Зимняя роза - Рот Эмили - Страница 35

У дверей номера Дэвид, пропустив Лизу вперед, повесил снаружи табличку «Просьба не беспокоить». Привести ее сюда стоило ему большого линейного напряжения, и рисковать непрошеным вторжением он не собирался. Отель – это, конечно, избито и непристойно, но сейчас сей факт его почти не волновал. Он хотел быть с этой женщиной, а на все остальное ему было наплевать.

Лиза находилась в ванной, где сосредоточенно мыла руки. Дэвид тем временем вынул из мини бара банку с кока-колой и сделал большой глоток, чувствуя, как пересохло у него в горле. Его гостья вошла в комнату и остановилась рядом с кроватью, рассматривая помещение. Дэвид медленно подошел к ней, заключил в объятия и стал покрывать легкими поцелуями ее лоб, щеки, веки, волосы.

Лиза замерла, поскольку никак не ожидала от него такой нежности, и сейчас купалась в лучах исходившего от него тепла. Ее руки сами собой обвились вокруг его пояса, большие пальцы проникли под ремень. Она подставляла его поцелуям лицо, шею, плечи, чувствуя, как его руки плавно скользят вдоль ее спины: одна вверх, другая вниз. Дэвид спустил с ее плеч одну бретельку за другой, одновременно расстегивая молнию на платье. Через мгновение оно с еле слышным шорохом упало к ногам Лизы.

Ее пальцы затеребили пуговицы его рубашки, а он все продолжал покрывать поцелуями ее плечи, медленно-медленно спускаясь вниз к груди. Наконец Лиза справилась с пуговицами, и его рубашка полетела в сторону, Дэвид с силой прижал к себе женщину, так, что пряжка его ремня врезалась ей живот. Зато, каким блаженством было ощущать его обнаженную грудь. Жесткая поросль щекотала ее соски, усиливая наслаждение.

Дэвид подхватил Лизу на руки и, отбросив покрывало, уложил на кровать. В считанные минуты он освободился от остатков одежды и лег рядом. Медленно, головокружительно медленно он стал покрывать поцелуями ее тело, ведя губами от груди к животу и ниже – к заветной впадинке, все еще прикрытой тонким кружевом трусиков. Он стал целовать ее сквозь кружево, одновременно его рука проникла между ее бедер и, оттянув тонкую ткань, принялась исследовать жаркое лоно. Лиза выгнулась дугой, задыхаясь от наслаждения, а ласки мужчины становились все настойчивее, интимнее. Он умело и уверенно возбуждал ее, попеременно лаская то ее грудь, то губы, пока Лиза не взмолилась о пощаде.

Ей было даровано долгожданное блаженство. Тонкая ткань была сорвана, и он соединился с ней, трепещущей от предвкушения. Их тела стали медленно двигаться в едином ритме, то нараставшем, то вдруг замедлявшемся. Дэвид постепенно подводил Лизу к самому краю бездны и в последний момент отступал, дразня и отказывая в желанном освобождении. У Лизы не было никакого опыта в любовной игре, но она отзывалась на ласки мужчины с готовностью, трогающей его до глубины души и одновременно усиливающей возбуждение.

Когда, наконец, наступил долгожданный момент экстаза, и перед глазами Лизы поплыли радужные круги, она судорожно обхватила руками Дэвида, цепляясь за него как за последнюю соломинку, и он с силой прижал ее к себе. Весь мир куда-то рухнул, перестал существовать, и они остались парить в невесомости, ощущая лишь друг друга и свое слияние...

В этот вечер перед сном Лиза звонить тете не стала. У нее было такое чувство, словно она сплошной комок страсти, и каждый, кто ее увидит или услышит, мгновенно догадается, как именно она провела вечер. Она даже в фойе гостиницы хотела проскользнуть незаметно, но вовремя сообразила, что это было бы верхом глупости. Все равно, что повесить на грудь табличку «Я только что занималась любовью». В конце концов, кому какое дело! Она счастлива, и все! И Лиза гордо прошествовала мимо портье и дежурного, одарив их ослепительной улыбкой.

В последующую неделю отдых превратился для Лизы в сплошную идиллию, где не было места ни страхам, ни волнениям, ни раздумьям. Поклявшись себе получать удовольствие от каждой минуты, она упорно гнала от себя любые неприятные мысли. Например, о том, что им было очень интересно общаться друг с другом, но разговор никогда не заходил о личном. Они болтали о чем угодно: об искусстве, архитектуре, книгах, увлечениях, о его работе, о ее работе. Но ни разу ни Лиза, ни Дэвид не заговаривали о своих семьях. Никаких детских воспоминаний, упоминаний о родителях, детях, родственниках.

И еще одна тема, казалось, была запретной – Роджер и Памела. Дэвид не интересовался и тем, как они дружили, ни тем, почему расстались. Для Лизы это было колоссальным облегчением. Еще несколько дней – и у нее будет возможность хоть до конца своих дней копаться в воспоминаниях, анализировать, перебирать каждую мелочь. A пока она просто радовалась жизни.

Дэвид, естественно, тоже обратил внимание на некоторую однобокость их общения. О Лизе он знал только то, что рассказывали кузен и его жена. При нем они также строили догадки и о неожиданном разрыве. Получалось, что их брак стал для Лизы большой трагедией, ведь она с детства была влюблена в Роджера.

Кстати, Дэвиду это толкование показалось неубедительным: они столько лет дружили втроем, и Лиза прекрасно знала, что ее подруга и Роджер неминуемо поженятся. Однако Памела со свойственной ей чуткостью возразила, что одно дело – знать, что это когда-нибудь произойдет, и совсем другое – присутствовать на свадьбе в качестве подружки невесты.

Дэвид тогда просто пожал плечами. Эта история его не слишком заинтересовала. Мало ли кого из школьных друзей разбросало по жизни! Однако теперь, когда Лиза стала для него не абстрактной фигурой из жизни его родственников, а реальной, даже слишком реальной женщиной, он в мыслях снова и снова возвращался к рассказам Памелы. И нестыковка в ее рассуждениях становилась ему все яснее.

Тот факт, что Лиза за все время, которое они проводили вместе, практически ни разу не обмолвилась о друзьях детства, которым они были обязаны своим знакомством, лишь усиливал подозрения. Дэвид гнал от себя эти мысли, но все равно терзался. Спрашивать напрямик он не решался, тем более что давно заметил: стоило только подобраться к какой-нибудь запретной теме, как глаза Лизы становились прозрачными, и она замыкалась в себе. А ему их отношения уже стали слишком дороги, и он отчаянно боялся их испортить.