Комендантский час (сборник) - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 50

Когда спало напряжение, он почувствовал невероятную усталость и страшное безразличие ко всему, что было вокруг. Лежал, лицом уткнувшись в колючий мох, и вдыхал запах нагретой солнцем, но все еще сыроватой земли. И ему не хотелось ни двигаться, ни поднимать голову, словно он спал и видел хороший сон, который немедленно исчезнет, как только он пошевелится.

— Ты как, — услышал он шепот пилота, — чего замолчал?

— Не могу, — сквозь зубы не проговорил, простонал Игорь.

— Ничего, терпи, придет наше время по счету получать.

Когда Игорь поднял наконец лицо, он увидел, что наступила темнота. Сколько же он лежал уткнувшись лицом в землю, сколько находился в этом состоянии полузабытья?

Первым хруст веток услышал штурман. Он толкнул рукой пилота. Прислушались: со стороны линии фронта кто-то шел. Они вновь приготовили оружие. Треск все приближался. Наконец где-то совсем рядом крикнула кукушка.

— Наши, — прошептал штурман. — Слава богу.

…Потом они вместе с группой разведчиков переходили линию фронта. Спроси Муравьева на другой день, как все это было, он не рассказал бы. Не смог бы вспомнить все в деталях. Лишь какие-то отрывки, как вспышки, зафиксировались в его мозгу: лесная чащоба, потом стремительный рывок через нейтральную полосу, грохот автоматов, мертвенный свет ракет в ночном небе…

Помнил только, как сидел уже в землянке особого отдела дивизии. Начальник отдела, маленький худощавый майор, допросив их по всей форме, ушел на пункт связи ВЧ докладывать в Москву. Его не было часа полтора. Они сидели в разных углах землянки, напротив каждого из них — по сержанту.

Наконец майор пришел. Он долго смотрел на Игоря, словно жалея, что его придется отпустить, и сказал:

— Вас приказано накормить и немедленно доставить на аэродром, за вами послан самолет. Просьбы какие-нибудь имеются?

— Дай, наконец, поесть и выпить, — сказал пилот. — А то мы второй день маковой росинки во рту не держали. Разучились жевать, наверное.

— Все приготовлено. Приведете себя в порядок и ужинайте.

Игорь брился перед маленьким зеркалом, поставив лампу рядом с ним. Свет падал на мокрые от воды волосы, они отливали серебром.

«Словно седые», — подумал он и, положив бритву, пошел умыться еще раз.

Когда, уже умытый, свежий, в начищенных сапогах и выглаженной гимнастерке, он сел за стол, штурман поглядел на него и присвистнул:

— Здорово тебя скрутило, Муравьев, полголовы поседело за один день.

Он ничего не сказал Игорю. Совершенно ничего. Муравьев так и не узнал, сколько папирос выкурил его начальник за эти два дня и о чем говорил он со знакомым врачом. Не узнал он и то, что теперь в ящике стола Ивана Александровича, там, где раньше лежали только патроны, заняла место совсем неприметная скляночка. Неприметная, но ох как теперь нужная Данилову. Без нее тот слово дал шагу не делать. Да и как без нее обойтись, если частенько щемило слева. А положишь таблетку под язык, и все проходит.

Нет, ничего не сказал начальник отделения своему оперуполномоченному. Только руку пожал крепче и дольше обычного да как бы между делом бросил:

— Молодцом, старина. Сработано как надо.

И Муравьев знал, что больше начальник ничего не скажет, да этого и не требовалось. Зачем пустые слова? Нужно работать. А работы действительно хватало.

В тот же день из архива наркомата прислали дело Гоппе. Любопытное оно было, это дело. Любопытное и поучительное. Прочитав его, Данилов еще раз убедился в том, что только война позволила таким, как Генрих Карлович, он же Геннадий Кузьмич, всплыть на поверхность. Если бы не она, недолго бы находился Гоппе в бегах, приговор привели бы в исполнение.

В материалах дела обнаружил Данилов любопытную подробность. Оказывается, Владимир Ефимович Шустер, он же Володя Гомельский, скупал и перепродавал добытые бандой Гоппе драгоценности. Теперь все вроде бы вставало на свои места. Хотя дальше снова была неизвестность, широкая полоса неизвестности.

В показаниях Спиридоновой фигурировала некая блондинка, работавшая в торговой сети. И эту версию отработали, дружно, всей группой. Две недели ездили по всем торговым точкам. Конечно, попадались похожие, но не та.

И снова приходилось все начинать сначала. Надежда, что где-нибудь всплывут сапфировые серьги или серебряная печать, тоже была призрачной.

Так прошел весь июль. Начался август.

Но недаром Данилов твердо верил в силу улик. Не могли они кануть бесследно, как в воду. Должны всплыть. Только когда — вот вопрос.

7 августа Данилову позвонил Скорин из областного угрозыска:

— Иван Александрович, извините, что беспокою. — Скорин был человеком вежливым. — Хочу вас некоторым образом обрадовать. В райцентре убит человек, пуля выпущена из интересующего вас нагана. Спецсообщение я уже послал.

Глава 3

МОСКВА. 8 АВГУСТА (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Вот какие события предшествовали разговору Данилова с шофером Быковым. Поэтому сегодня Иван Александрович собирался в дорогу. Конечно, поездка предстояла не такая уж долгая. Но дело заключалось в том, сколько дней потребуется его группе на раскрытие очередного убийства. Найдет Данилов убийцу Ерохина, значит, выйдет на тех, кто приходил к Ивановскому. А в том, что эти два преступления одних рук дело, он ни на минуту не сомневался.

Так он и сказал начальнику МУРа, когда вместе с ним планировал командировку детально. Ехали они не просто как сотрудники милиции. Генерал Платонов прислал им бумагу, в которой группа Данилова именовалась оперативно-разыскной и строжайше указывалось всем представителям армейских подразделений оказывать ей любую необходимую помощь. Соответственное распоряжение по своей линии дало и Московское управление НКВД, которое подключило к работе своих сотрудников из областного уголовного розыска.

Итак, Данилов открыл сейф, вспомнив добрым словом старика Рогинского. Послушав незатейливую мелодию курантов, он достал из нижнего отделения маузер в деревянной кобуре и четыре коробки патронов. Оружием этим, кстати тем самым, из которого в двадцать пятом году всадил ему пулю под сердце Широков, пользовался Данилов редко, только когда выезжал на ответственные задержания, когда точно знал, что придется вступать в «огневой контакт». Придумали же это определение. Раньше во всех документах писали «началась перестрелка», «вступили в перестрелку», а теперь вот нате — «огневой контакт». Слова какие-то казенные, серые. Правда, Данилов все равно в рапортах писал по старинке, но наверху редактировали. Да и черт с ними, с формами этими. Какая разница, как писать, лишь бы делу не мешало.

Данилов открыл чемоданчик, маленький совсем, чуть больше портфеля, и спрятал оружие на самое дно. Сегодня утром Наташа, уложив туда две смены белья, гимнастерку, мыло, бритву, помазок — в общем, все для ночлега, спросила: