Похищение столицы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 60

И по утренней, еще не проснувшейся Москве, шелестя шинами, покатила в отделение. Здесь дежурил капитан, только что пришедший из академии и, как все молодые офицеры, заочно влюбленный в майора Катю. Доложил, что начальство еще не пришло и до восьми часов он никого не ожидает.

Катерина тепло поздоровалась с ним, сказала:

— Зайдемте ко мне в кабинет. Давно хотела поговорить с вами.

Капитан взял под козырек:

— Слушаюсь, товарищ майор!

Катя замыслила план сколотить для себя команду из молодых офицеров, непременно русских и непременно женатых на русских, нечто похожее на тайное общество, и вместе с ними создавать большой отряд дружинников. Капитан ей давно приглянулся, и она сейчас решила с ним обо всем договориться.

В кабинете вскипятила воду, заварила душистый чай, достала конфеты, печенье и пригласила капитана к круглому небольшому столику.

— Вас, кажется, Иваном зовут?

— Да, Иван Сергеевич, как Тургенев, но можете называть меня Иваном. Я хотя уже и пожилой, но еще не старик.

— Что верно, то верно; я тоже не старушка, так что, надеюсь, на этой почве мы с вами поладим. Как вам у нас служится?

— Не о том я мечтал в жизни, но теперь-то, когда всем так трудно... Ничего. Бога гневить не надо.

— Вы москвич?

— Да, родился в Зарядье, где жил писатель Леонов. Но пришли новые русские, домик наш деревянный купили, а нам предложили квартиры на окраине Москвы, в Медведково. Поначалу-то ничего было, втроем с родителями жили, но потом я женился, двое детей у нас. Тесновато, но и то сказать: бывает, и хуже живут.

— Вы, наверное, знаете, у меня фабрика есть. Теперь вот доходы хорошие пошли — могу помочь вам.

— Помочь?.. Это как-то странно слышать. А на каких условиях?

— Никаких условий! Помогу и все.

Открыла сейф и достала оттуда пять упаковок достоинством в десять тысяч долларов каждая.

— Вот вам — на обустройство семьи. Можете и машину купить.

Иван брать деньги не торопился.

— Берите же!

Иван пожал плечами.

— Неудобно как-то. Я ведь расплатиться не смогу,— по крайности, в скором времени.

— А и не надо расплачиваться. Мы, русские люди, во всем разуверились; уж и вообразить не можем, что человек человеку может вот этак, запросто, помочь. Фабрику мне продали дешево, она почти так досталась, а вот сейчас прибыль от нее пошла. Так почему бы мне и не помочь своему, родному?..

— Своему... родному?

— Ну, да. Родному. Мы же с вами русские люди — значит, одного рода, родные. Вот если евреи, так те помогают друг другу; бедные приходят в синагогу и им дают деньги. А мы что же — хуже, что ли, их?.. Не понимаю вас.

Капитан взял деньги и неуверенно, неторопливо положил их в карман. И отвернул взгляд в сторону, стеснялся смотреть на Катерину. Поговорили еще несколько минут. Потом Катерина поднялась, сказала:

— Идите, капитан, на дежурство. А то еще позвонит генерал, а вас нет на месте.

Неловко поклонившись и краснея, направился к выходу. А Катя, глядя ему вслед,

подумала: «Нескладно у меня все это вышло, но как же иначе?.. По-другому я не умею, а помочь парню хочется. И не только ему». Она хотела бы собрать всех русских офицеров своего отделения, именно русских! Что же поделать, если она стала такой националисткой? Все чаще задумывалась: почему это представители малых

народностей,— те же кавказцы, или прибалты,— помогают друг другу, сплачиваются в группы, землячества и думают только об одном: как бы обмануть русских, взять у них и без того мизерную зарплату, пенсию и поделить между своими, только своими, а русские, как дети, ничего этого не видят. И дерут, дерут с них шкуру. По краю крыши огромного здания надпись: «Колхозный рынок». Еще с советских времен осталась, а попробуй, встань тут у прилавка вчерашний колхозник с морковкой или свеклой, выращенной у себя на огороде,— его кавказцы тут же вытолкают. И русский уходит покорно, смиряется, терпит. Да что же мы за люди такие, русские? Где наша хваленая загадочная душа, о которой пишут поэты? Где славянский характер, та силушка, что в полках Александра Невского и Дмитрия Донского священным огнем горела?.. Где деды наши, прадеды, что в сорок пятом Европу на колени поставили, немецкому зверю хребет сломали?.. Вон они, побелевшие от времени старички. В свой час Россию защитили, нам жизнь подарили, а теперь плетутся под презренными взглядами кавказцев, смотрят печальными глазами на горы апельсинов и яблок, а купить ничего не могут.

Катя не однажды наблюдала эти картины, и хотелось ей подойти к каждому, попросить прощения за глупую и пустую молодежь, не сумевшую защитить старость своих дедов, и отдать старикам последние деньги, и отвезти их домой на машине...

Обливалось слезами сердце, и давала себе клятву положить все силы, а если нужно будет, то и жизнь за своих, за русских — за дело, которому так беззаветно служили ее деды и прадеды.

Сжимала кулачки, готовая ринуться в любую драку, лишь бы защитить свой род. Не женское это дело — кидаться в драку,— скажет нам иной рассудительный читатель, но таков был характер у нашей героини, а из песни слов не выбросишь.

Отсюда, из этих картин и переживаний, и шел ее священный яростный национализм.

Положила на ладонь мини-телефончик, нажала кнопку «Прослушивание и запись», набрала номер квартирного телефона Автандила. И услышала беспокойный, нервный голос полковника. Говорил он быстро, заикаясь и захлебываясь, на своем родном языке.

Прилегла на диван в комнате для отдыха, слушала. Ничего, конечно, не понимала, отдельные слова и даже фразы Автандил говорил по-русски. Раза три повторил: «Нада брать, нада брать!..» Где и кого брать, зачем, с какой целью — этого Катя не понимала. И еще по-русски: «Москва—Мадрид».

Полковник называл Старрока — и тоже нервно, беспокойно, с шипящим присвистом и вороньим карканьем. «Старрок, Старрок!..» И дальше шла речь, не похожая ни на какие известные Кате языки.

Задремала, но тут же проснулась. И, не желая занимать ленту в аппарате, выключила телефон. Включила на одно только прослушивание. Но и на этот раз полковник говорил по-своему. Ему отвечали робко, с характерным для восточных людей подхалимским елеем. И тоже называли Старрока.

В восемь часов ей позвонил дежурный — капитан Баранов Иван Сергеевич. Доложил, что генерал пришел на работу. Катя позвонила ему, и тот радостно воскликнул:

— Катерина! Заходи!..

Старрок благодарил за деньги:

— Теперь их много, спасибо! Тут рядом с нами детский садик опустел, мы его купим, отремонтируем. И всем работникам зарплату прибавим, в полтора-два раза увеличим. Скажи Объекту: не для себя стараюсь, а для людей, для дела.

— Хорошо, товарищ генерал! Буду просить еще денег. Он должен быть благодарен людям, которые жизнь его берегут. А наш полковник что-то нервничает. Вот послушайте: узнаете его голос?..

И Катя незаметно для генерала включила похожую на брошь машинку. Г енерал снова вытаращил глаза:

— Так это у тебя такая фантастика? Покажи!

— Вы слушайте, а потом и покажу вам.

Генерал слушал. Наклонившись к Кате, боясь, как бы машинка и его не записала, прошипел:

— Чем-то взволнован. На своем языке лопочет.

И, услышав: «Нада брать, нада брать!..» — привстал в кресле, почти выкрикнул:

— Бандитам команду дает. Каратаева брать!

— Каратаева? Как?.. Мы же его охраняем.

— А-а-а, Катерина! Не знаешь ты кавказцев. Они у нас из-под носа всю милицию уведут, а тут один человек. Да его, может быть, и нет уж в квартире. Звони ему!

Катя стала звонить по сотовому телефону. Не отвечает. Позвонила по обычному — не отвечает. Позвонила Тихому. Тот был спокоен.

— Что вы, товарищ майор! Из подъезда никто не выходил.

— А вы пойдите на квартиру.

— Неудобно. Объект отдыхает.

— А вы сходите.

— Слушаюсь.

И Катя вместе с генералом побежала на выход. И уже в машине она снова набрала номер телефона. И снова молчание. Сердце ее гулко билось, в висках стучало. «Но нет. Не может быть! Он крепко спит. Как же могли его увезти, если всюду часовые. И двое стоят у входа в лифт: и на первом этаже и на третьем». Пыталась себя успокоить, но сердце билось все сильнее. Что-то ей говорил Старрок, но она не слушала. Она думала: «Больше не отойду от него ни на минуту!»