Дары - Мун Элизабет Зухер - Страница 4

— Я пойду за тобой, — поправился он.

Нож заерзал, и Долл двинулся вверх по крутому склону, следуя за ножом и стремительным ледяным потоком.

Наконец, едва держась на ногах от усталости, он с трудом преодолел еще один склон и обнаружил, что вода хлещет из расселины в скале рядом с утоптанной тропкой. Над головой у него взмывали в темнеющее небо отвесные скальд голые и неприступные. Долл оглянулся назад, на уходящий вниз склон, теряющийся в пурпурной мгле, которая скрывала все те места, где он успел побывать. Неужели нож ждет, что он попытается подняться на эти скалы? Долл был уверен, что ему это не под силу. Он оглянулся в поисках места для ночлега и в конце концов втиснулся в щель между двумя массивными валунами, каждый из которых был больше, чем хижина его семьи, но как только он пытался свернуться калачиком, назойливый ветер пронизывал его до костей и он никак не мог уснуть.

Он так и не уснул и уже начинал дрожать от холода, когда послышался крик. Он вскочил на ноги и принялся вглядываться в темноту, как вдруг нож у него в руке заерзал.

— Темно же, — сказал он. — Я не разберу дороги.

Он подумал, что нож засияет и осветит ему путь. Но вместо этого тот начал довольно болезненно щипать ему пальцы.

Еще один вскрик, затем хриплые возгласы. Дрожа от страха, Долл двинулся на шум, но тут же уткнулся в скалу. Он начал неуклюже карабкаться обратно; нога соскользнула на каменной осыпи, он упал и услышал, как с грохотом понеслись вниз камни, вокруг него и под ним, все громче и громче. Они увлекали его за собой, и Долл принялся цепляться за них в попытке остановиться. Ему удалось заползти на скалистый уступ, и теперь его ноги болтались в холодном воздухе, а он лежал животом на острой зазубренной каменной кромке, отчаянно цепляясь ободранными костлявыми пальцами за край обрыва.

Он слегка подтянулся вверх, задыхаясь от страха, и пошарил свободной рукой по сторонам, чтобы найти, за что лучше ухватиться. Потом нога ударилась о скалу, и он вспомнил, где была опора для ноги. Он осторожно сполз чуть назад, в темную пустоту, и с выступа слетел еще один камень, с грохотом отскочил от склона и угодил во что-то, забренчавшее громче, чем кастрюля его матушки.

На этот раз он услышал снизу сердитый голос, хотя слов и не разобрал. Дрожа, он вжался в холодную скалу. Но левую руку уже начинало сводить, и ему пришлось поменять положение, и снова из-под ног у него полетели камни, и он невольно разжал пальцы и растянулся во весь рост, приземлившись на что-то, с бранью вывернувшееся из-под него. На этот раз слова были знакомыми. Железные пальцы клещами сомкнулись на его голой лодыжке, на предплечье, сердитые голоса грозились содрать с него шкуру, а от их обладателей несло дрянным элем и луком. Его левая рука бездумно выметнулась вперед, и пальцы, стискивавшие его лодыжку, разжались. Еще один взмах — и предплечье тоже больше никто не держал.

— Назад! — выговорил кто-то, тяжело дыша. — Это того не стоит.

Послышались какая-то возня, грохот, лязг и скрежет камня по скале, а затем металла, и цоканье копыт, и шум упавшего тела, и чья-то ругань — пожалуй, ругались сразу несколько человек, — и все это постепенно отдалилось и затихло, а он все еще вжимался в скалу, сдерживая дыхание и дрожа.

Он глубоко вздохнул и протяжно выдохнул, и этот вздох прозвучал как рыдание. На него эхом откликнулся другой вздох, затем стон. Он замер, вглядываясь в темноту и не в состоянии ничего разглядеть. И уловил чье-то дыхание. Сиплое, неровное, с присвистом на каждом выдохе. Чуть левее, там, куда теперь тянул его нож. Он сделал осторожный шаг, левая нога наступила на острый булыжник — еще один быстрый шаг, и его нога опустилась на что-то мягкое, податливое.

Вопль, который последовал за этим, заставил его рухнуть на землю как подкошенного — так сильно накрыл его страх. Едва он коснулся земли, как тут же провалился в сон, несмотря на свои синяки, царапины и грозившую ему опасность.

В первых лучах рассвета лицо мужчины казалось высеченным из того же камня, на котором он лежал, — застывшая маска тревоги и боли. Долл пригляделся. Челюсть у незнакомца была тяжелее, чем у его отца, но вместе с тем в его лице сквозило что-то неуловимо схожее — в глубоких складках у губ, в морщинах, избороздивших лоб.

С зарей в мир проникли цвета. Темное пятно, сначала казавшееся почти черным, оказалось кроваво-красным там, где было влажным, и ржаво-коричневым там, где оно уже успело подсохнуть. Рубаха, которая когда-то была белой и отороченной кружевами, теперь насквозь пропиталась кровью и грязью. Таких облегающих штанов, какие были на нем, Долл никогда еще не видал, а на ногах у него были сапоги — настоящие кожаные сапоги. Они были заляпаны засохшей грязью, заношены в подъеме, каблуки сбоку стоптаны. Болтающиеся концы ремня указывали на то, что с пояса у него что-то срезали. Долл чувствовал запах крови — и кислый дух эля.

Мужчина застонал. Долл содрогнулся. Он ничего не смыслил в искусстве врачевания, а этот человек явно умирал. Мертвые, которые погибали не своей смертью и уходили в другой мир без особых слов напутствия, не могли упокоиться. Их разгневанные призраки восставали из тел и подстерегали беспечных путников, чьи души утоляли их голод, а сами путники становились их рабами навеки. Дед Долла рассказывал такие истории зимой перед очагом, и Долл понимал, что ему грозит опасность страшнее, чем смерть, ибо он не знал сокровенных слов, которыми следовало вымостить дорогу умирающему.

Он попытался подняться, но слишком одеревенел, чтобы встать на ноги, а лодыжка у него — теперь, в неярком утреннем свете, он мог отчетливо это разглядеть — опухла, так что стала размером с кочан капусты, и наливалась пульсирующей болью, поэтому не могла выдержать его веса, даже если бы он попытался убежать прочь на четвереньках.

Окровавленный мужчина пошевелился, снова простонал и открыл глаза. Долл уставился на него. Налитые кровью зеленые глаза, в свою очередь, уставились на Долла.

— Святой Фальк! — выдохнул мужчина. Голос у него был хриплый, но вполне твердый, ничуть не похожий на голос умирающего. В нем звучала скорее досада, чем что-либо еще. Он оглядел себя и поморщился. — Что случилось, парень?

Долл подавил тошноту, сглотнул и впервые за многие дни заговорил вслух:

— Не знаю… господин.

— Ох… моя голова… — Мужчина на миг прикрыл глаза, потом снова взглянул на Долла. — Принеси-ка воды, парень, и хлеба…

Более неуместной просьбы и придумать было нельзя, и Долл нервно прыснул. Раненый нахмурился.

— Хлеба нет, — объяснил Долл. В животе у него оглушительно заурчало. — И бурдюка для воды у меня тоже нет.

— Я что, не в кабаке? — Мужчина с усилием приподнялся на локте, и его брови поползли вверх. — Да, похоже, что нет. Что это за место, парень?

— Не знаю, господин.

На этот раз слово «господин» удалось ему куда легче.

— Так значит, ты тоже заблудился?

— Я… так значит, вы не умираете?

Мужчина расхохотался, но смех тут же сменился стоном.

— Нет, парень. Меня голыми руками не возьмешь. А с чего ты… — Он окинул себя взглядом и пробормотал: — Кровь, вечно кровь. — Потом зажмурился и покачал головой. Когда он открыл глаза в следующий раз, его лицо неуловимо изменилось. — Послушай, парень, судя по шуму, здесь где-то недалеко ручей. Можешь принести оттуда воды? У меня есть бурдюк… — Он принялся хлопать себя по бокам, потом покачал головой. — Похоже, больше нет. Должно быть, меня обчистили. Здесь что, были грабители?

— Я их не видел, — сказал Долл. Не исключено, что этот человек сам был грабителем. — Я услышал какие-то крики в темноте. Потом я упал…

Теперь глаза раненого взглянули на него так, как будто тот впервые увидел его по-настоящему.

— Клянусь богами, ты упал? Вид у тебя немногим лучше, чем мое самочувствие. Ты спас мне жизнь, — сказал мужчина. — Не у каждого хватит смелости в темноте броситься на помощь неизвестно кому и бросить вызов двум вооруженным грабителям, а ты ведь совсем еще мальчишка.