Те, кто против нас - Руденко Борис Антонович - Страница 5

Свой маршрут Художник проложил, основываясь на довольно смутных указаниях — как изустных, так и письменных, — которые ему удалось получить у монахов здешних монастырей. Как ни странно, проходит он весьма близко к искомой местности и кабы ее обитатели имели намерение явить себя Художнику, цель экспедиции — отыскание легендарной Шамбхалы — была бы несомненно достигнута.

Дабы не отнимать Вашего времени, не буду описывать перенесенные нами в пути тяготы — здесь они обыкновенны и неизбежны, скажу лишь, что мы добрались наконец до того самого места, где мне предстоит расстаться с Художником, из-за чего душа моя пребывает в смятении. Невозможность объяснить ему истинную причину моего бегства (а выглядеть это будет именно так, несмотря ни на какие письменные извинения, которые я намерен оставить), равно как и заведомую недостижимость конечного пункта его маршрута, порой повергает меня в отчаяние. Этот по-настоящему благородный, великий умом и душой человек не принадлежит к селектам — данная причина единственно заставляет меня держать его в заблуждении. Потому я вновь, как и прежде, Виталий Михайлович, намерен серьезнейшим образом ставить перед Советом вопрос о невозможности и пагубности дальнейшего следования политике абсолютного затворничества.

Понимаю, что ужас за последствия совершенных ошибок каждому из нас предстоит переживать еще очень долго, однако полная изоляция от людского сообщества, на которой настояли наши уважаемые друзья и коллеги, идет на пользу лишь Врагу. Отстранение людей, подобных Художнику, от совместных трудов по достижению Цели фактически оставляет их один на один с анималами и делает Цель все более отдаленной.

Впрочем, очень надеюсь найти понимание у здешних наших друзей, к которым отправлюсь немедленно, закончив письмо к Вам. Опыт их, насколько я понял, представляется весьма и весьма интересным. Письмо это доставит в ближайшее почтовое отделение мой доверенный человек, шерп, каковой сопровождает меня почти что с самого начала моего путешествия. Написал эту строчку и не сумел удержаться от улыбки. Добраться до почтового отделения из этих диких мест ему будет лишь немногим легче, чем до берегов исчезнувшей Атлантиды. Однако, даст Бог, письмо не потеряется и Вы его получите.

Засим прощайте, уважаемый Виталий Михайлович. Пребываю в надеждах на скорую встречу.

Ваш С.

13.8.1926».

Все началось шесть месяцев назад. Нестеров сидел за столом в крохотном закутке архива Музея истории культуры, сотрудником которого он числился без малого десять лет. Свое рабочее место он очень любил. Здесь, под метровой толщей каменных перекрытий, куда не доносится ни единый звук внешнего мира, Нестеров всегда чувствовал себя удивительно спокойно и уютно. Архив — странное место. Время остановилось тут на века, никакие бури и катаклизмы не в силах были поколебать ощущение постоянства и надежности, охватывающее каждого, кто переступал порог хранилища. Нестеров привык к этому ощущению, привык к тишине и запахам вечности. Он все чаще ловил себя на том, что за стенами архива испытывает странный раздражающий дискомфорт, который исчезает без следа, едва он приходит на работу.

Конечно, в профессии музейного работника существовали свои минусы, главный из которых — унизительно крохотная зарплата. Впрочем, годы великих экономических перемен научили Нестерова искусству выживания во враждебной интеллигенции среде. В частном вузе он читал лекции тупым отпрыскам нынешних хозяев страны, публиковал в глянцевых журналах для богатых крохотные заметки на исторические темы (спрос на них, впрочем, был весьма невелик), подрабатывал переводами — словом, жил так, как жили, вернее, существовали, десятки и сотни тысяч его собратьев по классовой прослойке. У Нестерова не было семьи — к своим двадцати восьми годам он так и не решился ее завести, — и на жизнь ему вполне хватало.

В закутке Нестерова было уютно. Во всяком случае, сам он считал именно так. На стене слева висел пятилетней давности календарь с золотым профилем Нефертити. За спиной над правым плечом тянулась деревянная планка, на которую Нестеров пришпиливал булавками и кнопками листки с рабочими заметками. В уголке — маленький столик с электрическим чайником, запасом растворимого кофе и кружкой.

Приоткрыв дверь, из коридора заглянула руководитель сектора Дальнего Востока Светлана Николаевна. Поверх толстого свитера она накинула на плечи пуховый платок: батареи в ее комнатке грели плохо.

— Олег, к тебе посетитель, — сказала она слегка гнусавя. Кажется, у нее начинался насморк.

Нестеров удивился. Посетители в архив приходили нечасто. Единственный предназначенный для них стул был по самую спинку завален бумагами. Нестеров взял стопку и задумался, куда бы ее переложить, не нарушая привычного рабочего беспорядка кабинета. В такой позе его и застал гость, вошедший после короткого деликатного стука.

Это был мужчина лет пятидесяти с глубокими залысинами в короткой прическе, в дорогом темно-сером костюме. Отчего-то уже с первого взгляда он не вызвал в душе Нестерова добрых чувств. Нестеров сразу же подсознательно причислил гостя к «анималам» или «суггесторам», хотя видимых причин тому не было за исключением разве что фасона прически, столь популярной в полукриминальной среде новых миллионеров, и довольно необычного строения лица, каждая черта которого казалась чуть-чуть крупнее, чем следовало: от надбровных дуг до подбородка и челюстей. Но, в конце концов, прическа — личное дело каждого, а лицо себе никто самостоятельно не выбирает. Тем более что, приглядевшись и попривыкнув, всякий счел бы такое лицо не лишенным определенного шарма мужественности.

Подобная реакция на новых знакомцев у него возникала нечасто, и Нестеров ее стыдился.

— Олег Сергеевич? — спросил посетитель и протянул руку для рукопожатия.

Нестеров попытался сделать ответный жест, но едва не уронил бумаги, поэтому лишь указал кивком на стул:

— Садитесь, пожалуйста!

— Меня зовут Павел Борисович Перлов, — представился гость.