Пьеса для обреченных - Русанова Вера - Страница 26

— Не поняла… — протянула Каюмова, заглядывающая мне через плечо. — Леха твой, что ли, тебя нашел? Он у тебя кто? Экстрасенс? Телепат?

— Вообще-то механик автосервиса. — Я отдала ей открытку и поддела ногтем крышку коробки из-под зефира в шоколаде. — Все-таки мне кажется, с этой посылкой что-то напутали. Жень на свете много и…

Жуткий спазм сдавил мне одновременно горло, желудок и мозг, отняв способность думать и говорить. В данный момент мне хотелось только одного: вернуться в кабинку и как можно ниже склониться над унитазом.

В коробочке с мирными реквизитами кондитерской фабрики любовно обернутая в вату, как какая-нибудь новогодняя игрушка, лежала синяя с восковым отливом мертвая рука. Рука с серебряной печаткой на пальце.

— А как выглядел этот… приятель? — Собственный голос, с трудом пробивающийся сквозь приступы тошноты, показался мне каким-то деревянным.

— Как, как? — Дежурная с явной неохотой оторвалась от газеты. — Приятелей своих, что ли, не знаете? Плащ длинный, лицо перевязано… Вещи-то ваши?

Я заторможенно кивнула.

— Могли бы тогда хоть спасибо сказать. Я вообще-то тут не курьером работаю!

У меня вдруг невыносимо заболел затылок, в глазах начало темнеть, ноги сделались ватными.

— Спасибо! — горестно и зло выкрикнула вместо меня Каюмова, выхватывая из моих слабеющих рук коробку. Прислонила меня к стене, пару раз легонько шлепнула по щекам.

— Не надо, — едва слышно попросила я, стараясь дышать ртом. Почему-то мне казалось, что воздух вокруг мгновенно пропитался тяжелым трупным смрадом.

— Раскисать не надо! — яростно прошептала она в ответ. — Нельзя сейчас раскисать! Слышала: он ждет у стойки регистрации? Это значит, что из Москвы нас не выпустят. По крайней мере, живыми… Так что драпать надо из аэропорта. И как можно быстрее!

Из тех трех с лишним часов, что я проворочалась с боку на бок в каюмовской постели, по-настоящему заснуть мне удалось едва ли на полчаса. И в эти полчаса, естественно, снились кошмары: какие-то чудовищные грибы с закручивающимися длинными ножками, хлопающие решетчатые двери и отрубленная рука в подарочной коробочке, отправляющаяся в плавание по Москве-реке. На самом деле руку мы выкинули в мусорный контейнер в квартале от Натальиного дома, но суть дела от этого не менялась. В восемь утра я села в кровати, подергиваясь, как неврастеник. Сердце мое колотилось со скоростью не меньше двухсот ударов в минуту, а в мозгу пульсировал извечный русский вопрос: «Что делать?» На размышления о том, «кто виноват», уже просто не было времени.

Каюмова тоже поднялась со своего импровизированного ложа на полу, машинально поправила волосы, что, впрочем, нисколько не изменило силуэт «вороньего гнезда» на ее голове, и озвучила-таки мои мысли, бесцветно поинтересовавшись:

— Ну и?..

Я спустила ноги на холодный пол и попыталась отбросить в сторону чугунную балеринку. Балеринка только вяло качнулась, зато большой палец неприятно засаднило.

— Не знаю, что «ну и»!.. Вешаться надо. Или стреляться. Кому какой способ больше нравится.

Наталья вздохнула, натянула какое-то серое спортивное трико и отправилась на кухню ставить чайник. Буквально через минуту оттуда послышалась ленивая перебранка. Соседка меломанка возмущалась поведением падших женщин, которые где-то таскаются по ночам, а в пять утра заявляются и будят весь дом.

Каюмова огрызалась, замечая, что некоторым, вероятно, завидно: они и рады бы «пасть», да вот не судьба! Вторая соседка, явно симпатизирующая Наталье, бубнила: «Где кто чихнет она слышит, а как музыку свою потише сделать — сразу глухая!»

За время их перебранки я успела одеться, наспех причесаться и даже прикурить сигарету из каюмовской пачки.

— Ты уже готова, что ли? — спросила она, заходя в комнату с двумя чашками и остатками батона в полиэтиленовом пакете.

— Наташ, я на репетицию сегодня не пойду.

— То есть как не пойдешь? Мне тогда тоже дома прикажешь сидеть? В театре, между прочим, завтра зарплата, а денег у нас с тобой — сама знаешь…

Я знала и про деньги, которых у нас осталось кот наплакал, и про то, что выходить на улицу по одному в наших обстоятельствах глупо и опасно, но вариантов не было.

— Я Леху хочу вызвонить и как можно раньше с ним сегодня встретиться.

Похоже, это наш единственный шанс разобраться во всей этой истории. А ты… В общем, я, на твоем месте, в театр бы сегодня не ходила. Позвони, наври там что-нибудь…

— Ладно. — Каюмова задумчиво прикусила нижнюю губу. — Позвоню и навру.

Скажу, что мы с тобой на похоронах.

— А поверят? — засомневалась я, после знакомства с Бирюковым слово «похороны» воспринимающая несколько по-иному.

— Поверят! Все же видят, что мы с тобой закорефанились. А у меня в театре репутация еще та — не хуже, чем у Вадим Петровича.

На том и порешили. Я выскользнула в коридор, набрала номер, записанный на листочке из записной книжки и, к своей великой радости, услышала недовольный Лехин голос:

— Да! Я слушаю… Ну, кто еще там?

— Леша, это Женя! — затараторила я, косясь на соседку меломанку, с видом оскорбленного достоинства застывшую у двери своей комнаты. — Я не улетела, так получилось… Не могли бы мы с тобой встретиться? Прямо сейчас!

— Не улетела? — удивился он. И с некоторым опозданием спохватился. — Прямо сейчас? Ну конечно… Да, я постараюсь… Черт, а с работой-то как же быть?

— Алешенька! Ну пожалуйста!

Леха, потрясенный и умиленный моим просительным тоном, счастливо засопел, подумал с полминутки и выдал:

— Ладно. Работа не убежит… Давай тогда там, где вчера договаривались.

Я подъеду где-то через полчасика.

Когда я повесила трубку, соседка, все еще стоящая у двери, демонстративно покачала головой.

— Женщина, — процедила она скучным голосом, каким обычно говорят врачи в женских консультациях, — если вы собираетесь приводить в эту квартиру своих любовников, то не думайте, что это вам вот так просто сойдет с рук!

— У нее пунктик на мужиках, — вслух заметила Наталья, проходя мимо меня в туалет, — так что не обращай внимания. Ты как, кстати, договорилась? ;

— Договорилась, — ответила я и специально для суровой соседки пояснила:

— Вы не волнуйтесь, сюда никто приходить не собирается. Клянусь!

— Значит, телефон не занимайте! — нашлась она. — А то платим все поровну, а болтают некоторые по полдня!.. И у кого пунктик, это еще разобраться надо!..

В полдесятого мы с Каюмовой вышли из дому. Она выполняла при мне роль секьюрити. Или я при ней? В общем, Наталье страшно было одной оставаться дома, и она пообещала, что будет сидеть в «Лилии» за самым дальним столиком, тихая, как мышка, и своим присутствием ни в коем случае не помешает нашему романтическому свиданию. Романтического — для меня по крайней мере — в свидании планировалось мало, и я согласилась.

Леха уже ждал за столиком, в волнении ощипывая хризантемы, лежащие перед ним на столе. Цветочки неуклонно лысели, на скатерти образовывалась кучка бело-желтых лепестков. На мышеподобную Каюмову, стремительно юркнувшую в угол, он и в самом деле не обратил внимания, зато мне навстречу кинулся, едва не опрокинув стул. Вообще-то при его общей массе развивать такую скорость было опасно.

— Женька! — Внушительных размеров лапищи стиснули мои плечи. — Женька! А я так до конца и не верил, что ты придешь. Думал, опять улетишь куда-нибудь или «Фуэнтой Овихуной» зачитаешься… Это ведь «Овечий источник» переводится, правильно?

Изумляясь Лехиной тяге к знаниям и придерживая полы выходного светлого плаща, я села за столик. Тут же подошла официантка принять заказ.

Кроме нас с Каюмовой и парочки бизнес-девиц в деловых костюмах, посетителей в кафе не было. Но мой кавалер, похоже, собирался помочь «Лилии» сделать план суточной выручки. После осетрины и «медальонов» из телятины я уже перестала удивляться и теперь только косилась на Наталью, зеленеющую от зависти над своей микрочашечкой с кофе.