Миронов - Лосев Евгений Федорович - Страница 16

– Убоялся... Оторопь нашла – и все тут... – Видно, мысль эта не давала покоя и он должен был хотя бы вслух произнести такие слова, может быть, тем самым снять с себя хоть частицу стыдного для казака страха. Ведь, по сути дела, он, этот страх, вытравливался из казачонка с самого детства: «Не плачь – ты же казак», «Дай сдачи!», «Не трусь – ты же казак!» В три года от роду казачонка сажают на коня, и он ездит по двору. В пять лет он уже скачет на коне по хутору и невсамделишной пикой колет воображаемого врага, рубит головы детской шашкой... А тут вдруг «оторопь нашла...».

Филипп Козьмич Миронов оглядел ряды присмиревших остающихся в казармах казаков – они не выдерживали его взгляда и начинали с особым пристрастием рассматривать подошвы сапог, которые срочно требовали ремонта, нитки по шву рукава мундира вроде бы начали истлевать. Один казак незаметно для других поймал муху и аккуратненько начал отрывать ей крылышки...

– А ты что же, Андрей Симонов? – громко и требовательно спросил Миронов.

Казак отшвырнул от себя муху, распрямился, щелкнув шпорами:

– Слушаю!

– Не желаешь испытать счастья?

– Я-то не против, но маманя, благословляя на войну, наказывала: «От службы не отказывайся и на нее дюже не напрашивайся...» Прикажете – пойду.

– Симонов, два шага вперед!

– Слушаюсь!

14

Со стороны могло показаться, что Миронов нарушал установку командования – только охотников набирать в разведку. Но он думал еще и о том, что эту первую вылазку в стан врага надо успешно выполнить. Ведь охотники сами по себе могут вызваться под влиянием общего психологического настроя, когда предстоящая опасность нестрашна, а вокруг свои родные лица и чуть ли не каждый захочет козырнуть своей отчаянной храбростью. Но каков он будет в деле – вот что заботило больше всего Миронова. Поэтому как бы принуждал Симонова идти в разведку, зная наверняка, что если тот даст слово, то выполнит его с умом и находчивостью.

– Внимание... В пять утра выступим от деревни Чатайузы...

– Так это же казачье слово «узы», – не выдержал кто-то, обрадовавшись знакомому с детства слову. – «Узы», это же значит – собаками трави его...

– Верно, – снисходительно ответил Миронов, хотя в другое время он бы строго прикрикнул на словоохотливого казака. Но сейчас понимал состояние охотников и прощал их маленькие слабости. – Так вот, пройдем деревню Юкман Чуанж и выйдем на левый берег реки Тайузыха... Дальше путь на станцию Ляоян... Взорвем железную дорогу... Прихватим «языка»...

– Дел – раз плюнуть... – Кто-то из казаков, осмелев, еще раз не по-уставному подал голос.

– Разговоры! – строго сказал Миронов. – С сего часу – губы на замок. Изъясняться только жестами. Пройти придется верст семьдесят. Последний привал в деревне Цундязандиоза...

– Захотел бы сказать, так не выговоришь, – на сей раз кто-то тихонько проворчал.

Миронов только глазами сверкнул:

– ...Коней не расседлывать, подпруг не ослаблять, – кони наши донские, выносливые... Обуть коней! – подал команду Миронов.

Казаки быстро и сноровисто надели на копыта лошадей специально изготовленные «рукавицы». Предосторожность немаловажная – дороги горные, каменистые, чтобы не было слышно цокота копыт.

Тридцать пять казаков во главе с сотником Мироновым нырнули в темень январской азиатской ночи. Неожиданно их накрыл такой ливень с градом, что, кажется, дробил не только одежду, но и души. Люди и кони не то чтобы промокли, как во время нормального дождя, а будто при полном боевом снаряжении переплывали реку не по горло в воде, а, как говорят на Дону, по самую макушку. Но казаки молча и упрямо продолжали тащиться за своим командиром. Что их гнало? Слава? Деньги? Человеческое достоинство смельчаков, их гордость, вот, мол, какие мы – первыми идем в разведку? Или извечное стремление рода людского преодолевать преграды? Вырвать победу даже ценою жизни? Или тихая ярость и удовлетворение самим собой, что хоть зубами, срывая в кровь ногти и сердце, – вырвал-таки победу? Или это преодоление звериного инстинкта самосохранения ради очеловеченного понятия – долг перед Родиной?.. Еще, наверное, никто не сумел и не сумеет со всей откровенностью и, главное, правдиво объяснить поступки людей, сознательно идущих на верную смерть. Как никто не мог рассказать, да и надежды нет, чтобы кто-нибудь когда-нибудь поведал бы: а что там, за гранью этого святого, жестокого и прекрасного мира.

Да и сам Филипп Козьмич Миронов, в апреле 1904 года произведенный в сотники, никак не мог усидеть дома и исполнять относительно мирную должность атамана станицы Распопинской, а начал настойчиво рваться на театр военных действий. 2 мая 1904 года Миронов подал рапорт окружному атаману Усть-Медведицкого округа о разрешении ему добровольно, за собственный счет отправиться в действующую армию. Просил послать даже рядовым. Дважды просил. Конечно, какое-то объяснение его поступка, чисто внешнее, можно найти в мемуарных записках военного историка старшего адъютанта, штабс-капитана Федора Ростовцева, посвятившего несколько глав «нарождающемуся герою Тихого Дона»: «Эти попытки Миронова попасть на войну еще до мобилизации дивизии ясно свидетельствуют, что Миронов сохранил в себе дух старого казачества и предпочитал домашним клопам кровавую сечу с врагами своего отечества. Действительно, патриотизм Миронова вне всякого сомнения: его боевая деятельность, его мемуары говорят нам о внутреннем содержании его сердца, полного любви к своему отечеству...»

Но не думать о том, что его могли убить в первой же стычке, он, по-видимому, просто не мог. И все-таки рвался на фронт.

9 октября 1904 года сотник Миронов в составе 26-го Донского казачьего полка второй бригады, 4-й Донской казачьей дивизии был направлен в Маньчжурию, в район города Мукдена.

И вот туманный, а потом ливневой рассвет 14 января 1905 года, когда отряд Миронова отправился, как шутили между собою казаки, на тот свет.

Разведчики прошли 70 верст. Лошади под седлами находились более тридцати часов... В деревне Цундязандиоза наняли за десять рублей проводников-китайцев: отца и сына... Южнее города Ляояна взорвали железнодорожное полотно... Урядник Василий Паршин зажег патрон. Взяли «языка»... Вот тут-то и поджидала Миронова смерть. Он связывал живого «языка» и не заметил, как другой самурай занес руку, намереваясь всадить ему нож в спину. В это время казак Симонов, видя занесенный над своим командиром нож, в последнее мгновение рубанул шашкой по этой самой руке...

Казаки были награждены Георгиевскими крестами, а Филипп Козьмич Миронов – орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость».

В марте под командованием сотника Миронова сводный конный отряд в двести сабель поступил в распоряжение генерала Зарубина, командира 4-го Сибирского корпуса, выполнявшего авангардную роль в 1-й армии. Задача – силой шести батальонов при поддержке конного отряда Миронова провести разведку боем... Батальоны пошли в атаку, но, встретив сильный огонь обороняющихся японцев, залегли, потом откатились на исходные позиции. Успеха – никакого.

Миронов со своим отрядом избрал более гибкую и разумную тактику – обходную. И появился перед японцами с той стороны, с которой они меньше всего ожидали. Сделав небольшой привал перед атакой, он собрал казаков и сказал:

– Братцы, трудная задача поставлена – могут быть жертвы... Пехота откатилась назад – вся надежда на нас. Так вот, кто слаб в коленках и у кого они так трясутся, чго аж самураям слышно, тот может вернуться в тыл, в казармы...

Казаки добродушно заворчали, благо Миронов не запрещал:

– Кто ж признается, что слаб в коленках?!

– Помягче бы сказал, глядишь, и подались бы в тыл...

– Дорог каждый казак! – неожиданно и резко ответил Миронов.

И именно каждый казак и понял эту реплику командира по-своему. Один, что дорог он вообще, как сын Дона, а другой, что дорог как боевая единица в данную опасную минуту, когда надо внезапно навалиться на самураев и захватить «языка». И что без его личной помощи командиру не то чтобы трудно справиться с боевой задачей, а просто невозможно.