Порождение зла, или нет страшнее врага, чем бывший друг - Рудый Легар Баронович - Страница 1

Легар Баронович Рудый

Порождение зла, или нет страшнее врага, чем бывший друг

Хороший рассказ, написанный собакой

Слева в рёбра, чуть выше локтя, мелкими острыми зубами мне впилось маленькое, но очень вонючее существо. Пытаясь стряхнуть его, я резко крутанулся вправо, чтобы достать до него зубами. Из-за дерева молниеносно метнулась тень, и я ощутил на своём горле крепкие, опытные зубы, которые сжимались всё сильнее и сильнее. Воздуха не хватало, я захрипел… Прогремела длинная автоматная очередь. Зубы моего врага начали ослабевать, из его пасти пошла кровавая пена и, пузырясь, потекла мне на шею и грудь… Я глубоко вздохнул. Воздух с коротким щелчком очень больно продрался в мои лёгкие. Я поднялся. Вонючка всё ещё висела на мне, оцепенев от злости и страха. В ярости я схватил её зубами. Послышался треск ломающихся рёбер. Господи, ведь в два раза меньше зайца, а сколько злобы! Даже с переломанными рёбрами она крепко висела на мне. Пришлось с силой дерануть её и привычным движением несколько раз мотнуть головой. Тушка обмякла, обделалась и повисла. Я с отвращением бросил её на землю. В этот раз мои налитые кровью глаза увидели, как на нашего всеобщего любимца, Цыгана, бросились три лохматых и яростных пса. Не ощущая собственной боли, я с лаем кинулся в эту кучу…

В дверях показалось встревоженное лицо Папы. Не зажигая света, он подошел ко мне, сел рядом, обнял и, прижавшись лбом к моей голове, тихонечко прошептал: «Не надо, Рыжий, всё хорошо. Мы дома… Успокойся, а то сестрёнку разбудишь». Я, задержав тяжёлое дыхание, прислушался. Сестрёнка мирно посапывала. Её не разбудил мой лай, поднявший Папу.

Да когда же закончится этот кошмар!? Ведь мы уже 3 месяца дома, а ко мне почти каждую ночь приходят жутики прошлого. Мне стало не по себе. Захотелось, чтобы Пап поскорее ушёл. А он, не понимая этого, продолжал гладить меня. Мне так хотелось остаться одному. Пришлось хитрить. Я лизнул его в ухо, говоря: «Ладно, иди, я в порядке». Он потрепал мены по загривку и пошлёпал босыми ногами в свой «гамак».

Болели старые раны. Я лёг на прохладный пол и уставился в пустоту. Не хотелось видеть никого и ничего. Хотелось выть. Но этого делать нельзя!!! Когда же это кончится?!

С тех пор как забрали мальчика на войну, мать с замиранием сердца ждала возвращения отца, спускавшегося за почтой. Она старалась чем-то занять себя, чтобы сгладить остроту ожидания, надежды, страха. Тщательно простирывалось бельё, мылась посуда, тёрся и так блестевший как зеркало пол. Вот и сейчас перемывалась стопка посуды… Он вошёл, пряча глаза, небрежно бросил газеты на журнальный столик. Но по его напряжённой спине мать поняла – ПРИШЛА БЕДА!

Как в замедленной съёмке медленно поплыли вниз блюдца и бокалы. Коснувшись пола, они поднимались вверх фейерверком мелких осколков и растекались по всей кухне. Медленно-медленно поплыли стены, судорожно раскрытый рот беззвучно кричал: «Сынок… Коленька… Нет! Нет!..» Она не потеряла сознание, не билась в истерике. Он подошёл, опустился рядом, как-то виновато расправляя скомканную бумажку. Это была похоронка.

– Не верю! – Лицо её стало жёстким и колючим. Всегда смешливые голубые глаза потемнели, приобретя цвет воронёной стали. – Сердце мне говорит, что это неправда! Я бы почувствовала… Да вот и Лютый среагировал бы.

Лютый, услышав свою кличку, вошёл в кухню и тут же располосовал свою лапу осколком стекла. Это был настоящий немецкий овчар, драчун, прекрасно выращенный и отдрессированный сыном. Николай собирался вместе с ним служить на границе, да судьба распорядилась несколько иначе…

– Иди. Обработай лапу Лютому перекисью водорода и залей зелёнкой, а я здесь пока подмету.

– Я сама! – Она с силой вырвала веник из его рук. А он, не зная как на это реагировать, немного потоптался по битому стеклу и двинулся, кликнув Лютого, в комнату.

Обработав и затянув довольно глубоко порезанную лапу, отец с каким-то страхом вернулся в кухню вслед за старым пуделем (ещё одним членом их семьи). Он ожидал увидеть что угодно, только не это – мать заводила любимые Колюшкины пирожки…

После десяти дней безрезультатного обивания порогов военкоматов, где никто толком не смог ей ничего сказать, мать потребовала от отца немедленно отправляться за сыном, живым или мёртвым.

– А как же работа? Выгонят! Чем жить-то будем? – пытался урезонить её отец.

– Да провались ты пропадом, размазня! Я сама пойду разгружать вагоны!

Это ему – боевому офицеру, всю жизнь командовавшему людьми, крепко понюхавшего пороху в «интернациональном долге»… Такого он от неё ещё не слышал…

Были изъяты все сбережения на свадьбу Николая и начало его самостоятельной жизни. Проданы все драгоценности и аппаратура. Отец с тяжёлым сердцем отправился, сам не зная куда…

Вместе со своими сверстниками переоделся мальчишка в военную форму. Взяв в руки автомат, почувствовал себя героем, украдкой начищал рукавом новенький гвардейский значок. Ножка значка больно покалывала грудь, протыкая тельняшку и вызывая какие-то новые неизведанные ощущения значимости и всемогущества…

Геройство закончилось при первом же разорвавшемся близко снаряде. Дошло, что война – это не игра с игрушечным оружием. Он упал в липкую грязь дороги. Над головой со свистом пролетали пули. Штаны были мокрые не только от лужи, в которой он лежал. Не понимая, что он делает, он зажмурился и нажал спусковой крючок. Автомат заколотился в слабых руках, больно ударяя при каждом подскоке по лицу. Вся обойма была выпущена в никуда.

Так прошла ещё одна неделя его «боевой» жизни.

…Он очнулся под разбитой боевой машиной. Мучил острый, удушливый запах горелого масла и резины, запах металла и ещё чего-то незнакомого.

– Где я? Что со мной? – мелькнуло в голове.

В ушах стоял звон. Его стошнило. Он попытался встать на четвереньки, но не смог этого сделать. Руки и ноги были ватными и не слушались. Маленькая собачонка, взявшись неизвестно откуда, начала вылизывать его рвоту на земле. Рядом послышался стон с подвывом. Повернув голову, он увидел жуткую картину. Лежащий рядом солдат не имел лица. Это было сплошное кровавое месиво. Но ужасным было не это. Две небольшие собачонки отрывали куски, упираясь лапами в это месиво, совершенно не обращая внимания на стоны и дёрганье своей жертвы.

Молодому солдатику, родившемуся и выросшему с собаками, воспитавшему прекрасного овчара, стало дурно до такой степени, что он снова потерял сознание…

Придя в себя, он мельком глянул на находившегося рядом. Передняя часть его головы была тщательно обглодана, от ушей к затылку всё висело клочьями. Собак рядом уже не было. То, что они творили, никак не укладывалось в голове. С трудом развернувшись, он пополз из машины наружу. Выбравшись, он совершенно выбился из сил и, закрыв глаза, опять провалился в небытие.

Его подхватили большие сильные руки, встряхнули, поставили на ноги, не отпуская. Он открыл глаза. Увидев камуфляжную форму, обрадовался. Но откинув голову назад, растерялся – чёрные бороды, пронзительно-тёмные глаза, зелёные ленты.

– Ещё один бравый солдат Швейк! – сказал поднявший его боевик. В лицо ударил острый, как будто сконцентрированный, запах табака. Вокруг стоял дружный хохот.

– Давай знакомиться, сынок, меня зовут дядя Ислам!

Нет хуже врага, чем бывший друг…

Жили себе люди, делились хлебом и радостью, женились и выходили замуж… Но кому-то захотелось отмыть чёрные деньги в крови, столкнуть лбами соседей и друзей.

Вот и пришла ВОЙНА, разворотив дома, искалечив судьбы.

И не только людей…

Туго пришлось домашним собакам – большим и маленьким, служебным и комнатным, потерявшим всё. Им пришлось учиться спать на улице, пить из лужи, зубами отвоёвывать у дворняг своё право пользоваться помойками, очень быстро вливаться в стайки дворового общества, причём не без пользы для последнего. Ведь понятие «помойка», такое благодатное для бездомных в мирное время, в военное теряет свою актуальность. А кому лучше знать, где может лежать что-то съедобное в разбитой квартире или доме, как не бывшим домашним любимцам. Но это было тоже не долговечным, так как тут приходилось отвоёвывать своё право на мародёрство у бездомных и голодных людей.