Сильвия и Бруно - Кэрролл Льюис - Страница 17

— Что это за гвоздь торчит здесь в полу? — громыхал он. — Забить его немедленно! Забить его! — И удар за ударом обрушивались на извивающегося Уггуга, пока тот, захлёбываясь слезами, не повалился на пол.

Тогда его папаша повернулся к разыгрываемой сцене «бритья» и разразился хохотом.

— Прошу прощения, дорогая, не могу остановиться, — произнёс он, едва переводя дух. — Ну что ты за дурочка! Поцелуй же меня, Табби!

И он обхватил руками шею устрашённого Профессора, который издал дикий вопль, но получил ли при этом предвещаемый поцелуй, мне не довелось увидеть, так как Бруно, освободившийся к этому времени от своего колпачка-гасителя, ринулся прочь из комнаты, и Сильвия за ним; я также поспешил за детьми, настолько боялся остаться один в обществе этих сумасшедших.

— Бежим к отцу! — промолвила Сильвия, тяжело дыша, когда все мы оказались в саду. — Лично мне кажется, что дела пошли хуже некуда. Попрошу-ка Садовника снова нас выпустить.

— Ой, только не идти всю дорогу, — захныкал Бруно. — И почему у нас нет выезда четвернёй, как у дяди!

Но тут снова раздался знакомый голос, пронзительный и неистовый:

«Он думал, это Четверня

Склонилась у ботвы.

Он присмотрелся — нет, стоит

Медведь без головы.

Сказал он: “Бедненький, медку

Ты не поешь, увы!”»

— Ну уж нет, не выпущу вас снова! — сказал Садовник, не дав детям и рта раскрыть. — Знаете, какого чёсу задал мне Вице-Премьер, за то что я в прошлый раз позволил вам выйти? Так что я вам не товарищ! — И, отвернувшись от детей, он принялся исступлённо рыть прямо посреди посыпанной гравием аллеи, вновь и вновь припевая:

«Сказал он: “Бедненький, медку

Ты не поешь, увы!”» —

только уже более музыкальным тоном, чем тот пронзительный визг, с которого он начал.

Песня с каждой минутой становилась всё более громкой и насыщенной: к её припеву пристраивались какие-то посторонние голоса, и вскоре я услыхал тяжёлый удар, возвестивший, что лодка коснулась берега, и резкий скрип гальки, когда люди принялись вытаскивать лодку из воды. Я поднялся и, оказав им помощь, помедлил ещё немного, желая понаблюдать, как они выгружают живописную мешанину из отвоёванных с таким трудом «сокровищ глубин».

Когда я, в конце концов, добрался до своего жилища, усталость и сон грозили совсем меня одолеть, поэтому я с превеликим облегчением опустился в мягкое кресло, пока Артур радушно хозяйничал у буфета, желая угостить меня куском пирога и бокалом вина, без которых, заявил он, никакой доктор не имеет права позволить мне лечь в постель.

И тут дверца буфета как заскрипит! И вовсе это не Артур, а кто-то другой непрестанно открывал и закрывал её, беспокойно суетясь и бормоча на манер трагической актрисы, репетирующей свой монолог.

Голос-то был женский! И силуэт тоже, полускрытый буфетной дверкой, был женским силуэтом, объёмным и в просторном платье. Не наша ли то хозяйка? Дверь отворилась, и в комнату вошёл незнакомец.

— И что эта дура тут делает? — пробормотал он, озадаченно остановившись на пороге.

Женщина, о которой незнакомец отозвался так грубо, была его женой. Она раскрыла одну буфетную дверку и, стоя спиной к вошедшему, разглаживала на одной из полок лист обёрточной бумаги, шепча про себя: «Так, так! Ловко сработано, искусно задумано!»

Любящий муж на цыпочках подкрался к ней сзади и хлопнул её по макушке.

— Прихлопнул, как муху, — игриво проговорил он.

Миледи заломила руки.

— Разоблачили! — простонала она. — Ах, да! Это же свой! Бога ради, никому не открывай! Нужно выждать время!

— Не открывать чего? — запальчиво вопросил её супруг, вытаскивая лист обёрточной бумаги. — Что это вы здесь прячете, моя милая? Отвечайте, я требую!

Миледи опустила очи долу и тихо-претихо произнесла:

— Ты только не смейся, Бенджамен, — взмолилась она. — Это... это... Не понимаешь разве? Это кинжал!

— Он-то ещё зачем? — усмехнулся Его Превосходительство. — Наше дело — лишь внушить всем, будто мой брат умер. Нет нужды убивать его. Э, да он к тому же из жести! — и Вице-Премьер презрительно покрутил лезвие в пальцах. — А теперь, мадам, будьте любезны, объяснитесь. С чего это вы назвали меня Бенджаменом?

— Это часть Заговора, любовь моя! Ведь заговорщики всегда прикидываются кем-то другим, правда?

— Другим, да? Что ж! А этот кинжал, в какую сумму он вам обошёлся? Ну же, без увёрток! Меня вам не обмануть!

— Я приобрела его за... за... за... — забормотала уличённая Заговорщица, изо всех сил пытаясь изобразить на лице выражение записного убийцы, в чём она заранее тренировалась перед зеркалом. — За...

— За сколько, мадам?

— Ну, за двугривенный, если тебе так уж нужно знать, дорогой! На свои...

— Не верю я вам! — заорал второй заговорщик. — Станете вы тратить свои деньги!

— На свои именины, — смиренно понизив голос, закончила миледи. — Должен же кто-нибудь иметь кинжал. Это ведь часть...

— Ох, только не рассуждайте о Заговорах! — грубо перебил её муж, швырнув кинжал в буфет. — Курице — и той лучше удалась бы роль Заговорщицы! Тут, прежде всего, нужно уметь маскироваться. Взгляните-ка вот на это!

И он со справедливым чувством гордости напялил на себя колпак с бубенцами и весь остальной шутовской наряд, подмигнул ей и упёр язык изнутри в щёку.

— Не правда ли, мне идёт? — вопросил он.

Глаза миледи вспыхнули неподдельным энтузиазмом.

— То, что нужно! — воскликнула она, всплеснув руками. — Ты выглядишь совершенно по-дурацки!

Ряжёный нерешительно улыбнулся. Он не вполне был уверен, как отнестись к этому комплименту, высказанному столь прямо.

— Вы имеете в виду — как шут? Да, этого я и добивался. А самой-то вам какая маскировка к лицу, вы подумали? — И под восхищённым взглядом супруги он принялся разворачивать какой-то свёрток.

— Изумительно! — вскричала миледи, когда платье, наконец, было ей предъявлено. — Отличная маскировка! Эскимосская крестьянка!

— Скажете тоже — эскимосская крестьянка! — проворчал её супруг. — Наденьте-ка, да посмотритесь в зеркало. Это же Медведь, разуйте глаза! — Но тут он круто обернулся — это в комнату влетел пронзительный голос:

«Он присмотрелся — нет, стоит

Медведь без головы!»

Но то был всего лишь Садовник, поющий под раскрытым окном. Вице-Пермьер на цыпочках подкрался к окну, бесшумно затворил его и только тогда решился продолжать.

— Да, любовь моя, Медведь, но, надеюсь, не без головы. Вы будете Медведем, а я Поводырём. И уж если кто-либо нас узнает, то, скажу я вам, у него острое зрение!

— Мне нужно немного поупражняться в ходьбе, — сказала миледи, выглядывая сквозь медвежий рот. — Труднёхонько будет на первых порах избавиться от человечьих манер. А ты смотри приговаривай: «Давай, Мишка!» Хорошо?

— Ладно, ладно, — отозвался Поводырь. Теперь он держал в одной руке конец цепи, свисающей с медвежьего ошейника, а другой в то же время похлёстывал маленькой плёточкой.

— Пройдитесь теперь по комнате, как будто танцуете по-медвежьи. Очень хорошо, моя дорогая, очень хорошо. Давай, Мишка! Давай, говорю!

Последние слова он проревел уже ради Уггуга, который в этот момент вошёл в комнату и теперь стоял растопырив руки и широко разинув глаза и рот — вылитый портрет изумлённого идиота.