Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Пьеса для обреченных - Русанова Вера - Страница 2


2
Изменить размер шрифта:

Я легко и непринужденно рассмеялась:

— Да. Еще когда встречалась с Пашковым… Вить, ну что делать из этого трагедию? Все мы люди, все человеки!

— И кто же он, если не секрет? Квартиры, смотри-ка ты, направо и налево раздаривает!

— Во-первых, давай-ка без намеков! — По логике тут мне полагалось обидеться. — Никаких там «налево» и «направо». Мы с ним без налево, знаешь ли… А во-вторых, занимается он какими-то своими делами здесь, в Люберцах, я в них не лезу…

— Любер, что ли? — неожиданно обрадовался Сударев. — Бандюган местный?

Ну, ты, Женька, даешь!

Вообще, сам факт моего подлого предательства огорчил его очень мало.

Окончательно переварив информацию, он даже повеселел, тон взял весьма игривый и, что прискорбно, начал вылавливать под столом мою коленку.

— Вкуса у тебя нету, Женька, вот что я тебе скажу! — вслух размышлял он, одной рукой орудуя вилкой, а другой пытаясь ухватить мою ногу. — Бандюган! Это же пошло. Бесперспективно к тому же. Да и не романтично.

«Мылоторговец зато романтично», — подумала я, задвигая нижние конечности куда-то под соседний столик.

Поведение Сударева злило и обижало меня несказанно. Однако я осознавала, что сама дала повод, намекнув на развратность своей натуры, поэтому решительных действий пока не предпринимала и из последних сил пыталась делать вид, что ничего не происходит. Витя же униматься никак не хотел, поэтому пришлось встать, церемонно откашляться и заявить:

— Бандюган или не бандюган — не твое дело! За обед спасибо, а за коленки будешь свою жену лапать. Она тебя дома, поди, заждалась, что-то подзадержался ты в своем «бизнес-вояже». Так что поехали обратно в Люберцы, заберешь свою сумку и мотай в аэропорт!

— Евгения, — поморщился он, отхлебнув пива, — сядь и не актерствуй! Я ведь с самого начала знал, что ты собой представляешь. Классная баба, если тебя, конечно, приодеть нормально. А классной бабе нужен классный мужик… В общем, не выделывайся! Не думаю, чтобы с Пашковым ты познала прямо уж потрясный секс, так что есть шанс кое-что исправить…

Честное слово, я хотела всего лишь плеснуть пивом ему в лицо! Да, дешевый жест, я согласна, но безобидный! Сама не понимаю, как кружка вырвалась у меня из рук. А замах был хороший, сценический — так, чтобы с последнего ряда партера видно было…

Дальше все происходило как в замедленной съемке: пиво, выплескивающееся из кружки, сама кружка, летящая по какой-то немыслимой параболе, открывающийся рот Сударева… Произведение горно-хрустального комбината вписалось ему точнехонько в правую скулу, и под глазом тут же начал вспухать и багроветь огромный фингал.

— Идиотка бешеная! У меня в Новосибирске презентация завтра! — завопил Витенька, прижимая ладонь к лицу и отплевываясь от пива, сбегающего по кончику носа.

А я подхватила сумочку и почти бегом покинула зал. Настроение у меня было — хуже некуда.

Всю дорогу до метро перед моим мысленным взором стояла привычная уже душещипательная картина: усопшая, я лежу на роскошном диване, вокруг — море хризантем и роз. Черты моего неживого лица так строги и прекрасны, что у сурового милиционера от жалости начинает нервно подергиваться квадратный подбородок. Но тем не менее страж закона мужественно продолжает надиктовывать:

«Умершая — женщина двадцати двух — двадцати трех лет, с прямыми каштановыми волосами, темными бровями, губами средней полноты и бархатистой кожей персикового оттенка…» (На этом самом месте мое воображение обычно спотыкалось, как резвый пони о колдобину. Понятно, что эпитетами «бархатистая» и «персикового оттенка» может оперировать косметолог, но отнюдь не мент. Однако казенное определение «кожные покровы бледные» совершенно меня не устраивало, ведь цвет лица — один из немногих предметов моей искренней гордости.) В общем, далее милиционер упоминает для протокола мое безупречное сложение и витающий в воздухе аромат «Пятой авеню», а потом обращается к обезумевшему от горя Пашкову с вопросом: «Вы подтверждаете, что это — Мартынова Евгения Игоревна?» — «Да, — глухо отзывается тот. — Только вы не упомянули, что у нее были чудные, дымчато-серые глаза. И еще, ей не двадцать три, а двадцать восемь… Было».

Кто-то из женщин охает: «Надо же! А на вид — девочка девочкой!» Скорбный Пашков спрашивает: «Так и неизвестно, отчего она умерла?» Милиционер горько усмехается и отвечает: «Просто в ее жизни было слишком мало счастья». И все рыдают…

Да, картинка прошибала жалостностью и реализмом. Правда, «Пятая авеню» благополучно закончилась месяц назад, внешность у меня не столь романтическая, как получалось по протоколу, а самая что ни на есть обыкновенная. Но вот счастья мне на самом деле недостает…

Кстати, мама утверждает, что в моей жизни его так мало потому, что я ищу легкие дороги и всегда иду путем наименьшего сопротивления. Вместо того чтобы как все нормальные девочки закончить музыкальную школу по классу фортепиано, я выучилась играть на домре (в детстве мне казалось, что извлекать звуки из трех струн значительно проще, чем из неимоверного числа клавиш). Теперь мои ровесницы при случае могут смузицировать в компании, хотя бы на уровне «Собачьего вальса», а я вынуждена сидеть с умным видом — не пристраивать же, в самом деле, на коленях благородное подобие балалайки?

Дальше — больше… Актрисой я мечтала стать, наверное, с пятого класса, а «на актрис», как известно, учат в Москве. Но ближе к выпускному вечеру меня обуяли одновременно ужас, неверие в собственный талант и лень, поэтому Щукинским, Щепкинским и школам-студиям МХАТ я предпочла скромное Новосибирское театральное училище. В чем позже раскаялась: по окончании мне светила только сцена Областного драмтеатра, на которой я переиграла всех глупых стервоз и любовниц-разлучниц.

Девчонки из труппы, посвященные в мою личную жизнь, тоже сошлись во мнении, что я — ленивая трусиха, так как смелая и готовая к борьбе женщина не сбежала бы в Москву после всей этой истории с Пашковым, а принялась сражаться за свое счастье и любовь: прикупила бы суперэротическое белье, днем стала проявлять чудеса нежности и хозяйственности, а ночью — изобретательности и гимнастической гибкости.

Но я, едва начав думать о гибкости и изобретательности, представляла, как эти самые чудеса проявляла та девица из «Звезды», с которой мой Пашков… В общем, с которой мой Пашков познакомился чрезвычайно близко. И немедленно в памяти всплывали все отвратительные подробности того дня, когда он в очередной раз вернулся из своей журналистской командировки в столицу, почему-то совпавшей с «бизнес-вояжем» Сударева, сел передо мной на табуретку, взял мои руки в свои ладони, выдержал паузу и сказал:

— Я тебе изменил.

— Как? — спросила я с глупой, дрожащей улыбкой и зачем-то схватила из вазочки овсяную печенюшку.

— Так получилось. Прости… Черт, до чего глупо все вышло! Если бы ты только знала, как мне жаль… Понимаешь, я не мог, не хотел, чтобы между нами оставалась хоть капля недосказанности… Это просто глупое, нелепое стечение обстоятельств. Та девушка… В общем, мы с Сударевым зашли в «Звезду». Ну в казино… И там…

И на этот раз Пашкову не изменило умение говорить вроде бы красиво, но в то же время ужасно путано. Тонкая, металлическая оправа его очков тускло поблескивала, лоб страдальчески морщился. Никому не нужный чай стыл на столе, по печенью резво бегала нахальная муха.

— Понимаешь, она совершенно обычная.

— Мне это абсолютно неинтересно! — рявкнула я, приходя в себя и швыряя о пол ни в чем не повинную печенюшку. — Мне абсолютно неинтересно — где, когда и с кем. Ты понял?

— Но ты же сама спросила… — как-то растерянно пролепетал он.

— Я спросила — как. Отнеси это на счет моей сексуальной извращенности…

А теперь — до свидания!

Пашков ушел, аккуратно притворив за собой кухонную дверь. Я прорыдала пару дней, а потом сама сказала «до свидания» родному дому, родному театру и родному городу.

Почему-то в минуты душевных кризисов меня неудержимо тянет путешествовать. Кажется, что там, куда уносятся пахнущие сладкой тревогой поезда, поджидают тысячи вариантов счастливой жизни. Стоит только сесть в купе, запихнуть чемодан в рундук и…