Секрет государственной важности - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 11

— Твоя правда, — засопел Меркулов. — Японцы уходят, а с нашими вояками одно горе. Из генералов давно боевой дух вышел, оболочка только одна… Каждый хочет в своих делах оправдаться, другого обвинить, ну и хапнуть, если может. Контрразведок в городе развелось пропасть… Своих щупают, а партизаны да большевики по городу шныряют. — Меркулов вытер влажную шею. — Наши полководцы уши прожужжали: для войны три вещи давай — деньги, деньги и еще деньги…

А я им говорю: кроме денег, хотение надобно. Генерал Вержбицкий потребовал на армию ни много ни мало — миллион золотых рубликов в месяц. Двадцать тысяч ртов у них собралось да еще лошадки, а штыков-то всего шесть тысяч. Выдай-ка полное жалованье армии — и в трубу вылетишь… На-ка, дорогой, выкуси!

Меркулов просунул между указательным и средним пальцами большой с крупным широким ногтем.

— Вот-вот, — сразу согласился Сыротестов. — В рассуждении ума, выходит, воевать не за что. Не за твою ли усатую ряшку? Раньше за царя, веру, отечество люди на смерть шли… А тут кто пожелает собой жертвовать? Ты сам, Спиридон Денисович, на дохлое дело деньги дашь?.. Ну, скажи! — примирительно спрашивал Сыротестов. — То-то. Да еще не деньги, а жизнь положить надо… Окромя того, большевиков народишко не боится. Вы ругаете, а он воевать против них не хочет… Оголтелые — те, что всю Россию прошли против Советской власти, — те из-за страха будут всем горло рвать. Однако на одном страхе фронт не удержишь. А еще, Спиря, — Сыротестов понизил голос, — люди видят, что правители с японцами у одного корыта, оттого и доверия вам нет. Понял?

Меркулов, криво усмехаясь, пускал дым. Он был неглуп и все понимал. Не прошла даром довоенная выучка у местного генерал-губернатора Гондатти.

— На твоем месте разогнал бы я всех вояк вместе с генералами. При японцах красные все равно в город не войдут.

— Разгонишь генералов, попробуй!.. — дернул подбородком Меркулов.

Он представил себе Вержбицкого, Молчанова, Семенова, Старка и еще многих и многих генералов и адмиралов. «Велика ты, Россия-матушка, — подумал он, — много тебе нужно воевод, а здесь-то тесно им и голодно».

— Я тебе могу клятву дать: съедят нас генералы. С потрохами. И защиты от них не будет, — сказал с досадой Меркулов. Слово «клятва» он выговорил по-своему, мягко.

Спиридон Денисович посмотрел на большой, в рост, портрет Николая в полковничьей форме.

— Вот, — показал он Сыротестову, — император, а полковник, не лез в генералы.

— Скажи, Спиридон, где ты весь день пропадаешь? — сменил разговор Сыротестов. — Весь город обыскал, нет и нет. Неужто все тут сидишь? — Он подался вперед и сощурил глаза. — Подружку, что ли, сменил? А? Кабыть не время. Эх, Спиря, Спиря… Живи отец твой, показал бы он тебе кузькину мать!

— Брось чепуху толочь, — буркнул Меркулов, — государственных дел невпроворот. Работать за нас некому. Если мы с братом не сообразим, рассыплется все. — И он посмотрел на отполированную годами лысину Сыротестова.

На ней отражалась во всем великолепии многоярусная губернаторская люстра.

Сыротестов подвинул кресло к Меркулову.

— Слушай, Спиридон, — сказал он, — три дня как приехали из Аяна наши. Из тех, что соболей для нас добывали, — Ванька Белов и Тимофей Шульга. Рассказали, как и что Охрану обоза, два десятка солдат вместе с унтером, пришлось похоронить.

— Отбивались? — с любопытством спросил Меркулов.

— Отбивались али нет, а жить им все равно не положено. Якутов — тех оставили. Они сразу обратно повернули. Рады, что лошадей им отдали. Пушнину на шхуне «Мария» отвезли в бухту Орлиную и спрятали в надежном месте.

Степан Ильич уже не раз поглядывал на руки Меркулова, точнее, на неизвестные ему прежде огромные бриллианты в манжетах. «Еще дельце обкрутил, — подумал он с восхищением. — Ну и жук!»

— Почему не во Владивосток пушнину-то? — недовольно спросил правитель.

— Сюда нельзя: таможенники все равно бы пронюхали. За границу вывозить тоже опасно. Капитан — жулик, половину, не меньше, хапнет. Вот и решили схоронить. Ну, а я, как договорились, все сделал. — Сыротестов с гордостью посмотрел на Меркулова. — Вчера по твоей бумажке карателей в Императорскую гавань отправил. Мой Сергей за главного.

Тут Меркулов неожиданно вспомнил предложение японского коммерсанта, и настроение сразу испортилось.

«Что же делать? — буравила мысль. — Без японцев деваться некуда. И с японцами не сахар: большевики, будь они прокляты, постарались, разукрасили нас — скоро Меркуловыми детей будут пугать».

— А Белов и Шульга? — нахмурясь, тихо спросил он.

— Белов вчера под поезд бросился. Самоубийство, — скромно объяснил Сыротестов. — А Шульга пропал. Ни слуху ни духу. Милиция по всем притонам шарила.

Меркулов внимательно посмотрел на товарища.

— Не чисто работаешь, Степан Ильич, — сказал он. — Шульгу надо найти и… наградить.

— Сыну-то я так наказал, — будто не слыша, продолжал Сыротестов. — Пушнину на борт — и в Императорскую. Там он для отвода глаз одного-двух человек пришибет — и поближе к дому, здесь сообразим, где выгрузить. А если он, не дай бог, задержится и японцы уходить станут, тогда пусть прямо за границу дует, там встретимся.

— Значит, все на мази? — Меркулов похлопал друга по плечу. — Ты у меня не товарищ, а золото.

…Как ни хитер, одного не учел Степан Ильич. В семье братьев-правителей не все шло ровно и гладко. Николай Меркулов, министр и промышленник, ревностно следил за коммерческими операциями Спиридона. Купца Сыротестова, дружка своего братца, он считал мошенником из мошенников. Однажды Николай случайно оказался невидимым свидетелем их разговора о махинации с мехами и обозлился. Не кража народного добра возмутила его. Нет, Николай Меркулов кровно обиделся, что его обошли.

Догадавшись об истинных целях похода «Синего тюленя», он шепнул несколько слов японцу Тадзиме и американскому проповеднику. А когда узнал, что они отправились в плавание, злорадно посмеялся в душе…

Степан Ильич и Спиридон Меркулов, конечно, ничего не подозревали о коварном шаге Николая. Сейчас Сыротестова беспокоило другое. Он сказал Меркулову:

— Одно плохо… Полковник мне не нравится. Этот, по шпионским делам…

— Курасов, из контрразведки? — подсказал Спиридон.

— Да. Дотошный он; нутром чую — копает под нас.

— Не бойся, Степа, — важно ответил правитель. — Курасов мне известен. Да, дотошный. Но власть пока здесь. — Он сжал волосатые руки в кулаки.

— Ну, раз ты власть, то хошь не хошь, а надо за тебя держаться, — хохотнул Сыротестов и, понизив голос, добавил: — До самых кончиков, пока некому будет в этом твоем кабинете заседать…

— Ладно уж, — незло проворчал Меркулов. — Ты вот каркаешь, а я все-таки надеюсь в душе: а вдруг не уйдут от нас японцы? До октября далеко, кое-что еще может случиться… Ну ладно. Пока что хорошо мы с тобой обстряпали: карательная экспедиция и все такое… Кто догадается, в чем тут самый сок?

— Хорошо, да не очень, — поглаживая лысину, пропел Сыротестов. — Партизаны на «Тюленя» своих подсылали вызнать: куда солдаты едут, кого карать думают. На причале какие-то подозрительные колобродили. Пришлось у парохода часовых ставить. Еще эти, из профсоюза моряков… Подбивали команду не ходить в море… Так-то, друг. Выходит, палка о двух концах.

— Обойдется как-нибудь, — вяло отозвался Меркулов. — Знаешь что, Степа, поужинаем вместе? Надоели мне министры, ну их!

— У Любаши, что ли?

— Давай к Любаше. Жареный цыпленок будет, икорка, водочки выпьем…

Приятели вышли на улицу и сразу опустились будто в молочное море…

На рейде невидимые корабли отзванивали в колокола туманные сигналы. Хрипло, неторопливо гудели пароходы, пронзительно вскрикивали портовые буксиры. На Семеновском базаре сторожа били в медные доски.

На Светланской цокали подковы, ругались извозчики, непрерывно звонил трамвай, проплывавший размытой тенью по улице. В тумане кляксами расплывались электрические лампочки, зажженные в окнах магазинов.