7 историй для девочек - Дюма Александр - Страница 43

Страх за Таню, раскаяние, угрызение совести, негодование на себя, все смешалось в душе Лики, все слилось в один сплошной мучительный хаос.

– Тетя Лика приехала! Кто скорее к тете Лике! – услышала она веселый голос Федюши, и вся орава детишек бросилась навстречу к ней.

– Ты больна была? Отчего не ехала? А мы ждали, ждали! Танюша захворала… Кричит все время… Страшно! Доктор ездит, такой важный с очками на носу! Страсть! – докладывали ей со всех сторон ребятишки.

– Милые вы мои… – бегло ласкала их мимоходом Лика, – соскучилась я без вас. Постойте-ка, сейчас к Танюше схожу и вернусь к вам снова.

Она нежно отстранила от себя прильнувшего к ней Федю, кивнула остальным и быстро направилась в комнату Коркиной.

На широкой постели надзирательницы вся красная и пылающая, как огонь, лежала Танюша. Белокурые локоны растрепались по подушке, окружив точно сиянием исхудалое и заострившееся личико больной. Глаза девочки были широко раскрыты и блестели нестерпимым, горячечным блеском. Засохшие губки с трудом выпускали горячее дыхание.

– Тетя Лика… – с трудом произнесли эти губки, и исхудалая, похожая на лапку цыпленка, ручка, с трудом отделившись от одеяла, протянулась к молодой девушке.

– Сокровище мое! – изнемогая от жалости, произнесла Лика, осторожно охватывая исхудалое тельце ребенка.

– Я рада, что ты приехала! Я рада! – лепетала Танюша, – я боялась, что не увижу тебя и князеньку. Я так тебя люблю, тетя Лика, так люблю и вот… вот увидала, наконец.

«Что это? – сознательное предчувствие смерти или так детский лепет у нее?» – подумала тревожно Лика и вдруг, наклонившись над Таней, сейчас только увидела багровые пятна, зловещими кругами выступившие на груди и шейке больной.

– Когда был доктор? – дрожащим голосом спросила она надзирательницу.

– Вчера вечером, Лидия Валентиновна.

– А этого он не видел? – спросила Лика, указывая на пятна, покрывавшие тельце Тани.

Валерия Ивановна, очевидно, сама только что заметила их сейчас.

– Боже мой, заразное что-то у Танюши нашей, – прошептала она в ужасе и тревоге.

– Надо детей отделить… или ее увезти отсюда… Надо весь приют перевернуть вверх дном. Доктора еще позвать, консилиум собрать, что ли, – роняла слово за словом Лика, хватаясь за голову и в волнении дрожа всем телом.

– Сейчас же детей перевести в другое помещение… сию минуту необходимо сделать это. Да.

– Нельзя этого, Лидия Валентиновна, нельзя без княжеского приказания, он сказал, что все сделает сам, не могу действовать без него, – отвечала Коркина, волновавшаяся не менее Горной.

– Но Танюша умрет, пожалуй, пока мы узнаем распоряжение князя?

– Ничего не могу поделать, Лидия Валентиновна, неудобно без его разрешения, – твердо произнесла Коркина, а у самой сердце облилось кровью при мысли о том, что могло случиться с Таней.

– Я поеду к нему! – глухо произнесла Лика, – и привезу его сюда к Танюше… Надо ее спасти! – во что бы то ни стало спасти, поймите!

– Не уходи, тетя Лика… побудь у меня… побудь, – залепетала в ту же минуту в смертельной тоске больная, цепляясь своими худенькими пальчиками за платье молодой девушки.

– Сокровище мое, я опять к тебе приеду… Маленькая моя! Бесценная моя бедняжка!

И Лика осыпала бесконечными поцелуями слабенькую, крошечную грудку, где зловещими пятнами выступили признаки болезни. Потом, наскоро пожав руку Коркиной и сказав, что через полчаса будет здесь снова, вышла из приюта.

XXI

Одно жгучее безумное желание выхватить из когтей смерти Танюшу руководили Ликой, пока она ехала по бесконечным линиям Васильевского острова на Каменноостровский проспект, где жил князь. Личные чувства ее к жениху, точно придавились под тяжестью сознания несчастья, которое теперь овладело всем ее существом.

Она винила себя в недосмотре, невнимании и в полном равнодушии к делам питомника за все последнее время, погрузившись с головой в свое личное счастье, в свои собственные мелкие, как ей казалось теперь, интересы.

«Забросила! Забросила, цыпляток моих! – с горечью мысленно повторяла самой себе Лика, – забросила жалких, маленьких, точно и не было их у меня совсем на свете. Гадкая я, бездушная, скверная эгоистка!»

Так громила она себя во всю долгую дорогу к дому князя. Но, чем ближе подъезжала Лика к незнакомому ей еще дому Гарина, тем тише и тише становилась ее злоба на себя, тем острее и ярче вспыхивала в ней неясная бессознательная радость предстоящего свидания с князем… Сейчас она увидит его, скоро, скоро… сию минуту увидит его добрые глаза, услышит его ласковый голос, так и врывающийся прямо в душу, который так близок ее любящему сердцу. С сильно бьющимся сердцем сошла Лика с извозчика у ворот княжеского дома и направилась по широкой дороге прямо к главному крыльцу, наугад отыскивая путь.

Не слыша ног под собою, она поднялась по ступеням крыльца и позвонила у подъезда.

Внушительного вида лакей открыл ей двери.

– Князь дома? – спросила молодая девушка срывающимся от волнения голосом.

– Никак нет!

При этом ответе на прелестном личике Лики выразилось такое красноречивое отчаяние, что даже видавшему на своем веку виды лакею стало жаль от души этой неожиданной посетительницы. Он смутно догадывался к тому же, что белокурая барышня и есть будущая хозяйка дома, будущая новая княгиня.

– Да вы пожалуйте в кабинет-с, записочку оставьте его сиятельству! – предложил он.

– А… в кабинет? Хорошо!..

Лика быстро сбросила пальто на руки лакея и, предшествуемая им, направилась по длинной анфиладе комнат.

Вот эта громадная, мрачная комната с бюстами философов, картинами и коврами, вся заставленная громоздкой, тяжелой мебелью, о которой князь так часто говорил ей. Здесь он проводит часы, думая о ней. Здесь читает свои любимые книги, здесь работает, составляя проекты новых благотворительных дел.

– Дайте мне бумагу, – сказала Лика лакею, – я напишу князю.

– Слушаюсь! – произнес он, почтительно глядя на молодую девушку, про которую уже слышал много хорошего и которая сразу расположила его в свою пользу открытым, добрым, честным лицом. Лика присела к письменному столу и написала на блокноте три коротенькие строчки на всякий случай.

...

«Князь Всеволод! Танюша при смерти, сделайте соответствующие распоряжения насчет остальных детей, пожалуйста, так как у малютки, несомненно, заразная болезнь».

Потом, подумав немного, Лика прибавила внизу: «жду вас немедленно в питомнике», и, отложив перо, не покидая своего места, окинула глазами комнату. Как здесь было хорошо! Здесь она непременно будет читать вслух поочередно с князем, здесь же, в этой прекрасной большой комнате станет заниматься с маленькой Ханой как с родной сестренкой: учить ее и забавлять ежедневно. Жаль только, что при всей привязанности к князю и к его покойной жене, так сильно любя обоих, до сих пор не переменила веры и осталась все тою же маленькой язычницей, проводя столько лет в европейской семье. И Лика невольно перенеслась мечтами о том недалеком будущем, когда она будет стараться убедить Хану принять христианство. Как бы это было хорошо!

– Здравствуй, – произнес неожиданно за ее плечами звонкий детский голосок. Молодая девушка вздрогнула и обернулась.

Между двумя половинками темных бархатных портьер стояла яркая, пестрая, крошечная фигурка с устремленным на нее любопытным взором небольших черных блестящих глаз. Странная фигурка со своим ярким костюмом, в котором преобладали голубые, желтые и черные цвета, казалась сошедшей с какой-нибудь фарфоровой японской вазы.

– Вы Хана? – обратилась Лика ласково к маленькой незнакомке. – Здравствуйте, голубушка.

– Я – Хана! – получился утвердительный и очень серьезный ответ.

И лицо крошечки озарилось прелестной улыбкой.

– Таксан иеруси мусме! Таксан иеруси, [18] – произнесла она, разглядывая лицо, волосы и фигуру Лики, – кра-са-ви-ца, – с трудом выговорив по-русски трудно произносимое слово. – Хана слышала, что русская мусме похожа на ангелов, которым молятся европейцы, и волосы у русской мусме сияют, как солнце! Но такой не видала! Про такую не думала! Вот какая мусме! – закончила она с восторгом, и затем добавила, задумчиво помолчав мгновенье.