Ожерелье королевы - Дюма Александр - Страница 15

При этих странных словах обе дамы вздрогнули и переглянулись.

– Не сочтете ли вы, сударыня, за нескромность, если мы попросим вас рассказать о ваших бедах подробнее? – спросила старшая.

– Что вы, с моей стороны было бы нескромно утомлять ваш слух рассказом о несчастьях, которые вам по меньшей мере безразличны.

– Я слушаю вас, сударыня, – промолвила старшая из дам столь величественно, что ее спутница бросила на нее предостерегающий взгляд.

И верно: г-жу де Ламотт явно удивил ее повелительный тон и она с изумлением посмотрела на собеседницу.

– Я слушаю вас, – повторила та уже проще, – сделайте милость, расскажите мне все.

Подавив дрожь, вызванную стоящим в комнате холодом, Жанна лишь передернула плечами и переступила ногами по ледяным плиткам пола.

Заметив это движение, младшая из дам пододвинула ей коврик, лежавший у нее под креслом, чем в свою очередь вызвала недовольный взгляд своей спутницы.

– Возьмите этот коврик себе, сестра моя, вы мерзнете сильнее меня.

– Простите, сударыня, – сказала графиня де Ламотт, – мне весьма жаль, что я заставляю вас мерзнуть, но дрова подорожали еще на шесть ливров и стоят теперь семьдесят ливров за воз, а запас у меня кончился еще на прошлой неделе.

– Вы сожалели, сударыня, – вмешалась старшая из дам, – что ваша мать еще жива.

– Да, сударыня, я понимаю, что подобное святотатство требует объяснений, не так ли? – отозвалась Жанна. – Вот вам и объяснение, если угодно.

Собеседница графини утвердительно кивнула.

– Я уже имела честь сообщить вам, сударыня, что мой отец совершил мезальянс.

– Да, женившись на привратнице.

– Ну так вот. Мари Жоссель, моя мать, вместо того чтобы гордиться оказанной ей честью и испытывать признательность, начала с того, что разорила отца своими непомерными запросами, что, впрочем, было нетрудно, если учесть скудость его состояния. Затем, вынудив его продать последний клочок земли, она убедила мужа в том, что он должен отправиться в Париж и отстаивать там права, даваемые ему его именем. Уговорить отца оказалось делом нетрудным: возможно, он рассчитывал на справедливость короля. Поэтому он отправился, обратив предварительно в деньги ту малость, что у него еще сохранилась.

Кроме меня, у отца есть еще сын и дочь. Сын, такой же несчастный, как я, прозябает где-то в армии, мою бедную сестру отец накануне отъезда в Париж отдал в дом одного фермера, ее крестного.

Путешествие истощило наш и без того не толстый кошелек. Отец мой принялся бегать повсюду с просьбами, но все впустую. Еще и еще раз он появлялся дома с рассказами об очередной неудаче и находил там все ту же нищету. В его отсутствие моя мать, которой обязательно необходима была жертва, донимала меня. Она принялась попрекать меня куском хлеба. Мало-помалу я стала есть лишь его, а то и вовсе ничего не есть, а просто сидеть за нашим скудным столом, однако мать всегда отыскивала предлог наказать меня: за малейшую оплошность, которая заставила бы другую мать лишь улыбнуться, моя меня била. Соседи, думая, что оказывают мне услугу, доносили отцу о ее скверном со мной обращении. Отец пробовал вступиться, но не замечал, что, делая это, он превращал минутного врага в вечно злобную мачеху. Увы, я не могла ему ничего посоветовать, так как сама была еще совсем ребенком. Я не умела объяснить себе, что происходит, и терпела последствия, не пытаясь доискаться до их причин. Я просто испытывала горе.

Между тем отец мой захворал и был вынужден сначала не покидать комнаты, а потом и постели. Меня не пускали к нему под тем предлогом, что мое присутствие его утомляет, поскольку я не могу сдержать своей резвости, столь свойственной юному возрасту. Выйдя из его комнаты, я, как и прежде, оказывалась во власти матери. Она принялась вдалбливать в меня некую фразу, перемежая уроки подзатыльниками и колотушками, а когда я выучила наизусть эти унизительные слова, которые инстинктивно не хотела запоминать, когда мои глаза сделались красны от слез, она заставила меня спускаться к двери на улицу и там, при появлении какого-нибудь доброго на вид прохожего, обращаться к нему с этою фразой, если я не желаю быть избитой до полусмерти.

– Какой ужас! – прошептала младшая из дам.

– Что же это была за фраза? – осведомилась старшая.

– Вот она, – ответила Жанна: – «Сударь, сжальтесь над бедной сироткой, прямой наследницей рода Генриха Валуа».

– Однако же! – с гримасой отвращения вскричала старшая из посетительниц.

– И какое же действие производила эта фраза, когда вы с нею к кому-нибудь обращались? – осведомилась младшая.

– Некоторые выслушивали меня с жалостью, – отозвалась Жанна. – Другие раздражались и начинали мне грозить. А третьи, которые были милосерднее остальных, предупреждали меня, что я подвергаю себя большой опасности, произнося такие слова: их могут услышать люди недоброжелательные. Но мне была ведома лишь одна опасность – не подчиниться моей матери. Я боялась одного – побоев.

– И что же случалось потом?

– Господи, сударыня, случалось именно то, на что надеялась моя мать: я приносила в дом немного денег и страшная перспектива оказаться в больнице отдалялась от отца еще на несколько дней.

Лицо старшей из дам исказилось, на глаза младшей навернулись слезы.

– Хотя я и несколько облегчала участь отца, это гнусное ремесло в конце концов меня возмутило. Однажды, вместо того чтобы приставать к прохожим со ставшей уже для меня привычной фразой, я просидела весь день у каменной тумбы, подавленная горем. Вечером мне пришлось вернуться домой с пустыми руками. Мать избила меня так, что назавтра я заболела. Вот тогда мой отец, лишенный всякой помощи, был вынужден отправиться в Отель-Дьё, где и умер.

– Какая ужасная история! – прошептали дамы.

– И что же вы стали делать, когда умер отец? – спросила более юная посетительница.

– Господь сжалился надо мною. Через месяц после смерти моего бедного отца мать сбежала с солдатом, своим любовником, оставив нас с братом одних.

– Так вы стали сиротами!

– Ах, сударыня, как раз наоборот: мы чувствовали себя сиротами, когда у нас была мать. В нас приняло участие благотворительное общество. Но поскольку просить милостыню нам претило, мы делали это не иначе как по крайней нужде. Господь ведь повелевал своим созданиям искать средства к пропитанию.

– Увы!

– Что вам еще сказать, сударыня? Однажды мне посчастливилось повстречать карету, которая медленно двигалась со стороны предместья Сен-Марсель: на запятках стояли четверо лакеев, а внутри сидела дама, красивая и молодая. Я протянула к ней руку, она принялась меня расспрашивать; мои ответы и, главное, мое имя вызвали в ней изумление и даже недоверие. Я сказала ей свой адрес и объяснила, как туда добраться. На следующий день она убедилась, что я не солгала, взяла нас с братом к себе, а потом определила его в полк, а меня в швеи. Таким образом мы оба были спасены от голодной смерти.

– Эту даму звали не госпожа де Буленвилье?

– Именно так.

– Кажется, она уже умерла?

– Да, сударыня, и смерть ее ввергла меня в пропасть.

– Но ведь ее муж жив, он богат.

– Ее мужу, сударыня, я обязана всеми бедами, которые перенесла, будучи девушкой, точно так же, как всеми моими детскими бедами я обязана матери. Я к тому времени уже подросла, возможно, похорошела, а он, заметив это, захотел, чтобы я вознаградила его за оказанные мне благодеяния. Я отказалась. Тем временем госпожа де Буленвилье скончалась, я вышла замуж за доброго и честного офицера господина де Ламотта и, будучи разлучена с ним, оказалась в еще большем одиночестве, нежели после смерти моего отца.

Такова моя история, сударыня. Я ее сократила: описания страданий всегда столь длинны, что от них следует избавлять людей счастливых и даже милосердных, какими, по-моему, являетесь вы, сударыни.

Г-жа де Ламотт закончила свою историю, и воцарилось долгое молчание.

Первой его нарушила старшая из дам.

– А чем занимается ваш муж? – поинтересовалась она.