Линия судьбы - Рощина Наталия - Страница 2

Ксения все чаще размышляла о том, как странно все устроено в ее семье: мама относилась к ней слишком бережно, с болезненным вниманием, а отец откровенно пренебрегал ею, не вмешивался ни во что, предпочитая напряженные разговоры по вечерам с женой один на один. Ксения понимала, что раздражает отца, и старалась поменьше попадаться ему на глаза в те дни, когда он отдыхал после очередного рейса. Но сегодня он вдруг решил, что пришло время показать, что все под контролем и зависит исключительно от него. На его лице читалось: «Эти женщины могут говорить что угодно, но я сделаю все, чтобы было принято верное решение, — мое решение! Разве можно полагаться на их мозги?» Ксения ловила на себе его полные превосходства взгляды, не пытаясь вдумываться в причины. Как говорится, все было слишком запущено, но ей даже в голову не приходило, что в этот момент отец думает о несомненной победе мужского начала над эмоциональной ограниченностью женщин.

Однако Андрей Александрович милостиво разрешил им высказаться, для чего запасся терпением, недостаток которого всегда был ему присущ. Прохаживаясь по комнате, он слушал, поглядывая то на дочь, то на жену. Это не означало, что ему было нужно услышать другое мнение. Просто он тоже решил соблюсти приличия и попробовать выглядеть вежливым и спокойным. Внешне он даже никак не отреагировал на резкую просьбу дочери, прозвучавшую в самом разгаре разговора:

— Оставьте, наконец, меня в покое! — Ксения увидела, как мама бросила на отца взгляд, полный страха, в ожидании его гневной выходки. Но ничего такого не произошло. Отец только странно усмехнулся и, взяв маму под руку, тихо сказал:

— Пойдем. Пусть подумает. Такие вопросы не решаются в один миг. Мы понимаем, — у него появилась раздражающая Ксению привычка говорить о себе во множественном числе. И сейчас она была уверена, что он имел в виду исключительно себя, но никак не себя и маму.

Времени прошло достаточно много, но никто Ксению не тревожил — ни отец, ни мама. Они оставили ее в покое, чего она и хотела. Она рассматривала это как свою маленькую победу, будучи уверенной, что вид у нее в самый критический момент разговора был еще тот! И именно поэтому родители, как по команде, замолчали и ушли в свою спальню. Ксения с ненавистью смотрела им вслед. Это было новое, неожиданное открытие — она могла ненавидеть их! Это чувство совершенно сбивало ее с толку, потому что теперь становилась абсолютно неясной граница добра и зла. Где она проходит и как не преступить се? Ксении было не по себе: она так грубо разговаривала с мамой. Отец… Он всегда грубоват, несдержан. То, что Ксения позволила себе повысить на него голос, говорила дерзко, мало ее тревожило. В этом было что-то, вызывающее у Ксении необъяснимое удовлетворение, как будто она сделала то, что давно была обязана сделать. А вот с мамой все по-другому. Господи, какие же у нее были глаза, горькая складка у дрожащих губ… Она вообще редко смеялась. Ксении казалось, что она не живет, а выполняет данное кому-то обещание оставаться на этом свете сколько отмерено, а дай ей волю — сократила бы свое пребывание давно. Мамины глаза не наполнялись радостью, даже когда для этого был повод. Для нее будто не существовало праздников. Потому Ксения старалась по возможности не огорчать ее, не добавлять грусти ее потухшим глазам. В последнее время Вера Васильевна все чаще уносилась куда-то очень далеко, путешествуя в только ей известных мыслях. Ксения видела, как тяжело мама переносит возвращение в реальность. Она словно не хотела, чтобы ее странствия стали известны близким. И каждый раз ее почти прозрачные голубые глаза были полны слез. Она быстро вытирала их, надеясь, что никто ничего не заметил. Именно в такие моменты Ксения хотела стать ей ближе. Однако все оставалось на уровне неосуществленного желания. Никогда, ни разу девочка не смогла позволить себе спросить: откуда эта тоска? В их семье не было принято говорить по душам.

Ксения легла на диван, скрестила руки на груди, глядя в потолок. Она гнала от себя мысли о маме, потому что ее неприкрытое отчаяние огорчало больше, чем отказ отца, из-за которого возник неприятный разговор. Неприятный отказ! Убийственный, перечеркивающий все планы Ксении! Они не имеют права распоряжаться ее жизнью! Сколько раз она делала то, что от нее хотели. Сколько раз она соглашалась на их самый весомый довод: «Мы хотим тебе добра». Ксения сердцем понимала, что родители не желают ей зла, а у мамы в глазах была такая мольба. В большинстве случаев, только ради того чтобы доставить радость матери, Ксения соглашалась идти путем, который ей выбирали. Музыкальная школа, танцевальный кружек, дополнительные занятия английским, переход в другую школу, поверхностная дружба с девочками из приличных семей, учеба на факультете иностранных языков. Все было подчинено только им известной цели, а когда Ксения пыталась протестовать, то отец чаще был груб, а мама отмалчивалась, потупив взгляд. Она никогда не позволяла себе спорить с мужем при дочери. Ксения была уверена, что без нее она и подавно не делает этого. Что бы он ни говорил, мама воспринимала это как единственно верное, неоспоримое, не требующее доказательства и запрещала кому бы то ни было считать иначе. Ксении казалось, что мама всю жизнь заискивает перед ним. Не понимая причин, она никогда не пыталась спросить у матери, почему она так себя ведет. Вот и сегодня Вера Васильевна поддакивала, поддерживала отца, взывая к разуму Ксении.

Но они забывают, что она уже не ребенок, чтобы контролировать каждый ее шаг и, тем более, решать за нее такой важный Вопрос, как замужество! В каком веке они живут? В какой стране? Что за дикость? Никто не вправе ломать человеку жизнь, оправдывая это мудростью прожитых лет, любовью к единственному ребенку. Отчаяние переполняло ее. Ксения закрыла глаза. Она вдруг подумала, что было бы здорово больше и не открыть их. Пройдет время, родители не выдержат ее долгого затворничества, ворвутся в ее комнату. Они увидят ее бездыханное тело и только тогда почувствуют, что совершили непоправимую ошибку. И даже отец расчувствуется. Ксения прожила на свете немногим больше двадцати лет, но и этот опыт подсказывал ей, что человек зачастую осознает истину, лишь потеряв что-либо или кого-либо безвозвратно. Ксения снова представила, как мамины глаза наполнятся слезами, как будет ей одиноко на этом свете рядом с грубым, вечно погруженным в свои обиды на весь свет мужем, и решила, что ее фантазия слишком жестока.

Ксения медленно раскрыла глаза. Она не могла никого видеть, слышать, была не в состоянии воспринимать мир, потому что он отвернулся от нее, показав самую неприглядную, вечно скрываемую сторону. Происходит самое обидное — близкие, родные не понимают тебя и, считая доводами банальные фразы, ставят условия, распоряжаются твоей жизнью. А жить тебе, жить и расхлебывать то, что называется родительской мудростью и любовью. Они не имеют права! Неужели не ясно, что на определенном этапе необходимо оставить человека в покое? Пусть он совершает ошибки, не имея возможности кого-либо упрекать в этом. Потому что, не найдя в себе сил и способностей идти желаемым путем, ему не на кого будет сбросить груз неудач. Придется либо согнуться под ним, либо искать другой путь. Слабый выберет первый путь, сильный — второй. Ксения решила, что родители не дадут ей разобраться в себе, постоянно решая все за нее. Они не позволяют ей понять, что она за человек на самом деле, на что способна. Ее мысли, воля работают наполовину. Они уже привыкла к тому, что в самый ответственный момент кто-то примет решение и с ним останется только смириться. Так больше не должно продолжаться! Она устала от этого.

Ксения перевернулась на живот, обхватила подушку руками, положив на нее подбородок. От наволочки пахло свежестью — мама всегда была хорошей хозяйкой. Она и Ксению пыталась приобщать к тому, что с раннего детства умела сама, но дочь без энтузиазма осваивала премудрости ведения хозяйства, кулинарные тонкости. Она была непривередлива в еде, одежде и поэтому часто с большим удовольствием проглатывала бутерброд на ходу, нежели медленно и со смаком вкушала новое блюдо, приготовленное матерью к обеду. В характере Ксении не было того, чего у ее матери наблюдалось в избытке — тяги к домашнему очагу, к созданию уюта в нем. Правда, она всегда хорошо справлялась с поручениями, которыми мама непременно нагружала ее в педагогических и воспитательных целях, но выполняла их без удовольствия. Ей всегда казалось, что она еще успеет всему научиться, а детство и юность даются только раз, и нужно уметь воспользоваться этим бесценным даром на все сто.