выросли сознательными гражданами, были счастливы и преуспевали каждый в меру своих способностей. Но он старался возможно меньше стеснять нашу свободу.

Во всяком случае, всем невыгодам, вытекающим из положения сына президента, следует противопоставить второе обстоятельство, дающее мне право писать эту книгу: мне выпало на долю быть очевидцем некоторых совещаний, имевших величайшее значение для этой войны и, я сказал бы, даже для всей жизни нашего поколения.

Отправляясь во время войны за границу на какую-нибудь конференцию, отец желал иметь при себе человека, которого он хорошо знал и которому доверял, - по возможности кого-нибудь из членов нашей семьи. Я не хочу дать этим повод думать, что отец недостаточно знал своих официальных советников или не доверял им; но только в обществе своих сыновей он чувствовал себя действительно свободно. С ними он мог разговаривать, как бы размышляя вслух. Мне чаще, чем братьям, удавалось быть его адъютантом. Когда он впервые встретился с Черчиллем у берегов Ньюфаундленда, я служил в разведывательной эскадрилье, стоявшей у озера Гэндер в Ньюфаундленде; когда он был в Касабланке, моя часть базировалась в Алжире; когда он прибыл на Ближний Восток для участия в Каирских и Тегеранской конференциях, одна из наших штабных баз находилась еще в Тунисе. Только в Ялту я не мог сопровождать его.

Разумеется, я общался с ним не только во время этих совещаний. На протяжении войны я неоднократно возвращался в Соединенные Штаты: один раз по болезни, дважды - в официальные командировки и один раз - в отпуск. И в каждом случае мне удавалось провести несколько ночей в Белом Доме и подолгу беседовать с отцом.

Как адъютант отца я в большинстве случаев присутствовал на совещаниях военного, политического и дипломатического характера, в которых он участвовал. Я сочетал при этом обязанности секретаря, курьера и протоколиста. В этом полуофициальном качестве я имел возможность слышать, как договаривались между собою, официально и неофициально, представители всех воюющих союзных держав. Я видел Черчилля, Сталина, Молотова, генералиссимуса Чан Кай-ши и его жену, членов Объединенного совета начальников штабов, генералов и адмиралов, командовавших всеми театрами военных действий и представлявших все роды оружия, Смэтса, де Голля, Жиро, Гопкинса, Роберта Мэрфи, королей Египта, Греции, Югославии и Англии, эмиров и шахов, султанов и принцев, премьер-министров, послов, министров, халифов, великих визирей. Я встречал их у входа, провожал к отцу, присутствовал при беседах с ними, а потом отец делился со мной своими впечатлениями.

А когда кончались долгие дни совещаний, когда уходил последний посетитель, мы с отцом почти каждый вечер проводили перед сном несколько часов наедине, обсуждая события прошедшего дня, сравнивая свои впечатления, сопоставляя наблюдения. Иногда я отвечал на вопросы отца о моей работе в качестве офицера фоторазведки; чаще, однако, я расспрашивал его обо всем, что меня интересовало, начиная с положения дел со «вторым фронтом» и кончая его мнением о г-же Чан Кай-ши. Он относился ко мне с таким доверием, что рассказал мне о результатах своих переговоров со Сталиным даже до того, как сообщил об этом своим начальникам штабов и министрам. Между нами сложились хорошие, близкие, товарищеские отношения, и он, мне кажется, не только любил меня как сына, но и уважал как друга.

Таким образом, я присутствовал на этих конференциях, с одной стороны, как официальный адъютант президента, а с другой - как ближайший друг человека, который играл ведущую роль в обеспечении единства Объединенных наций. Именно как друг я был поверенным самых затаенных его мыслей. Он делился со мной заветными мечтами о всеобщем мире, который должен был наступить вслед за нашей победой в войне. Я знал, какие условия он считал решающими для обеспечения всеобщего мира. Я знал о беседах, которые помогли ему сформулировать эти условия. Я знал, какие заключались соглашения, какие давались обещания.

И теперь я вижу, что эти обещания нарушены, принятые условия бесцеремонно и цинично растоптаны, установленная организация мира отвергнута.

Вот почему я пишу свою книгу. Я пользуюсь при этом официальными протоколами различных совещаний, дополняя их собственными заметками того времени и воспоминаниями; однако я полагаюсь на заметки больше, чем на память.

Я пишу эту книгу, обращаясь к тем, кто считает, как и я, что Франклин Рузвельт был зодчим единства Объединенных наций во время войны, что идеалов и государственной мудрости Франклина Рузвельта было бы достаточно для сохранения этого единства как важнейшего фактора и в послевоенное время; что начертанный им путь, к величайшему прискорбию, умышленно покинут.

Я пишу свою книгу в надежде, что она в какой-то мере поможет нам вернуться на этот путь. Я верю в такую возможность. Я страшусь того, что произойдет в противном случае.

Глава первая. Из Техаса в Арджентию

Европейский кризис, «разрешившийся» в сентябре 1938 г. мюнхенским умиротворением, различно воспринимался в то время разными людьми, в зависимости, главным образом, от того, насколько каждый из них верил, что все люди - граждане единого мира. Откровенно говоря, в те напряженные дни лично меня занимали почти исключительно эгоистические соображения. Я собирался открыть собственное предприятие - сеть небольших радиовещательных станций в Техасе, - и меня беспокоило только одно; насколько все эти разговоры о войне и бряцание оружием германских и итальянских фашистов скажутся на моих доходах и на возможности получать прибыль.

Нет ничего лучше информации из первоисточника. Тогда же, в сентябре, я приехал на несколько дней в Вашингтон и решил попытаться осторожно выведать у отца его оценку обстановки, чтобы определить перспективы деловой конъюнктуры. Мне удалось провести десять минут наедине с отцом в его кабинете; это произошло сразу же после того, как он направил Гитлеру свою вторую ноту и передал ее текст для опубликования в печати.

Я поделился с ним своими планами покупки контрольного пакета акций радиостанций, чтобы попытаться создать солидное рентабельное предприятие.

- Конечно, - добавил я, - все эти разговоры о войне: - Я вопросительно посмотрел на отца. Он слегка отодвинул кресло от стола и взглянул мне прямо в глаза. Наступила пауза. Затем я продолжал, несколько смутясь: - Когда читаешь газеты, создается впечатление, будто события начнутся уже завтра. Вряд ли это будет благоприятствовать новым предприятиям, насколько я понимаю.