Окаянный груз - Русанов Владислав Адольфович - Страница 5

– Считай наших! – крикнул сотник Закоре.

– Будет исполнено, – отсалютовал тяжелым кончаром урядник.

– Дозвольте ротмистрова коня словить, пан сотник! – подскочил Хватан. Рукав его полушубка зиял прорехой от плеча до локтя, но из-под густых усов сверкала белозубая улыбка.

– Я тебе сл-сл-словлю! – зарычал Войцек. – Раненых на конь и уходим!

– А убитых?

– Тоже! Что там, Закора?

– Пятерых потеряли. Эх, Птаха жалко…

– Ничего. Господь да примет их души… – Войцек сдернул шапку с головы, размашисто сотворил знамение. – А мне надо донесение полковнику готовить. И про Мржека, и про этих… – Он кивнул на посеченных грозинчан вперемешку с зейцльбержцами. – Давайте, односумы. Рассвет недалече.

Взошедшее над заснеженными лесами и широкой речной поймой солнце застигло отряд порубежников уже на правом берегу. Коней щадили, не гнали. Неспешная рысь тут в самый раз: и остыть скакунам после боя не даст, и не заморит.

Поднявшему взгляд сотнику небесное светило показалось залитым кровью, хотя виновной в том была, конечно же, утренняя заря.

Часть первая

ЧЕЙ ЦВЕТ КРАШЕ?

Глава первая,

из которой читатель узнает о последних днях жизни короля Витенежа Первого, о том, какими бедами грозит королевству его кончина, а также во что обошлась богорадовскому сотнику нечаянная стычка с грозинчанами на левом берегу Луги

Тяжелые бордовые портьеры всколыхнулись, поднимая в воздух облачка пыли. Пан подскарбий, Зджислав Куфар, закашлялся и потер нос тыльной стороной ладони. На мгновение ему показалось, что из-за занавеси выглянула высокая худющая, как сушеная вобла, девка в расшитой черными и красными крестами поневе, белой распоясанной рубахе, растрепанная – не поймешь, какой масти волосы, – и с красным платком в сухой мосластой руке. Мара. Смерть. Нет, Господь миловал…

Кашляя и чихая – видно, тоже вдосталь пылищи наглотался – из королевской опочивальни выбрался Каспер Штюц – лейб-лекарь его величества Витенежа, короля Великих и Малых Прилужан, заступника Морян и владыки Грозинецкого княжества. Знахарь и целитель, уроженец Руттердаха, окончивший тамошнюю, знаменитую на весь свет Академию, сильно сутулился и суетливо потирал руки. Под его глазами набрякли пухлые сливовые мешки, выдающие крайнюю усталость Штюца. Еще бы! Вот уже с начала первого весеннего месяца сокавика лейб-лекарь спал где попало и сколько получится.

– Ну, как его величество? – Зджислав, кряхтя, поднял с приземистой лавки грузное тело, одернул на круглом животе так и норовящий задраться жупан, забросил за спину рукава малинового кунтуша.

Каспер Штюц подслеповато прищурил красные с недосыпу глаза, зевнул, ворчливо протянул:

– Как-как… Да никак… Десятый день между жизнью и смертью.

Пан подскарбий горько вздохнул и обернулся к застывшему рядом с ним польному гетману Малых Прилужан – пану Чеславу князю Купищанскому – видишь, мол, что делается. Высокий – мало не три аршина, широкоплечий пан Чеслав тряхнул седеющим чубом, провел большим пальцем по рукоятке сабли-зориславки, то есть выкованной и заточенной в первый раз еще при короле Зориславе, лет сто пятьдесят тому назад. Развел руками. Пробасил гулко, как в бочку:

– Чем же помочь можно, пан Каспер? Приказывай, судьба королевства в твоих руках нынче.

Лейб-лекарь недоумевающе моргнул:

– Так-так. Издалече, видно, пан, а?

Чеслав кивнул, а подскарбий поспешил подтвердить:

– Из самого Уховецка. По моему письму прибыл.

– Да уж. Гнал коней сколько сил достало, а все едино не поспел, – сокрушенно заметил польный гетман.

– А-а! Помню, помню, – закивал, как черный дрозд на ветке, врачеватель. – Его величество был еще в памяти, просил хоть кого-нибудь из Уховецка ко двору… Верно, верно.

– Его величество сам из Малых Прилужан родом. Его исконные земли на десять поприщ от Крыкова в сторону Заливанщина тянутся, да с севера на юг поприща четыре выйдет, – пояснил подскарбий.

– Да, да. Верно, верно. Король Витенеж любил поговорить, где б он хотел похороненным быть… В родовом, говорил, замке, в дедовском склепе… Так-так… А ты, пан…

– Чеслав.

– А ты, пан Чеслав, знай. От старости король наш помирает. Так, так… От дряхлости тела и недужности разума. От этой хвори лекарства еще никто не придумал. Так, так. Только Господь, Пресветлый и Всеблагой, чудо явить может. Однако он не торопится, ибо старость и смерть есть испытание, посылаемое им для грешников, дабы увериться в истинности их веры…

– Вот понес, – пробурчал в усы пан Зджислав. – Ровно епископ…

– Недостаток веры губит душу твою бессмертную, – погрозил ему пальцем Штюц. – Верно, пан Чеслав?

– Ну, оно конечно… – развел руками великан.

– То-то и оно, что губит. Так, так… А его величество соборовался третьего дня. Принял помазание елеем из рук самого Богумила Годзелки, митрополита Выговского, патриарха Великих и Малых Прилужан… Так, так… – Пан Каспер задумался, уставившись в угол.

Зджислав осторожно потянул польного гетмана за рукав, намереваясь покинуть королевские покои прежде, чем лейб-лекаря охватит очередной проповеднический приступ.

– А? О чем это я? – вскинулся Штюц. – Прошу простить меня, господа. Устал. Смертельно устал. Иногда мне кажется, что я умру раньше его величества, настолько меня измотал его недуг.

Он уселся на сундук, сильно сгорбившись – прямо не человек, а калач сдобный, – опустил подбородок на сложенные ладони.

– Прошу простить меня, господа, – уже с закрытыми глазами прошептал лейб-лекарь.

– Да, оно, конечно, – прогудел было польный гетман, но подскарбий дернул его цепкими пальцами за рукав и едва ли не вытащил старинного приятеля в коридор.

– Пойдем, пойдем ко мне, пан Чеслав. Пусть он спит. Нам много о чем поговорить надобно.

Шагая вдоль завешанных гобеленами стен королевского дворца, князь Купищанский бормотал себе под нос:

– Сорок лет, сорок лет… Я уж и королевства без него не представляю…

– Не сорок, а сорок три, если быть точным, – заметил пан Зджислав. – Меня едва только грамоте учить начали, когда Витенежа короновали.

– Да, я тоже помню. В тот год по всем замкам и деревням трепали, мол, в Тернове дождь из рыбы прошел, а в Заливанщине кметь водяницу изловил, в бочке ее вроде как потом по ярмаркам возили, показывали…

– Болтуны они все, в Заливанщине. Он бы поехал в Заречье, поговорил бы с людом, какому нечисть роздыху не дает, – вздохнул подскарбий. – Эх, брехуны!

– Мне еще отец рассказывал, – продолжал Чеслав. – Грызня в Сейме вышла преизрядная. Едва до свалки и резни дело не дошло.

– Еще бы! За сто лет впервые не из Великих Прилужан князя в короля избрали, а из Малых. Выговчанам здешним это как пощечина гусару-забияке. Кабы не поддержка князей Заливанщина, да Тернова, да…

– Тихо ты… – шикнул на гетмана пан Зджислав, заталкивая его в крошечный по сравнению с прочими помещениями дворца кабинет, задрапированный по стенам белыми и синими полотнищами – королевскими цветами Витенежа. – Стареешь, что ли, пан Чеслав? Говоришь о том, что я и без тебя знаю… А надобно о деле насущном говорить. Да. Говорить, а лучше – действовать.

– Что-то я тебя не пойму, пан Зджислав. – Великан почесал затылок, кинул украшенную павьими перьями шапку на томящуюся без бумаг конторку. – Или правда стар стал?

Солнечный луч проникал в узкое окошко, высвечивая яркое пятно на дорогом ковре, привезенном еще до немирья с южанами из Искороста. Золотые пылинки вели прихотливый танец в тяжелом воздухе, пропахшем восковыми свечами и сургучом.

– Это я не пойму, как ты с войсками управляешься, такой тугодумный.

– Эх, пан подскарбий, войсками управляться не сложнее, чем челядинцами во дворце, – усмехнулся пан Чеслав. – Главное в военном деле – не в конной атаке кончаром впереди строя махать, а вовремя провиант подвезти да реестровым жалованья не задолжать больше чем за полгода. Вот понимать я то начал, когда уж и усы посивели.