На затонувшем корабле - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 17

Проследив за его взглядом, профессор увидел несколько грузовиков, поставленных поперёк дороги, вплотную друг к другу, и засевшую за ними пулемётную роту эсэсовцев. На их касках отсвечивали серебряные черепа.

Где-то совсем близко с рёвом рвались крупнокалиберные снаряды, посланные с фортов… И снова ураганный огонь русской артиллерии. Стоявшие в парке танки, орудия, автомашины с пехотой задвигались, медленно выползая на улицу. Лязгали, скрежетали гусеницы, ревели моторы.

«Где-то прорыв, — пронеслось в голове профессора. — Неужели русские смогли разорвать нашу неприступную оборону? Это ужасно! Почему так медленно двигаются танки?»

Танки остановились. Толпа испуганных беженцев окружила бронированные чудовища, словно вода, прорвавшая плотину. Войска, спешившие в бой, завязли в густой лавине беженцев.

Подоспевшие эсэсовцы особого батальона «Мёртвая голова» принялись спасать положение. Несколько автоматных очередей — и людей, словно скот на бойне, загнали в переулки и дворы. На шоссе остались трупы горожан и солдат. Их стащили в кюветы.

Громыхая, промчались по очищенной дороге танки, следом — артиллерия, пехота на автомашинах. Словно манекены, сидели рядами, локоть к локтю, обшлаг к обшлагу, серо-зеленые солдаты в касках, с автоматами в руках — однополчане солдат, только что расстрелянных эсэсовцами.

Яркими кострами горели дома. Впереди сквозь чёрную мглу и туман вставали огненные столбы взрывов и вспыхивали молнии реактивной артиллерии. Крупные хлопья сажи носились в воздухе.

Бой шёл где-то совсем близко.

Все это время профессора не оставляла мысль о неспрятанных сокровищах. Пролом в стене стоял перед глазами…

— Вы как хотите, — заговорил он, — а я намерен возвратиться домой. В моем возрасте таких приключений следует избегать.

Слова эти он произнёс раздельно и чётко.

Штурмбанфюрер хотел было возразить, но тут сквозь глухие выстрелы танковых пушек послышались раскаты русского «ура».

На лбу эсэсовца мгновенно выступила испарина. По ногам заструился пот, сбегая в сапоги.

— Я свяжусь с начальником, — сказал он, стараясь казаться спокойным, — и тогда решу, как быть дальше. — И Эйхнер быстро юркнул в подземелье.

Профессор подождал Эйхнера полчаса. Тот не появлялся. Тогда профессор спокойно предложил жене:

— Пойдём, Эльза, домой, здесь оставаться опасно. — Вынув из машины чемодан и вещевой мешок, учёный взял фрау Эльзу под руку.

Во дворе одного из домишек на самой окраине городка внимание Хемпеля привлекла жёлтая стрела-указатель с надписью: «Кенигсберг — 9 км». Стрела, сорванная со столба, служила порогом в бомбоубежище. Сорванный дорожный указатель почему-то особенно удручающе подействовал на него. «Куда девался старый, добрый порядок!» — Профессор грустно махнул рукой.

Путь к дому был долог. Супругов Хемпель часто останавливали эсэсовские патрули.

На шоссе по-прежнему встречались легковые машины, мчавшиеся на запад. Тащились телеги и фургоны. Две огромные ломовые лошади тянули чёрный «мерседес», набитый доверху пожитками. Из груды узлов выглядывала остроносая фрау.

Войска двигались в сторону Пиллау; громко топая и стараясь не сбиваться с ноги, мимо прошёл отряд мальчишек из «Гитлерюгенда». Они были вооружены не по росту большими старыми винтовками, фаустпатронами и гранатами. Бледные лица подростков искажал испуг.

Мальчик чуть постарше, шагающий впереди, что-то выкрикнул, взмахнул рукой. Неестественно громкий, вибрирующий голос завёл песню:

В пригороде пожилые ополченцы и женщины под присмотром эсэсовцев ставили по обочинам шоссе противотанковые ежи. По дороге попадались вбитые в землю бетонные трубы в рост человека. Сверху их закрывала крышка, сбоку были прорезаны щели для пулемётов. Солдаты чувствовали себя в этих трубах, как в мышеловке. Таких вместилищ гаулейтер Кох велел изготовить тысячи. Профессор вспомнил, что обыватели их прозвали «ночными горшками Коха»…

Наконец супруги Хемпель оказались возле Луизен-парка: вот и облицованная серым камнем, почитаемая фрау Эльзой церковь с островерхой колокольней. Около входа в парк знакомая вывеска: «Аллармплац». Стрела, повёрнутая вправо. Здесь собирались специальные команды по сигналу воздушной тревоги. Недалеко — кладбище с рядами однообразных крестов на могилах погибших за возлюбленного фюрера.

Профессор взглянул на бледное, без кровинки, лицо жены, на посиневшие губы и решил, что надо отдохнуть. У жены слабое сердце. Но где?

«Готфрид Кунце! Вот кто живёт недалеко отсюда! — вдруг пришло в голову. — Как я мог забыть?» — профессор осторожно снял с плеч жены вещевой мешок.

Супруги миновали продовольственный магазин с пустыми витринами, разбитую телефонную будку, пекарню с выбитыми окнами, магазин бритвенных принадлежностей. Прошли погребок, некогда торговавший пивом и спиртными напитками. На дверях — эмалированная табличка: «Закрыто». Дальше, на небольшом кирпичном доме, красовалась знакомая вывеска весёлого ресторанчика «Старый кузнец». Заведение тоже было закрыто. Город, казалось, вымер. Прохожие почти не встречались: исключение составляли солдаты ополчения. То там, то здесь, приподняв край маскировочной шторы, из окон выглядывали испуганные, бледные лица.

Супруги Хемпель нашли приют на тихой Шарнхорстштрассе, в уютном особняке друга. Обессилевшую жену профессор почти внёс в дом на руках. Она так устала, что не могла даже волноваться

Господин Готфрид Кунце, преуспевающий коммерсант, кавалер ордена Крови, антиквар, большой знаток и любитель янтаря, неожиданных гостей встретил радушно. Накормил горячими картофельными оладьями. Чашка настоящего мокко помогла доктору Хемпелю окончательно прийти в себя, и теперь он, хотя и без особого внимания, слушал болтовню друга. Грохот артиллерийской стрельбы, взрывы фугасных бомб давно перестали его беспокоить. Вообще все оставшееся по ту сторону надёжных стен казалось далёким.

Сердцем и мыслями профессор был в соседней комнате: там уложили в кровать Эльзу.

— Иваны не войдут в город! Фюрер этого никогда не допустит, — говорил герр Готфрид Купце, низенький, лысый человек в пенсне, с круглым лицом и коротко подстриженными гитлеровскими усиками.

— Фюрер не бог, — спокойно отозвался Хемпель. — Его дела очень уж расходятся со словами. В последнее время я совсем перестал понимать что творится в Германии.

— Я верю фюреру. Мы слишком маленькие люди, чтобы понимать его намерения.

— Маленькие люди, — задумчиво повторил профессор. — Эти маленькие люди должны сами решать свою судьбу!

Кунце с удивлением посмотрел на собеседника.

— Я не узнаю тебя, Альфред. Только властная воля сверхчеловека… Ведь маленькие люди — толпа, и существует-то она только для того, чтобы над нею возвышался сверхчеловек.

— В таком случае я за посредственность. Мне кажется, я теперь склонен рубить все головы, возвышающиеся над толпой. — Профессор снял очки и посмотрел на свет сквозь стекла.

Готфрид Кунце даже привскочил. Фрау Кунце, мудрившая над пасьянсом «Индийская императрица», подняла голову.

— Как э… за посредственность, — поперхнулся Кунце. — Столько раз ты говорил здесь, на этом месте, о страшной роли посредственности! «Жизнь — это отчаянная борьба гения с посредственностью». Твои слова? А теперь? Если это шутка, Альфред, признаюсь, я её не понимаю.

— Гений и сверхчеловек — понятия разные, — спокойно возразил профессор, тщательно протирая очки замшевой тряпочкой. — Сверхчеловек в управлении государством — гибель и несчастье народа.

— Альфред, я решительно отказываюсь тебя понимать. И это говорит, ха-ха, член национал-социалистской партии!