Тайна Соколиного бора - Збанацкий Юрий Олиферович - Страница 29

Лене становится нестерпимо больно. А девушка уже отходит от немца и направляется к загону. Леня хочет увидеть того счастливца, который лежит здесь рядом, так как она идет прямо к ним. Он видит ее сосредоточенное лицо, влажные глаза и поднимается на колени.

Девушка уже совсем близко, она протягивает руку навстречу брату. Лене, наверное, не увидеть счастливца: силы оставляют его. Он чувствует, что сейчас упадет… В это мгновение сильные руки обвивают его шею, горячий поцелуй обжигает пожелтевшее, как у мертвеца, лицо, а чьи-то губы шепчут искренне и радостно:

— Братик мой! Братик родной!

Слезы текут по его грязным, опухшим от голода щекам.

— Сестренка моя! — шепчет он, опираясь на сильное плечо девушки. Он всем существом своим верит, что эта девушка — его родная, незнакомая до сих пор сестра.

Обнявшись, они выходят за ворота загона. Он хочет обернуться к тем, кто остается, сказать им слово, но какой-то непонятный стыд за собственное счастье не позволяет ему сделать этого…

С каждым днем тело наливалось силой. Аленка и ее мать ухаживали за ним, как за братом и сыном. Он чувствовал себя действительно в родной семье. Люди, не знавшие своей семьи, всегда верят в то, что у них где-то есть родные и что они обязательно встретятся с ними. То, о чем Леня мечтал еще в детстве, пришло теперь.

Ежедневно Аленка приносила новую радостную весть:

— Еще девять хлопцев вырвали сегодня. А остальным передали поесть. Солдат такой дурной, говорит: «Для тебя, фрейлейн, я приготовил бы золотые горы. Ходи хоть каждый день». Где он и слова такие выучил? В гости все, дурак, напрашивается.

Гнев охватил Леню. Он чувствовал себя способным голыми руками разорвать фашиста.

Леня уже думал о том, что время собираться в дорогу, но что-то удерживало его.

«Завтра!» говорил он себе. Но день проходил, а он откладывал снова на завтра, не решаясь оставить свою семью.

Но если раньше он как-то оправдывался тем, что не окреп еще как следует, что ему по праву полагалось бы госпитальное лечение, то теперь, чувствуя себя здоровым, он не мог оставаться в положении малодушного.

«Завтра!» твердо сказал он себе. Он начал думать о том, как и куда двинется, чтобы прорваться к своим.

Аленка словно чувствовала, что беспокоит юношу:

— О чем ты задумался, Леня? Может, еще нездоров?

— Спасибо, здоров, Аленка.

— Так что же ты такой? — допытывалась она с тревогой в голосе.

— Пойду я завтра, Аленка, — решительно объявил Леня.

Увидев в глазах девушки удивление, он поспешил ее успокоить:

— Но я вернусь… Я тебя не забуду, Аленка… и маму. — И, как будто оправдываясь, добавил: — Ты понимаешь, Аленка, не могу больше… Война…

Аленка будто очнулась:

— Понимаю. Какой же ты хороший, Леня! — Она порывисто поцеловала его и отступила в сторону. — Куда же ты пойдешь?

Лицо ее было серьезным, но в глазах играла лукавая усмешка.

— Через фронт.

— Далеко!..

— Минер найдет дорогу.

Он готов был не идти — лететь через бесконечные просторы, лишь бы скорее вернуться обратно с победой.

— А другие уже пошли, — чуть прищурив глаза, сказала Аленка.

— Куда пошли?

— В партизаны.

Леня с удивлением посмотрел на девушку:

— Но где же их найти?

— А хочешь?

— Конечно, хочу!

— Сегодня ночью ты будешь у них, — тихо сказала Аленка, и они одновременно оглянулись на дверь…

Он попал в отряд Ивана Павловича и скоро стал здесь незаменимым человеком. Леня успел уже пустить под откос четыре эшелона и несколько машин… Нужно было добыть еще взрывчатку. Во всех движениях Лени проглядывало желание скорее осмотреть минное поле.

Мишка оставил Леню с товарищем за хлевом, а сам исчез в темноте. Он осторожно подошел к хате, припал к окну, окоченевшими руками нащупал тоненькую веревочку и с силой потянул ее к себе.

Прислушался. В хате кто-то вздохнул спросонья, повернулся на полу, и опять наступила тишина. Мишка снова дернул за веревку. Заскрипели доски пола, и к окну приблизилось чье-то бледное лицо: Алеша проснулся.

Чтобы не поднимать шума и, главное, не будить мать, они с Мишкой нашли хитроумный способ: ложась спать, Алеша привязывал к ноге веревку, а конец ее через окно пропускал на двор.

…На рассвете все четверо были уже в небольшом леске, за которым лежало минное поле.

С каждой минутой все больше выступали из темноты деревья.

Остановились на песчаном холме, поросшем молодыми сосенками и кустами. Холмы тянулись далеко, до самого Соколиного бора, и заканчивались высоким песчаным обрывом над Днепром.

Поле тянулось к большому болоту, по которому протекала илистая речушка. Зимой вода в ней не замерзала, и по утрам долина покрывалась туманом, который опускался инеем на камыши.

Через поле проходила широкая дорога. Она приобрела важное стратегическое значение: здесь должны были пройти войска противника, его танки и машины, рвавшиеся в широкие украинские степи. Не зря она была так старательно заминирована нашим саперным батальоном, когда сюда подошла линия фронта.

Поле ничем не выдавало себя. Казалось странным, что до такого позднего времени ничья рука не коснулась стеблей овса и гречихи, почерневших на корню, что никто не притронулся к кустам картофеля, ботва которого сгнила от дождей.

Люди обходили это поле стороной. У гитлеровцев не было времени его разминировать. Они проложили в нескольких метрах отсюда новую дорогу, обозначив ее указателями.

Рассвело. Леня Устюжанин, осторожно ступая и осматриваясь вокруг, вышел из леса.

Он шел медленно, как будто присматриваясь к чьим-то следам. Внезапно он остановился и словно прирос к земле. Он долго всматривался, как бы колеблясь — брать или не брать. Достал из-за пояса финку и начал ковырять промерзшую землю. Потом поднялся на ноги, держа в руках что-то похожее на плоский арбуз.

— Противотанковая, — объяснил он, повернувшись к ребятам. — Будет здесь работка! — добавил он, и им стало ясно, что эта работа ему очень по душе.

Вдвоем с товарищем Леня ушел в поле, приказав мальчикам наблюдать за местностью.

Где-то за рекой поднималось багровое зимнее солнце.

Мишка и Алеша внимательно следили за работой партизан, все время посматривая вокруг. Поле действительно напоминало бахчу, с которой убирают арбузы.

Потом партизаны осторожно перенесли мины в лес. Днем Алеша сходил в село — принес хлеба, вареной картошки и заступ, для чего-то понадобившийся Лене.

Так они работали несколько дней. Мишка постиг секрет разминирования и помогал партизанам. Они спрятали мины в искусно замаскированных ямах. Только после этого Леня пошел в село, раздобыл подводу и, нагрузив ее минами, выехал за Днепр.

«Бобики»

Мать встретила Мишку с великим неудовольствием.

— Где ты пропадаешь целые дни? — упрекала она. — Совсем развинтился ты, парень, без отца!

Мишке было обидно и больно слушать эти упреки. Ему было совестно обманывать мать, а сказать правду он не мог.

— Да мы с Алешей дрова тетке на зиму заготавливали, — попытался он оправдаться, вспомнив, что они в эти дни действительно принесли Алешиной матери несколько вязанок дров.

— Дрова заготавливал! О доме не подумает! Живешь вот в подземелье…

— А мы на зиму перейдем к тетке. Она звала.

— Вишь какой хозяин — «к тетке»! А отцовский двор так бы и бросил?

— Так разве навсегда?

— Вечно у тетки жить не будем. Подожди, вот отец с войны вернется — все расскажу!

Мишку это совсем не пугало. При упоминании об отце на его губах заиграла улыбка. Пусть только поскорее приходит отец, прогонит этих проклятых фашистов! Ему Мишка тогда расскажет все: как бессонными ночами один мерил пустынные поля, как разряжал мины и помогал партизанам.

Он уже не слышит упреков матери, его мысли — с отцом. Что там мать говорит, на кого жалуется — разве это касается Мишки? Разве он заслужил эти нарекания?

Взглянув на сына и увидев его исхудавшее, но мужественное лицо, которое осветилось в эту минуту внутренним светом, мать поняла, что сыну не до нее, и замолчала. Она давно заметила, что в мальчике произошла перемена: он стал замкнутым и вел себя совсем как взрослый.