Танцующая с лошадьми - Мойес Джоджо - Страница 2

С наступлением эпохи танков и механизации военного дела возник вопрос о целесообразности существования такой загадочной организации, как Кадр-Нуар. Но годы шли, ни у одного правительства не хватило духу расформировать школу, ставшую к тому времени частью французской национальной культуры. Наездники в черной форме стали символом, а Франция с ее «Комеди Франсез», haute cuisine и couture[3] понимала значимость традиций. Сами же кавалеристы, возможно чувствуя, что лучшим способом выжить будет создание новой для себя роли, расширили круг своих обязанностей: помимо обучения кавалеристов, школа стала устраивать представления для публики во Франции и в других странах, демонстрируя редкостную выучку и великолепных лошадей.

В этой-то школе и оказался Анри Лашапель. Сегодняшнее представление было самым важным для него событием года. Выдался шанс продемонстрировать друзьям и родственникам с таким трудом приобретенные умения. Воздух пропитался запахом карамели, вина и хлопушек, а также теплом тысяч медленно двигающихся тел. Толпы людей уже начали собираться на плацу Шардоне, сердце Ecole de Cavalrie[4], окруженном элегантными зданиями. Атмосферу карнавала усиливала июльская жара, безветренный вечер и заразительное чувство предвкушения. Туда-сюда бегали дети с воздушными шариками или сахарной ватой на палочках. Их родители влились в толпу, изучающую лотки, с которых торговали бумажными вертушками и игристыми винами, или просто прохаживались оживленными группками через большой мост на северную сторону, где располагались открытые кафе. Тем временем зрители, которые уже занимали свои места вокруг большого манежа – огромной, посыпанной песком арены – и еще недавно возбужденно переговаривались, теперь изнывали от нетерпения, обмахиваясь и истекая пoтом в сгущающихся сумерках.

– Attends!

Услышав команду «Готовься!», Анри проверил седло и уздечку и в пятнадцатый раз спросил у dresseur[5], хорошо ли оправлена у него форма. Потом потер нос своего коня Геронтия, нашептывая слова похвалы и ободрения в изящно остриженные уши, любуясь косичками с тонкими лентами на лоснящейся шее. Геронтию исполнилось семнадцать, он был староват по меркам академии, и в скором времени ему предстоял выход на пенсию. Его дали Анри, когда тот только поступил в Кадр-Нуар три года назад, и с первой секунды между ними установилась прочная связь. Здесь, в стенах старинной школы, молодые люди, целующие своего коня в нос или нашептывающие нежности, которыми постеснялись бы наградить девушку, мало кого удивляли.

– Vous etes pret?[6] – Le Grand Dieu[7], главный берейтор, направился к центру тренировочной арены, сопровождаемый ecuyers.

Расшитая золотом форма и треуголка отличали его как самого старшего по положению в школе. Он остановился перед молодыми всадниками, чьи кони нетерпеливо переступали с ноги на ногу.

– Как вам известно, это самое важное событие года. Церемония существует более ста тридцати лет, а традиции нашей школы были заложены намного раньше, еще во времена древнегреческого полководца Ксенофонта. Многое в нашем мире, похоже, ждет перемен, нуждается в отказе от старого в угоду доступному или простому. Мы в Кадр-Нуар верим, что есть место для элитарного, непревзойденного мастерства. Сегодня вы выступаете в роли послов, которые продемонстрируют, что истинная грация, истинная красота достижимы только дисциплиной, терпением, пониманием и самоотдачей. – Он обвел взглядом окружающих. – Наше искусство погибает в тот же миг, когда рождается. Так подарим жителям Сомюра возможность почувствовать свою исключительность благодаря этому зрелищу.

Послышался одобрительный гул, затем всадники стали оседлывать лошадей. Некоторые теребили свои фуражки, иные стирали несуществующие пятна на сапогах – все это свидетельствовало о нарастающем волнении.

– Лашапель, готовы? Не слишком нервничаете?

– Нет, месье. – Анри стоял навытяжку.

Взгляд старшего по положению скользил по его форме, придирчиво выискивая малейшие огрехи. Тайное волнение Анри все же выдавал пот, стекающий с висков на жесткий стоячий воротничок.

– Нет ничего постыдного, если кто-то ощущает немного адреналина перед первой в жизни Каруселью. – Главный берейтор погладил Геронтия по шее. – Я знаю, чего ты стоишь. Итак, выполняете каприоль во второй команде. Потом на Фантоме выполните крупаду. D’accord?[8]

– Да, месье.

Он знал, что старшие берейторы сомневались, стоит ли доверять ему такую заметную роль в ежегодном выступлении. Всему виной его поведение в последние месяцы: ссоры, намеренное и серьезное нарушение дисциплины. Конюх пересказал ему разговоры в кладовой: его бунтарство едва не привело к исключению из Кадр-Нуар.

Оправдаться Анри не пытался. Как бы он объяснил, что внутри его все перевернулось? Как бы он рассказал им, что для человека, который ни разу не слышал доброго слова, не знал ласки, голос любимой девушки, ее забота, ее груди, ее аромат и волосы сбили его с толку, стали наваждением еще более сильным, чем научный трактат о тонкостях искусства верховой езды?

Из-за отца-тирана детство Анри Лашапеля прошло в атмосфере хаоса и беспорядка. Верхом роскоши тогда была бутылка вина за два франка. Любое стремление к знаниям осмеивалось. Поступление в кавалерию указало ему жизненный путь, а продвижение по службе и рекомендация на престижное место в Кадр-Нуар мнились пределом мечтаний. В двадцать пять он впервые почувствовал себя на своем месте.

Он был необыкновенно одарен, а годы на ферме наградили его редкостным трудолюбием. Ему нравилось иметь дело с трудными лошадьми. Поговаривали, что со временем он мог бы стать старшим берейтором, а некоторые и вовсе считали, что из него выйдет новый Grand Dieu. Он не сомневался, что до конца дней ему будут необходимы лишь строгость, дисциплина, удовольствие от учебы и ее плоды.

А потом появилась Флоренс Джекобс из Клеркенвелла. Она даже не интересовалась лошадьми, а случайно попала по лишнему билету на выступление французской школы верховой езды. И разрушила все: его душевное спокойствие, решимость, терпение. Позднее, глядя на эти события с высоты полученного опыта, он мог бы сказать себе тогдашнему, молодому, что подобную страсть испытывают, только когда влюбляются впервые, что такие бурные чувства со временем остывают и даже сходят на нет. Но Анри, одинокий человек, у которого практически не было друзей, способных дать столь мудрый совет, знал одно: с той минуты, когда он заметил темноволосую девушку, взирающую на арену распахнутыми глазами три вечера подряд, он не мог ни о чем думать, кроме нее. Он представился, сам не понимая, зачем разыскал ее после выступления, и после этого каждая минута его жизни, проведенная без нее, раздражала его или, того хуже, казалась бесконечной и бессмысленной пропастью. И что из этого вышло?

Он тотчас потерял способность сосредоточиться. После возвращения во Францию начал подвергать сомнению прежде незыблемые истины, его раздражала любая мелочь, которую он считал незначительной. Обвинил Дево, одного из старших берейторов, в том, что тот «застрял в прошлом». Только прогуляв три тренировки подряд, после чего конюх предупредил Анри, что его отчислят, он понял: необходимо собраться. Он изучал труды Ксенофонта, заставлял себя усиленно работать. Не совал свой нос куда не следует. Его поддерживали все более частые письма Флоренс, обещание приехать к нему летом. И спустя несколько месяцев, возможно как вознаграждение, ему дают заглавную роль на Карусели – исполнить крупаду, одну из самых трудных фигур в верховой езде. Назначили его вместо Пикара, что стало последней каплей для этого заносчивого молодого человека, который и без того считал себя ущемленным.