Тайна Соколиного бора - Збанацкий Юрий Олиферович - Страница 15

Одноглазый Адольф, который больше всего гордился своим именем, у себя дома занимался всем и ничем. Подобно фюреру, его знали как недоучку-живописца, который брал и малярные работы, и как любителя музыки, и как пособника полиции в делах розыска. Теперь он забыл все свои прежние профессии, кроме двух последних, которым придавал особое значение. Все его карманы были набиты губными гармониками разных типов и видов. А полицейский опыт он широко использовал для работы в украинских селах.

День у них начинался в восемь утра.

Отто растапливал плитку, привезенную из Нюрнберга, и начинал готовить завтрак. У него всегда что-то шипело на сковородках и в кастрюлях.

Адольф садился возле дома на завалинке и наслаждался звуками военных маршей.

Фриц становился под липу и воображал, что находится в тире. От ствола яблони отлетали куски коры, падали ветки.

Стрельба и музыка продолжались, пока Отто, как распорядитель бала, не оповещал камрадов, что завтрак готов.

Следя за тем, как Фриц прячет в ящик свои пистолеты, Адольф говорил:

— Фриц, будь приятелем, вот этот… — и дотрагивался до одного из пистолетов. — На память!

Фриц чувствовал себя, как при встрече с грабителем на большой дороге:

— Что ты, что ты! Это же бельгийский. Мне его…

Он быстро сгребал оружие в ящик, а Адольф убеждался, что подарка от приятеля не получит. Чтобы загладить неловкость, он спрашивал:

— Как думает господин Фриц: наши Москву взяли?

Господин Фриц безусловно ничего не думает. Ему и так хорошо. Довольно того, что за него думает фюрер.

Завтракали они долго и молча. Только и слышно было, как трещали куриные кости, будто там работала льнотрепалка.

В это время во двор входил Лукан. Останавливался у порога, как охотничья собака, делающая стойку.

Василек наблюдал за его жалкой фигурой, смеялся одними глазами и нетерпеливо ждал того, что совершалось каждое утро.

Появлялся Отто, и Лукан отвешивал земной поклон.

— А, господин бургомистер! — весело, как равного себе или старого друга, приветствовал Отто Лукана. — С добрым утром!

— С добрым утром, с добрым утром, господин офицер! — здоровался, низко кланяясь, Лукан.

Отто очень нравилось, что его называют господином офицером.

— Как спалось? — дружески спрашивал он Лукана и тыкал ему в руку сигарету.

Поспешно, задыхаясь от радости, Лукан благодарил за внимание, интересовался сном и здоровьем господина офицера и, хотя отродясь не курил, благоговейно прикладывался сигаретой к поднесенной гостеприимным Отто зажигалке. Он готов был не только курить — дым глотать, пусть только прикажет господин офицер!

Отто расспрашивал о здоровье жены и детей, не зная даже, есть ли они у Лукана, а потом начинал деловой разговор.

— Сколько вчера отправлено свиня? — спрашивал он, и глаза его становились круглыми и холодными.

Лукан бледнел, губы его дрожали:

— Десять, десять, как было приказано, ваше благородие!

Отто несколько минут смотрел на старосту, потом его короткая твердая рука удивительно быстро мелькала в воздухе, и на весь двор раздавалась звучная пощечина:

— Врешь, старая лиса, нужно двенадцать!

— Десять приказывали, ваше благородие, — пробовал защищаться староста.

В ответ звучала вторая пощечина, и у старосты загоралась другая щека.

— А коров?

— Тридцать, ваше превосходительство.

Отто был доволен.

— Кур? — спрашивал он дальше.

— Ох, с курами горе! Господину офицеру уже нечего стрелять. Всего по селу взято на учет пятьдесят четыре курицы. Я решил оставить их для вашего превосходительства.

Отто минуту думал, потом одобрительно кивал головой. Доставал из кармана широких, лягушечьего цвета брюк блокнот и карандаш, что-то быстро записывал и распоряжался:

— Сегодня — пятнадцать хороший свиня, сорок коров, триста пудов пшеницы.

— Будет исполнено, — кланялся Лукан.

Василек говорил матери:

— Ну и вояки!

Он уже смотрел на врагов без страха, с чувством отвращения и превосходства.

…Пришел наконец день, когда Отто объявил матери:

— Ну, хозяюшка, жаль расставаться, но ничего не поделаешь, нужно. Завтра выезжаем. Не скучайте по нас. Приказ фюрера!

— Езжайте, — только и прошептала мать, и у нее вырвался облегченный вздох.

Клятва

Войдя в свои права, осень повела себя сперва сурово — все что-то хмурилась, а потом смягчилась. Небо очистилось от туч, в глубокой синеве появилось солнце. Оно не горело по-летнему, но зато золотило деревья, покрывая каждый листочек такими чудесными узорами, какие вряд ли удались бы самому искусному художнику.

Соколиный бор теперь золотился, пылал холодным пламенем, а осень каждое утро готовила всё новые и новые рисунки, добавляя горячие краски.

Однажды утром мальчики снова собрались в Соколином бору. В последнее время они многое успели сделать. В лесу у них было теперь свое убежище. За несколько дней и ночей они построили замечательную землянку. Это была настоящая комнатка, в которой могло поместиться до десяти человек. Ее крыша была вровень с землей и так замаскирована, что самый острый глаз не смог бы ее заметить. Прямо на крыше росли папоротник, ореховые кусты и колючая ежевика. Свежеразрытую землю укрыли сухими листьями, травами. Казалось, даже зверь не ступал здесь, и, уж конечно, никто не заподозрил бы, что здесь поработали человеческие руки. Вход в землянку устроили под большим ореховым кустом. Дверь сплели из лозы, обмазали глиной, украсили сухой травой и ботвой, а сверху еще и веток сухих набросали.

Мальчики очень любили теперь проводить время в землянке, вести разговоры, обдумывать, как они будут бороться с врагом.

Отец Мишки был пасечником. Пчел немцы уничтожили, но Мишка нашел в погребе несколько кругов воска и принес в землянку. Мальчики сделали из воска свечи, и теперь у них было светло. Очень нравилось им свое собственное жилище: стены оплетены лозой, пол устлан сухим сеном, потолок деревянный. Даже стол смастерили. Над столом повесили два маленьких портрета — Ленина и Сталина.

Собравшись утром, мальчики делились своими успехами. Мишка и Тимка сияли — они разбросали за ночь десятки листовок. Ни одно пожарище, ни один двор не остались без внимания. Только двор Василька обошли. А старосте Тимка набросал полный двор листовок: пусть читает, собака!

Отныне всю ненависть к врагу за Савву, за Саввину мать, за сиротку Верочку Тимка направил против Лукана. Теперь Тимка не даст ему житья! Мальчик придумывал для него самые фантастические наказания. Не расстрелять или повесить, а так допекать! Допекать, пока подохнет в страшных муках, с ума сойдет или повесится!..

Ребята с увлечением рассказывали, как они ходили в ночной тьме, оставляя за собой белых трепещущих мотыльков.

Но все их подвиги померкли после того, как Василек, приняв таинственно-важный вид, неторопливо вытащил из кармана черный, как воронье крыло, пистолет: это был один из пистолетов, составлявших богатство Фрица. Мальчики, не веря своим глазам, раскрыли рты, а Василек, к еще большему их удивлению, вынул несколько пачек патронов.

— Ну и штучка! — радовался Тимка, нежно поглаживая холодное тело пистолета, как будто это он был хозяином оружия. — И у дядьки Михайлы такого не было! — воскликнул он.

— Где ты его? — порывисто спросил Мишка. Глаза его горели завистью: почему не он добыл такую чудесную вещь?

Василек рассказал, как он достал этот пистолет.

— Теперь Фриц с ума сойдет или еще, чего доброго, застрелит Адольфа. Вот было бы хорошо!

Первый трофей разглядывали долго: ведь не каждому выпадает счастье прикоснуться своими руками к настоящему оружию! Единодушно решили подарить пистолет командиру партизан, как только он к ним придет.

Одно только волновало: почему он так долго не идет?

— Вообще мы должны собирать оружие, — наставлял своих друзей Василек. — Всё — винтовки, гранаты, патроны…

Мишке даже непонятно было, как же он до сих пор об этом не подумал. Ведь двоюродный брат Алеша, живший в соседнем селе, говорил однажды, что знает, где есть оружие, но Мишка даже внимания на это не обратил.