Окаянный груз - Русанов Владислав Адольфович - Страница 32

– Кого?! – округлил глаза старшиня. – Мрыжека?

– Нет. Правильно говорить – Мржека. Вы как-никак шляхта, а не кмети.

– Не того ли Мржека Сякеры, что…

– Того. Могучего чародея и близкого друга пана Шэраня.

– Быть того не может! – Пан Желеслав даже споткнулся на ровном месте. – Я ж слыхал про того Мржека… Не может пан Шэрань… – Он осекся. Бросил взгляд из-под бровей на Войцека – должно быть, пан Шпара представлялся ему самым опасным и суровым. А ну, как за поругание честного имени этого самого, известного больше, как кровавый палач, едва ли не людоед, Мржека ему сей момент голову снимут острой саблей?

– Может, – сурово отвечал студиозус, испытывая при этом едва ли не мстительное блаженство. Пускай знают, с кем водится пан Адолик Шэрань – это имя он слышал раньше не раз, но не догадывался, в чьем замке едва не принял лютую смерть, – известный магнат и верный сторонник пана Жигомонта…

И тут они пришли.

Глазик лежал около навозной кучи за хлевом дальней от дороги усадьбы.

При виде сине-багрового, окровавленного, неестественно вывернутого тела у Ендрека оборвалось сердце. Не взаправду, конечно, а только на несколько мгновений перестало стучать и вроде как ухнуло куда-то вниз. А из желудка рванулся вверх долго копившийся там холодный ком первородного ужаса. Взлетел и ворвался в горло, обернувшись рвотным спазмом.

Чтоб не свеситься с седла и начать блевать на потеху окружающим, студиозус вынужден был вцепиться зубами в собственное запястье.

Помогло.

Он смог почти спокойно рассмотреть покрытое кровоподтеками распухшее лицо, висящий на тонкой ниточке глаз, который чубатый, любивший похабные рассказки малый берег, берег, да так и не сохранил. Жупана на Глазике не было, а рубаха, измаранная черной засохшей кровью, почти не отличалась цветом от избитого тела.

– Не взыщите, панове, – развел руками пан Желеслав. – Конокрад – он хуже грабителя с большой дороги. Только с насильником и сравнится. По обычаю, от дедов доставшемуся, мы его и обиходили. Не взыщите уж… Может, вам за него награда обещана, так мы это… какую-то малость посодействуем. Эй!!!

Старшиня в ужасе отпрянул и присел, прикрывая голову рукой, забыв о собственной сабле, когда клинок Хватана вдруг свистнул у него над головой.

– Убью, суки!!! – Порубежник снова взмахнул саблей, разворачивая коня к толпе. Глаза его, совершенно бешеные и налитые кровью, не различали белого света.

– Отставить! – загремел пан Войцек, дотягиваясь левым кулаком до затылка урядника.

Удар вышел не сильным, скорее пан сотник попросту ткнул товарища, но дело свое сделал. Хватан, всхлипнув горлом, втянул воздух и сник в седле, опуская саблю.

– Ты мне брось! – Меченый взял его сильными пальцами за плечо, развернул к себе лицом. – Сам не такой? Ты б конокрада не бил?

– Он же наш… – еле слышно выдохнул Хватан.

– Верно. А нашему м-можно то, что чужому заповедано? А?

Урядник еще больше склонил голову и отвернулся. Студиозус только услыхал:

– Саблей бы рубил, а ногами топтать…

– Ендрек! Ендрек, ты слышишь меня? – как сквозь воду прорвался голос Войцека.

– Да! То есть слушаю, пан сотник.

– Погляди его. Сможешь?

– Смогу, пан сотник.

Ендрек соскочил с коня и подошел к трупу. Вблизи изувеченное тело выглядело еще ужаснее. Живот – сплошное почернелое пятно. Из голеней, прорвав штанины, торчат осколки берцовых костей, губы запеклись кровью и распухли, словно вареники, а на щеке ясно выделялся отпечаток сапожной подковки. Студиозус вдруг понял, почему сапоги пана Желеслава выглядели так, будто он по росе с утра гулял. И снова едва не вывернул желудок на утоптанное подворье. Но пересилил себя и присел на корточки. Пальцем коснулся места на шее, где должен проходить живчик. Гематомы не давали разглядеть, точно ли он определил место. Оставалось лишь надеяться на опыт, привитый на трех курсах медицинского факультета Руттердаха…

За спиной едва ли не овеществленно сгущалось напряжение замерших в ожидании людей. Один неверный шаг, движение, слово – и прольется кровь. Будто бы мало ее пролилось за последние два дня!

Ощутив слабое, еле слышное биение под пальцами, Ендрек вздрогнул и едва не отпрянул.

– Что? – донесся сверху голос Войцека.

– Живой… – непослушным губами ответил студиозус.

Сердце билось редко – между ударами запросто можно произнести «двадцать один, двадцать два», но ведь билось!

Топнули о землю подошвы сапог. Меченый склонился рядом:

– Б-б-быть того не может.

– Я сам не верю… Но ведь живет.

– Воистину необъяснимы чудеса Господни. – Войцек поднял глаза к небу и сотворил знамение. – Думаешь, выживет?

– Сомневаюсь. Даже все профессора Руттердаха… Нет. Не выживет. Точно.

– И здесь бросать не годится, и увезти не получится, – медленно проговорил пан Шпара.

– Только тронем – убьем, – подтвердил медикус.

– Ну так, может, не дожидаясь?..

– Что? – жалобно воскликнул Ендрек и вдруг понял, о чем ведет речь сотник. – Нет. Я не смогу. Да и по заветам Господа…

– Д-добро. Этот грех я на себя возьму.

Левая ладонь Войцека скользнула под покрытый запекшейся кровью затылок Глазика, а правая – легла снизу на подбородок.

Ендрек, как зачарованный, наблюдал за его действиями. Ему не впервой было видеть смерть вот так близко. Но те люди умирали либо от неизлечимой заразной хвори, либо, как совсем недавно в замке пана Шэраня, в горячке боя. А здесь…

Руки пана Войцека напряглись, качнув голову конокрада сперва вверх, подбородком почти до груди, а потом вниз, далеко ее запрокинув. Щелкнул атлант, отделяясь от черепа. По телу Глазика пробежала судорога.

– Прими, Господь, душу раба твоего… Как его звали-то по-настоящему? – Меченый хотел вначале вытереть ладони о свои штаны, но не решился измарать одежду, потом – о лохмотья покойника, но тоже отдернул руку, сообразив, что еще больше испачкается…

– Не знаю. Он никогда не говорил, – пожал плечами Ендрек.

– Добро. Прими, Господь, душу раба твоего, конокрада Глазика.

Меченый, не поднимаясь с колен, стянул шапку с головы. Помолчал.

После поднялся и медленно обернулся к обитателям застянка и пану Желеславу:

– Хоть похороните по обычаю?

Лицо старшини исказила хитрая ухмылка:

– Эх, панове, а я ведь понял, кто вы. Думали, не догадается пан Клуначак? За дурака держали?

– И кто же мы? – посуровел Меченый.

– А те самые разбойники малолужичанские, что честных шляхтичей обижают! За арбалеты, братцы! В сабли их!

Ендрек понял, что сейчас-то и начнется самое страшное. Их всего пятеро. Тем более что к драке привычны лишь четверо. Сам студиозус не имел по поводу своего мастерства в обращении с оружием ни малейших иллюзий. Знал, что саблю ему лучше не вынимать – еще, чего доброго, кого-то из спутников зацепит.

Одним движением пан Войцек Шпара выхватил клинок.

Толпа качнулась, готовая броситься вперед и снова убивать.

Но неожиданно над головами шляхтичей зазвенел насмешливый голос Гапея:

– А и правда, дурень ты, пан Клуначак! Я бубновому тузу в середку бельт втыкаю! С сорока шагов.

Невзрачный и весь какой-то мирный и домашний, со своей круглой головой и редкой бородкой, Тыковка держал арбалет в расслабленной руке, не прицеливаясь и не бросая приклад к плечу. Но жало бельта глядело в сторону пана Желеслава, и, судя по отвисшей челюсти старшини, тому сразу расхотелось проверять правдивость слов стрелка. В отличие от зобатого – он, видно, был кем-то вроде местного заводилы. Ендрек для себя окрестил его Черногузком, как аиста.

– Силен-то ты брехать! – заорал Черногузок, размахивая саблей.

– Давай проверим? – холодно осведомился Тыковка, но при этом ехидно прищурился.

– Нет! Стой! – побелевшими губами вымолвил пан Желеслав. – Не надо. Охолонь, Брониш!

– Пан Брониш! – выпятил губу зобатый.

– Ну, пан Брониш.

– То-то…

Гапей, не скрывая довольного оскала, наблюдал за их перепалкой.