Похищение столицы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 63

Каратаев говорил спокойно, мирно, он явно издевался над полковником, но Автандил, ослепленный ощущением своей силы, не замечал тонкой иронии собеседника. Кавказцы, и все вообще азиаты, и евреи включительно, никогда не понимали русского юмора. Им по этой причине непонятен Чехов, и уж совсем чужими кажутся Г оголь и Салтыков-Щедрин. Юмор азиатов всегда замешан на отношении к женщине, на том, как ее обманывают, как над ней издеваются. И потому их юмористы скорее походят на пошляков и циников, чем на остроумных собеседников. Недаром же евреи свой юмор называют хохмами — от нашего русского слова хохотать, гоготать. А над подлинным юмором не хохочут, разве что грустно улыбнутся. Иногда и засмеются, но сквозь слезы или глубокую думу. Именно такая ирония слышалась в словах Каратаева. Многое в речах Автандила он находил верным, и эта-то правота чужого злобного человека навевала грустные думы.

А полковник, задетый словом «буза», услышав в нем скрытую угрозу новым оккупантам, вышел из-за стола, долго раскуривал трубку, а затем отставил в сторону руку, державшую ее,— это тоже шло от Сталина,— тихо, выпевая каждое слово, продолжал:

— Плохо, когда человек не имеет информации. Позволю себе немного статистики. Еще совсем недавно, при Хрущеве, Москва насчитывала четыре с половиной миллиона человек. Но и тогда русских было меньшинство: всего два миллиона. Еврей Андропов, а затем человек, который хуже еврея, Горбачев широко раскрыли двери столицы, и сюда хлынули евреи, а за ними и кавказцы. Сейчас в Москве восемь миллионов,— это только те, кто имеет прописку. Прибавьте сюда два миллиона человек, живущих как птицы — без бумаг и постоянной площади. Итого: русских остается два миллиона, а остальные евреи и наши. Одних только чеченцев в Москве двести тысяч! А грузин, армян, азербайджанцев, узбеков, татар, таджиков... Пять-шесть миллионов! Теперь и корейцы есть, и китайцы, и вьетнамцы. Вавилон! И все они организованы: свои землячества, религиозные конфессии, этнические лидеры... Племена и роды даже селятся рядом и скоро обнесут свои дома заборами. И дежурства установят, свои вооруженные отряды заведут. А если прибавить к этому, что, как показала чеченская война, на одного чеченца нужна рота русских... То и получится: не вам, русским, грозить нам своим кривым ружьишком!..

Автандил зарапортовался; он вылез из окопа и себя обнаружил, вывернул наизнанку свое истинное нутро, а Катя и Каратаев по-прежнему сохраняли спокойствие. Полковник хотя и больно задел их национальное чувство, но вида никакого они не подали. И даже бровью не повели, не переглянулись между собою. Катя лишь тихонько возразила:

— Раньше вы были интернационалистом. И меня призывали любить всех одинаково. А тут ишь как заговорили!..

Автандил ускорил шаг, раскуривал и без того дымящуюся как паровоз трубку, дышал неровно, тяжело.

— Я не против русских, я только хочу, чтобы вы поняли, что не Тель-Авив правит бал в столице России, а кавказская диаспора. И неизвестно еще, кому служат генералы Старрок и Муха. Бутырская тюрьма у Ибрагима, а Лубянка со своими подвалами у кого?.. Вы знаете? Вы забыли, что еще совсем недавно там сидел грузин Берия?.. Вы умные люди и должны выбрать себе хозяина. Умный слуга идет к тому хозяину, у кого и дом краше, и кто живет богаче. Я вам позволяю быть вместе и решить, с кем вы, любезные?..

Автандил взмахнул трубкой и вышел из гостиной. Катя пригласила Олега к себе наверх.

Придя в большую комнату Катиных апартаментов, пленники некоторое время молчали. Олег растянулся на диване, смотрел в потолок. Катя присела у него в ногах, тронула пальчиком мини-телефон. Вопросительно взглянула на Олега. Тот чуть заметно покачал головой: «Нет, звонить нельзя». И снова они молчали. Потом Олег набрал телефон генерала Мухи и прицепил аппарат к борту куртки поближе ко рту. И заговорил так, будто обращался к Катерине:

— Как вы думаете, где мы находимся?.. На даче Автандила?..

Катя поняла его маневр и подвинулась к нему на расстояние, удобное для разговора. Но Олег так приглушил свой телефон, что она не могла расслышать голос Мухи. А тот, обрадовавшись, кричал:

— Где вы находитесь? Мы ничего о вас не знаем. Были на даче Автандила, но там никого нет.

Олег, не дослушав его, заговорил:

— Я хотел спросить Автандила, да разве он скажет. Ну, хорошо: будем выяснять, а когда узнаем — я вам сообщу.

Последние слова сказал почти шепотом. И потом уже не понарошке обратился к Екатерине:

— Ну, что, красавица, попались в ловушку! Что делать будем?..

— Не знаю,— искренне призналась Катя. И оглядела окна: они были наглухо зарешечены стальной сеткой.— Кажется, здесь нас покрепче заперли, чем у Старрока. Уж на что хитрый народ евреи, а эти-то будут похитрее.

— Не то, чтобы хитрее, а коварнее. А как думаете, кто он по национальности, этот ваш полковник? Грузин, наверное?

— Думаю, чеченец. Или что-то среднее между волком и шакалом. Он для меня много хорошего сделал, а теперь вот видите, как все обернулось.

На лацкане куртки Олега заверезжал кузнечик-телефон. Олег подошел к окну и тут заглушил его, поставил в положение, когда сигнал не доходит. Был уверен, что Автандил наладил слежку и каждое слово, даже произнесенное шепотом, прослушивает. Подошел к Екатерине, показал взглядом на аппарат, висевший у нее на груди вместо брошки:

— Положите...— и показал на грудной кармашек. Катя поняла и бросила в карман свой «кузнечик», а поверх закрыла платочком.

В голове одна за другой стремительно проносились мысли об избавлении из плена, но ни одна не задерживалась. Больше всего пугало отсутствие людей в доме. Здесь они увидели одну юную грузинку или чеченку. И даже на дворе, и у плотно запертых ворот никого не было.

Вернулась к Олегу. Заговорила нарочито громко:

— Вы кроме юной очаровательной девочки видели кого-нибудь?

— Нет, не видел. Она жена этого старого козла.

— Жена?.. Невероятно! Но ей же нет и пятнадцати лет.

— Тринадцать... скоро будет.

— Но вы-то откуда знаете?

— А она там, внизу, мне носила конфеты, фрукты и всякие напитки. Если хотите, пойдемте ко мне, там у меня роскошные апартаменты. Я уже понял, что этот Алладин начал меня опутывать, как паутиной. И эта маленькая мушка — приманка, на которую я, как паук, должен броситься. Она даже ночью ко мне раза три заходила. И ставила мне на голову холодные примочки,— у меня, видишь ли, ночью сильно болела голова. Они мне влили какую-то скверную жидкость; я едва оклемался. Не хотел бы получить ее и во второй раз.

— Вам легче,— в раздумье проговорила Катя, пытаясь заглушить в себе приступ ревности, который подступился к горлу и затопил все ее существо.— Вам он будет устраивать сладкую жизнь, а меня ожидает пытка. Жаль, что я не имею иголочки, которой кольнул меня этот мерзкий старик. Я бы его живо усмирила.

— Чем же он тебе может угрожать?

Катя потянулась к Олегу, прошептала на ухо:

— Любовью.

Олег отстранился, будто ужаленный. И уже громко, никого не опасаясь, проговорил:

— Не отпущу вас от себя ни на шаг. А кто посягнет на вас — удушу.

И он показал крепко сжатые кулаки.

У Кати потеплело на душе. Улыбнувшись, сказала:

— Я тоже... не отпущу вас. Под страхом смерти.

— Будем считать, мы обо всем договорились. И еще хотелось бы думать, что мы таким хитрым образом объяснились в преданности друг другу.

Олег хотел сказать «в любви», но не посмел. Отважилась на это Екатерина:

— Может быть, в любви?

— Об этом и мечтать не могу.

— Как видите, я смелее вас.

Олег схватил ее, но... не поцеловал. Отпуская из своих могучих лап, тихо проговорил:

— Боюсь я вас. Вы же майор, все-таки. Вдруг как шутите.

— Нет, не шучу. И отныне буду всегда с вами рядом.

— А я беру на себя торжественное обязательство: слушать вас и во всем повиноваться. Если позволите, буду жить в ваших апартаментах и спать на коврике у ваших ног.

— Спите вот на этом диване.