Приключения 1968 - Жемайтис Сергей Георгиевич - Страница 41

Вспомнился вчерашний день, разговор с Поддымовым, предложение которого оказалось таким неожиданным и заманчивым.

— Не совсем твой профиль, — закончил разговор Поддымов, постукивая по ладони очками, — но, учитывая опыт, думаю, справишься.

Говорил он уверенно, как о давно решенном и принятом. Этот уверенный тон понравился Приходько, и он согласился.

Машину тряхнуло сильнее обычного. Приходько придержал рукой бутылки, устроился поудобнее и стал смотреть в окно. Но новые впечатления не заглушали нахлынувших воспоминаний.

Трудно поверить, что только месяц прошел с того дня, как он вкалывал на строительстве моста. Кажется, будто было это давным-давно. А сейчас машина, скорость и впереди море. Пока все отлично. Приходько не любил заглядывать далеко, считая, что все строится по кирпичику, плотно, один к одному, каждый на своем месте. И Поддымов такого же мнения. Так и сказал, когда отстранял Петра: не бренчи нервами, не заглядывай в космические дали, спокойно работай сегодня, спокойно спи, а завтра работай еще спокойней.

Жестко он с Петром, но правильно. Нельзя неоправданно рисковать, и работать на глазок нельзя. Вообще-то, если быть справедливым, Поддымов мужик крутой, но ужиться с ним можно. Вчера, вручая Приходько билет и документы, сказал сухо: «Море, дорогой, а потом мы с тобой развернемся. Главное — хороший старт». Нет, стоящий он, зря ребята говорят, что зверь.

Приходько закурил и посмотрел на своего попутчика. Тонкая шея, розовые уши, словно лопухи, торчат в стороны, просвечивая темными прожилками.

«Тоже отдыхать хочет», — подумал о нем Приходько с неожиданной симпатией. «Что же, каждому свое», — вспомнил он любимую фразу Поддымова.

Опустив стекло еще ниже, он жадно вдыхал свежий воздух. Грязь и песок, солнце и дождь, мороз и ветер, серые лица — все позади.

— Хорошо, — произнес он вслух.

— Что вы сказали? — попутчик обернулся.

— Хорошо, говорю, — показал Приходько на выплывающее из-за поворота море. — И давайте знакомиться — ведь мы сейчас коллеги. Приходько Иван Николаевич, — и протянул руку.

— Казаков Игорь Львович, — ответил попутчик. — Простите, а почему коллеги? Вы тоже юрист?

— Я инженер, милейший, — смеясь, ответил Приходько. — А на курорте все коллеги. Все мы носим высокое трудовое звание отпускников.

— Юрист тоже неплохо, — обиделся Казаков, — особенно тот, который людей направляет обратно, а не туда, — пояснил он жестами, что такое «туда», а что «обратно».

— Ну, это ты брось, — вмешался водитель, — есть людишки, что их следует только туда, никаких обратно.

При слове «обратно» он заложил лихой вираж. Приходько, завалившись, чуть не выдавил дверцу машины. Обратный вираж мгновенно вернул его к исходной позиции.

Казаков, схватившись одной рукой за спинку сиденья, другой размахивал в воздухе.

— На дорогу смотри, — выкрикнул он, — людей везешь, убийца! Разобьешь — в тюрьму посадят.

— Вот это и есть — туда, — флегматично буркнул водитель, — только тебе это будет уже все равно, — добавил он и выплюнул в окно изжеванный окурок.

«Да, дорога здесь не для нервных», — подумал Приходько.

— Верно, много денег везешь, — начал опять водитель и подмигнул Приходько в зеркало. — С мошной — они все пугливые. Наш брат, шофер, этот факт давно заметил.

— Вот напишу твоему начальству, — Казаков постучал пальцем по табличке с указателем адреса и телефона таксопарка, — что ты смотришь не на дорогу, а в карман пассажиру.

Приходько с удовольствием следил за перепалкой. «А вот и не напишешь, — думал он, разглядывая на свет перепончатое ухо Казакова. — Такие крикуны не пишут».

Видимо, водитель был такого же мнения, так как независимо сказал:

— Пиши, дорогой. У нас писателей народ уважает, — и демонстративно отвернулся.

Начинался город.

— Вот он, лучший из курортов нашей Родины, — голосом уличного зазывалы начал излагать оживившийся опять водитель. — Чудеснейший город! Мало публики, уединение, тишина. Кафе и рестораны всегда готовы обслуживать вас.

Приходько видел в зеркале довольное лицо.

— …Благоустроенный пляж, скучающие красавицы…

— Куда подавать? — Шофер прервал себя на полуслове.

Такси, увертываясь от лениво фланирующих отдыхающих, настойчиво пробивалось к центру города.

Приходько перегнулся через спинку и спросил:

— Вас куда, Игорь Львович? Лично я в «Приморскую».

Шахов вышел на балкон гостиницы и осторожно взмахнул руками. После вчерашней гимнастики тело побаливало, и Шахов, ругаясь и кряхтя, начал разогреваться.

«Сто пятьдесят какая-то последняя попытка начать новую жизнь», — думал он, размахивая руками. В успех задуманного он сам не верил. Неделя, ну две — на большее его не хватит. Потом появятся объективные причины, исключающие гимнастику, и все его мечты разлетятся в прах.

Много лет назад, когда его увлечением стал бокс, однажды на тренировке Шахов услыхал за своей спиной реплику: «Способный лодырь. Ну, конечно, узнает, что на ринге бьют не только по самолюбию, на том и закончит».

Тогда он страшно разозлился. Проявлял чудеса работоспособности. Хотел доказать всем, а прежде всего себе самому, на что он способен. Однако многого не добился. Победы были, но дальше второго разряда Шахов не пошел. Многие его приятели стали мастерами, добились известности на всесоюзном, а затем и на зарубежном ринге. А он скоро начал жалеть себя, каждый раз находя веские оправдания. То причиной пропуска тренировки была девушка — неудобно же появляться у нее с разбитым носом, то страхи матери, то еще что-нибудь в таком же роде. И тогда и тем более сейчас он знал, что основной причиной была лень. Настоящий бокс требует работы, работы и самоограничений. А в те годы он не очень любил работать и слишком любил себя.

Но одиннадцать лет, проведенные на ринге, научили его многому, выработали четкое мировоззрение, которое выковали кулаки противников. Эти кулаки приучили его уважать любого соперника, каким бы слабым и беспомощным он ни казался. Только лежащий не страшен, даже в самой выгодной ситуации можно проиграть — эти первые заповеди ринга Шахов взял на вооружение, несколько переделав на свой лад.

Появилась испарина, двигаться стало легче, и Шахов повеселел.

На балкон из соседнего номера вышел Друянов, с которым Шахов познакомился вчера в ресторане и с которым провел вечер за преферансом. Друянов вынес стул и уселся на него верхом. Руки его почти касались пола, а ноги переплелись так, что нельзя было понять, где какая нога. Подбородком Друянов уперся в спинку стула. Блеклые, из-под набрякших век глаза его на крупном, резко очерченном морщинами лице бесцеремонно и иронически разглядывали потеющего Шахова.

— Михаил Алексеевич, оставите нас без веранды, — сказал Друянов, позевывая. — В вас ведь, наверное, килограммчиков сто?

— Девяносто два, — уточнил Шахов, швырнул скакалку в номер и, повернувшись к собственнику спиной, начал бой с тенью.

Он и без комментаторов знал, что юношеской стройностью не обладает давно. А в день приезда, встав на весы, которые в городе торчат на каждом углу, Шахов только тихо ахнул. И сейчас, вместо того чтобы признать тщетность своих стараний и прекратить это бессмысленное самоистязание, Шахов ожесточенно наносил по воздуху хуки и апперкоты.

— Думаете, перед вами Казаков или Приходько? Сходи при восьмерной с маленькой — и не пришлось бы сейчас избивать воображаемых партнеров, — не унимался Друянов, напоминая Шахову его вчерашнюю оплошность в преферанс.

Шумно выдохнув на последнем ударе, Шахов вытер пот и подошел к своему зрителю, противнику и судье:

— Кажется, Александр Викентьевич, мы вчера платили вдвоем, — отпарировал он, — так что одного из этих грабителей я оставляю вам.

И пока Друянов распутывал свои длинные, как у спрута, конечности, Шахов, довольный нанесенным ударом, отправился в душевую. Вдогонку он услышал голос Друянова: