Приключения 1968 - Жемайтис Сергей Георгиевич - Страница 81

Огонь бежал по тайге. Прыгал светлячками с ветки на ветку, кружил шмелями. И вдруг, разом охнув, охватывал деревья от подножия до вершины. Снопы искр, черные клубы дыма и лиловые языки пламени, словно бы выброшенные неведомой силой, взмывали в небо. И стена огня рассекала тайгу, а внежиги, светлячки и шмели, шипя, плюясь и гудя, снова забегали вперед, обгоняя оранжевый вал. Таял, пузырился снег, вспухали и лопались стволы елей, раскалывались камни и деревья, выламывая ветви, корчились в агонии.

Низкое небо с тяжелыми тучами прижимало дым, и было уже не понять, где начинается земля и кончаются тучи.

Сник, улегся ветер, но от этого пожар не стал тише. Вал огня шел уже сам по себе, ветер сделал свое дело. И теперь дремал, оттягивая время, когда на материке люди почувствуют запах пожара.

Звериная тропа круто пошла вниз, вдруг снова разбившись на сотни отдельных следов. В затухающем сознании мелькнула мысль: «Вырвался…» Даже сейчас, в минуты, казалось бы, непоправимой беды глаза продолжали замечать тайную жизнь тайги.

В дымящейся одежде, с обгоревшим лицом и руками выползал Кеша из огня, жадно, как зверь, прихватывая спекшимися губами снег.

Тайга обрывалась, подсеченная камнепадом. Где-то позади осталась плотная завеса дыма, и воздух, такой невесомый и чистый, разом наполнил легкие, причиняя дикую боль, вызывая кашель. Кеша кашлял, отплевывая черные сгустки крови и копоть. Он силился встать совсем так же, как встреченный им олененок, — и не мог сделать этого. Кашель катал его по снегу, выворачивал, трепал голову, выламывал ребра. Ему не было конца… Все внутри Кеши пылало. Хотелось пить, нестерпимо болело распухшее лицо в черных пятнах ожогов. Непослушными пальцами охотник хватал снег, заталкивал его в рот, но кашель не давал остудить пылающее горло.

«Нет, врешь, оклемаюсь», — думал Кеша.

Прояснялись мысли, собиралась и крепла воля. Сильный человек снова — уже в который раз! — возвращался к жизни.

Кашель кончился неожиданно. Кеша повернулся на спину и полежал недолго, прикладывая к губам и лбу пригоршни снега. Он медленно, помалу тянул сквозь зубы редкую, пахнущую дымом влагу, и она тут же на языке высыхала, не принося облегчения жаждущему телу.

Снова попробовал встать — и снова не смог. Тысячи красных червячков завозились в глазах, где-то глубоко внутри у сердца лопнула струна, и мелкий сухой звон наполнил уши.

И вдруг Кеша отчетливо различил стук мотора.

«Кунгас, — отметил. — Блазнится?» Но мотор действительно стучал совсем рядом с осыпью, под скалами.

«Люди! Неужели пришли люди! Люди! Дорогие! Я так ждал вас! Наконец-то! Люди, хорошие вы мои!..»

Поборов оморочь, Кеша подполз к краю камнепада, сорвался с него вместе с сугробом. Как на ледянке, скатился с осыпи и медленно, стараясь как можно меньше увлечь за собой камешника, пополз вниз к скалам.

Мотор работал все громче. Его только что пустили и сейчас прогревали.

«Уйдут, господи, уйдут! — думал Кеша, все ниже и поспешнее проталкиваясь к скалам. — Неужто решили, что сгорел я! Неужто уйдут? Люди!» — хотел крикнуть, но не смог. Горло, перехваченное болью, издало тоненький, шипящий звук.

А мотор работал уже в полную силу. Рев то поднимался до высокого визга, то ходил равномерно и густо.

Ну, вот и скалы. Осыпь круто поворачивала влево и застывшим камнепадом отвесно обрушивалась вниз. Кеша пополз вправо, тут была ровная крохотная площадка с двумя голыми останцами у края и малой березкой. Кеша согнул руку, взяв тоненький ствол деревца под левый локоть, кисть распухла и не сгибалась. Упершись правой ногой в останец, посунулся вперед и заглянул туда, откуда неслись хлесткие удары волн и стук мотора.

Внизу Кеша увидел людей. Их было пятеро. Один держал на волне кунгас, не давая прибою выкинуть его на камни. Четверо остальных копошились на берегу. Охотник хотел крикнуть:

— Люди! Тут я! Вот он — живой! — но не смог. Снова подступила к сердцу оморочь.

Он отвалился на площадку, стараясь победить дурноту. Людей Кеша видел одно мгновение. А хотелось смотреть на них долго. Он скучал о них, и думал, и помнил всегда.

И снова поборол Кеша слабость. И снова потянулся всем телом, чтобы глянуть на людей и дать им знак. Вот они, люди, совсем рядом! Они суетятся, что-то несут к прибою на руках, перекликаются, за шумом моря голосов не слышно.

И вдруг Кеша различил то, что бережно несли люди. Это была сеть — громадная тонкая капроновая сеть, запутанная в большой блестящий клубок. В клубке что-то копошилось и дергалось.

— Чо?! Чо?!.

Кеша не поверил глазам. То живое и копошащееся было искристым огнем собольего меха. Рядом с белой закраинкой прибоя охотник разглядел еще три клубка и горку черных трупиков.

«Так вот он откуда, огонь! Выжигали соболя, гнали его огнем в сети. Били на голом месте тех, кто избежал ловушки, кто спасся от огня. Убийцы! Нелюди, да как же носит вас на себе земля?! Как вы смотрите в глаза матерям и детям своим?!»

Силы оставили Кешу, и он, откинувшись навзничь, потерял сознание.

Когда снова пришел в себя, первое, что услышал, — удаляющийся стук мотора.

Кунгас уходил к южной бухте острова. Пятеро спешили. Там до темноты им надо было подобрать шестого.

Северное побережье скалистое, зимою спуститься к морю по скользким камнепадам, по обледенелым останцам, осыпям и сугробам невозможно. Прошлым вечером шестой сошел с кунгаса в той же южной бухте и ушел к вершинному ельнику горы Высокой. Ночь он провел у костра. Поутру вынул из котомки полиэтиленовую банку с бензином. Проверил время по светящемуся циферблату наручных часов. За ночь те пятеро должны были успеть развесить сети, занять номера на южной окраине ельника. Тщательно, деловито выверил направление ветра. В разных местах сгрудил сушняк, завалил несколько молодых елей, обрызгал бензином. Все это он делал не спеша, обстоятельно.

Еще до свету среди таежного подгона и вглуби метров за сто от опушки вспыхнули семь костров. В один из них пришелец сунул уже пустую полиэтиленовую банку. Сбросив на чистом месте кожух, бегал от костра к костру, поправляя огонь. Ветер дул ровно: сушняк и молодая хвоя занялись разом. И как только запламенели факелами первые елочки, пришельца охватил страх. То, что было давно продумано, выверено, то, что готовилось вот уже несколько лет, вдруг напугало его, леденяще захолонуло сердце, гулким стуком отдалось в ушах.

В том, что преступление, которое совершил, не откроется, он был уверен. Нелетная погода, низкие тучи, туман от островов до материка, ветер, уносящий дым в океан, пурга, которая грянет не сегодня-завтра и занесет следы, безлюдье — все это убеждало в безнаказанности совершенного.

Но что-то другое, страшное и роковое, повисло над ним, заставляя воровски озираться, суетиться, стремиться втянуть голову в плечи и бежать прочь. Кто-то незримый следил сейчас за ним отовсюду пристальным и вездесущим взглядом. Не веря в бога, он все-таки перекрестился, прошептав пустой скороговоркой: «Господи, помоги…» И побежал прочь от занимающегося пожара вниз по склону.

Он должен был спуститься к бухте и там на берегу отсидеться до тех пор, пока не придет с добычей кунгас. Но страх заставил его изменить это решение. Он не мог сейчас быть один на один с тайгой и, сторонясь ее, пошел по чистому месту, огибая сопку. Расчет его был прост: успеть выйти к своим до того, как они уйдут с добычей к бухте. Это было нарушением их хорошо и холодно продуманного плана.

Подножие сопки, которым он должен пройти, сплошь засыпано камнями, изъедено глубокими овражками. «Снег нынче глубок, пройду, — решил он. — Да и вталь — наст крепок, удержит лыжи, не даст запороться в сырую марь или подснежные родники».

Как часто в холодно задуманных и расчетливых преступлениях чувство страха в мятущейся душонке, чувство безысходности происходящего мешает все карты! Природа сама заставляет преступника сделать первый шаг к расплате. Тайга не приняла его, не скрыла в себе, она воззрилась на него тысячами невидимых глаз, заставляя бежать прочь на виду у нее. И он бежал, втягивая голову в плечи, не поднимая глаз к вершинному ельнику. Там уже широко бушевал огонь…