Пасынок судьбы - Русанов Владислав Адольфович - Страница 13

– Рыцарь Годимир из Чечевичей герба Косой Крест. Странствую во исполнение обета.

– Да? – прищурился стражник. – Что-то не похож ты… это… на рыцаря.

– А на кого похож?

– А на бродягу.

– Гербовые рыцари они у-у-у какие! – прибавил младший, мотнув головой себе за плечо.

Словинец скрестил руки на груди. Ну, не станешь же драться с обычными стражниками, вчерашними кметями? Чести в том – кот наплакал. Впрочем, и пропускать обиду мимо тоже как-то не по-рыцарски…

– Зря ты так… – вовремя вмешался Олешек. Он встал рядом с Годимиром, приосанился, перекинул цистру так, чтобы отблески костра вовсю заиграли на ее обечайках. На стражников он глядел укоризненно и немного печально, словно отшельник-схимник, познавший некую высшую мудрость, на деревенских пьянчуг, словно добрый отец на заблудших, но вернувшихся все же к родному порогу сыновей. – Ты все обеты постиг, какие странствующие рыцари дают?

– Ну… это… – растерялся седоусый. Видно давно уже служил у короля и навидался всякого. А ведь и правда, паны рыцари, они немножко с прибабахом. Один дает обет мяса не есть, а только один творог. Другой не пьет пива, хотя от кваса тоже отказывается – вина ему подавай, да чтоб непременно загорского. Третий шлема никогда не надевает, даже в самом лютом бою. Четвертый… А четвертый, вполне может статься, дал обет странствовать пешком. И без оружия… Без оружия? Ну, это уж вряд ли. Что за рыцарь без меча и копья? Не рыцарь это вовсе. А так – плюнуть и растереть. Ибо, как говорится в старинной дразнилке-прибаутке: рыцарь без меча, что конская моча, брызжет, воняет, да никого не напугает.

– А ты сам-то кто таков? – пришел старшему товарищу на выручку молодой. – Почем мне знать, что не разбойник беглый?

Олешек откашлялся. Пробежал пальцами по струнам. Звучно провозгласил:

– Я шпильман, сиречь странствующий музыкант и поэт, Олешек из Мариенберга по прозванию Острый Язык. Хочешь, спою про тебя песню?

– Очень надо! – перекосился молодой, но тут же взялся за свое. – Чем докажешь, что шпильман?

– Мне, в отличие от пана рыцаря, за которого я, кстати, ручаюсь, гораздо проще доказать свою правоту.

– Это еще… – Получив от старшего локтем под ребра, молодой стражник запнулся и притих.

– Почему, хочешь ты спросить? – Музыкант взял подряд три сложных аккорда. Годимир заметил про себя, что не сумел бы так лихо выкрутить пальцы даже за поцелуй Марлены из Стрешина. – Да потому, что пану рыцарю, отстаивая свои права, нужно накостылять вам по шее, чтоб вы прочувствовали разницу между благородным воином, посвятившим искусству сражения всю свою жизнь, и вами, вчера еще телят пасшими с хворостинкой и без штанов. А мне же достаточно просто исполнить балладу или канцону. Ясно?

– Что-то ты говорливый чересчур. – Седоусый покрепче перехватил древко алебарды, поглядывая на рыцаря с подозрением – а ну как и вправду примется тузить их ни за что, ни про что?

– Погоди, Олешек, – Годимир решил брать переговоры в свои руки, а то как бы языкатый шпильман и впрямь не довел простую беседу до потасовки. С него станется… Когда начинает язвить, обо всем забывает. И об осторожности в первую очередь. – Я и вправду рыцарь. В двенадцатом поколении. Род веду из-под Быткова. Что до нынешнего бедственного моего положения, то смею тебя уверить, любезный, я его поправлю. И очень скоро.

– Да? – недоверчиво приподнял бровь стражник. – В шестом поколении… Вон, видел, как настоящие… это… благородные паны приезжают? Со слугами, оруженосцами и шатром… А не на телеге… Да, чья телега-то? Где хозяин?

– Хозяин этой телеги – горшечник Пархим из Колбчи, – пояснил Годимир, догадываясь, что как бы то ни было, а стражу он, кажется, убедил в своем рыцарском происхождении. А может, не он, а Олешек с цистрой?

– И где же он? – Складка между бровями седоусого разгладилась. – Пархима я знаю… это… Часто ездит тута… То туды, то сюды…

– Да живот у него прихватило, – пожал плечами шпильман. – Видал бы ты, как он в кусты бежал!

– Да? Вона как! Ладно… Вернется, скажешь, Чэсь из Островца… это… кланялся. Если пивом запасся, пускай приходит… это…

– Передам, отчего же не передать, – кивнул Годимир и собрался присесть снова к костру. Тем более, что вода в котелке бурлила ключом. Самое время посолить и крупу всыпать. Но стражники не уходили. – Что вам еще, любезные? – Рыцарь поднял голову.

Чэсь откашлялся и переступил с ноги на ногу:

– Тут… это… пан рыцарь, король днем проезжал…

– Ну, и что? – Олешек старательно изображал равнодушие, но Годимиру показалось, что голос его товарища предательски дрогнул.

– Да то… Какая-то сволочь разбойника Яроша освободила.

– Да ты что? – Шпильман поцокал языком. – Это ж надо!

– Так это… Его величество приказал все телеги и… это… всех проезжих проверять.

– Надеюсь, Чэсь из Островца, ты Яроша в лицо знаешь? – Годимир вновь выпрямился. – Или скажешь, что я на него похож?

– Нет, пан рыцарь, – замотал головой стражник. – Ярош постарше будет. И волос темнее. И борода у него… это… по грудь, а у пана рыцаря – усы токмо. И шрам у Яроша вот тут, – он показал ногтем, где именно у разбойника проходит шрам. Точно. На щеке.

Шпильман с рыцарем переглянулись.

– Что, видали его, никак? – не укрылся их обмен взглядами от седоусого.

– Ну, так это тот, что в колодках был? Около тракта. Версты три от корчмы Яся? – как можно более простодушно проговорил Годимир.

– Точно… это… он самый.

– Опасный, говорят, человек… – поддержал разговор Олешек. – Но, хвала Господу, его и всю хэвру его схватили?

Чэсь глянул на него, как на умалишенного:

– Что ты морозишь… это… шпильман? Какую хэвру?

– Ну, так нам Пархим рассказал, – заметил Годимир. – Что он нам поведал, то мы и знаем. Сами-то люди приезжие.

Настал черед переглядываться стражникам. Молодой выразительно постучал себя кулаком по лбу. Старший пожал плечами.

– Чтой-то у Пархима не токмо с кишками, но еще и с башкой сталось… – проговорил он. – Отродясь… это… у Яроша хэвры не было. Так. Когда один помощник, когда два… Это Сыдор из-за речки любит в толпе покрасоваться. А Яроша сонного взяли, пьяного в дымину. Нашлась добрая душа… – Чэсь сплюнул, вполне однозначно показывая свое личное отношение к этой «доброй душе». И вдруг зарычал на слушающего с раскрытым ртом помощника. – Что вылупился, Карпуха?! Лезь, на возу погляди! Или своего ума нетути?

Белобрысый Карпуха аж дернулся с перепугу и полез на воз.

– Так что мы поглядим… это, – развел руками Чэсь. – Думаю, Пархим не обидится.

– Да гляди сколько надо, – Годимир кивнул. – Или мы не понимаем, что такое порядок?

Младший стражник перекинул алебарду в левую руку, схватился правой за бортик телеги. Запрыгнул.

– Горшки не побей, а то Пархим ругаться будет! – весело крикнул ему Олешек.

– Не боись, я тихонько, – отвечал Карпуха.

– А что, Чэсь, Сыдор из Гражды и вправду такой благородный разбойник, как нам твой приятель Пархим рассказывал? – обратился шпильман к оставшемуся стражнику.

– Что? Он чего… это… охренел? Ну, я, ешкин кот, с ним поговорю поутру! Он у меня еще раз все кусты обгадит! – возмутился заречанин. – Да Сыдор кровосос, каких поискать. Сирота подвернется – сироту ограбит, вдова – так вдову. Что он напел вам? Ума не приложу…

– А он нам то же самое про Яроша говорил, а про Сыдора предлагал Олешеку песню написать, – улыбнулся Годимир.

– Нет, это… Он точно Пархим, горшечник из Колбчи? Может, другой какой Пархим?

– Нет, ну сам так сказал, – рыцарь развел руками. – Откуда ж мне знать? Из Колбчи, не из Колбчи… Не могу ж я всех горшечников тутошних в лицо знать?

– Да нет… – рассуждал сам с собой Чэсь. – Телега Пархима, и конь его вроде тоже… Он не пьяный был?

– Нет…

– Эй, дядько Чэсь! – крикнул Карпуха с телеги. – Чисто все. Горшки да миски… Ну, соломой переложены…

– Ты в солому-то потыкай! Токмо легче, легче, не побей…

– Ага!