Август - Уильямс Джон - Страница 51

В детстве и ранней юности я охотно и с удовольствием занималась домашним хозяйством под началом нашей матери; после ее смерти я полностью взяла заботы по нашему с тобой дому на себя. Когда ради торжества нашего дела понадобилось снискать расположение врагов Юлия Цезаря, я согласилась вступить в брак с Гаем Клавдием Марцеллом, после смерти которого я вышла замуж за Марка Антония. По мере сил я старалась быть хорошей женой Марку, оставаясь сестрой тебе и блюдя интересы нашего рода. После того как Антоний развелся со мной и связал свою судьбу с Востоком, я воспитала детей от его предыдущих браков, как если бы они были моими собственными, в том числе Юла Антония, к которому ты так привязался; после смерти Марка Антония я взяла под свою опеку его детей от Клеопатры, оставшихся в живых после войны.

К обеим твоим женам я относилась как к сестрам, хотя первая из них была слишком скверного характера, чтобы заслужить мою любовь, а вторая — чересчур честолюбива, чтобы я могла передать ей свои обязанности в том, что касается нашего дела. Сама я выносила и родила пятерых детей на благо рода и будущего Рима.

И вот теперь мой первенец, мой единственный сын Марцелл умер у тебя на службе, и счастье его сестры Марцеллы, моей любимой дочери, может оказаться жертвой твоих политических интриг. Пятнадцать, может быть, даже десять лет назад я бы гордилась тем, что ты выбрал одного из моих детей в качестве своего преемника, но теперь я хорошо осознаю всю тщету своей гордыни и не пытаюсь больше убедить себя, что слава и власть стоят той непомерной цены, которую за них приходится платить. Моя дочь счастлива замужем за Марком Агриппой; я думаю, она любит его, и верю, что он неравнодушен к ней. Развод между ними, о котором ты говоришь, сделает ее несчастной, и не потому, что она потеряет власть и положение, которые принес ей этот брак, а потому, что расстанется с человеком, которого любит и уважает.

Пойми меня правильно, дорогой брат, — я не хочу оспаривать твое решение, ибо ты прав: гораздо более целесообразно, если не сказать необходимо, чтобы твой преемник был связан с твоей дочерью либо через брачные узы, либо через отцовство. А Марк Агриппа — самый подходящий для этого человек из всех твоих друзей и соратников. Он не только мой зять, но и друг мне, и, что бы ни случилось, я верю, он им и останется.

И вот, не тая в душе обиды, я прошу тебя: пусть мое вынужденное согласие на этот развод будет моей последней жертвой на благо нашего рода и отечества. Я даю тебе свое согласие. После этого я хотела бы покинуть наш дом в Риме и провести остаток своих дней вместе с моими книгами здесь, в Велитрах. Я не отрекаюсь ни от твоей любви, ни от детей, ни от своих друзей.

Чувство, посетившее меня в тот ужасный вечер, когда Вергилий читал нам свою поэму о Марцелле, по–прежнему остается со мной и не исчезнет до тех пор, пока я живу на свете. У меня как будто вдруг открылись глаза, и я впервые в истинном свете увидела тот мир, в котором вынужден жить ты и в котором так долго жила я, того не ведая. Я уверена, что есть и другие пути, и иные миры, в которых можно жить проще и незаметнее, — хотя что до нас равнодушным богам?

Пусть этого еще не произошло, но через несколько лет я достигну того возраста, когда мне уже будет непристойно снова выходить замуж. Пожалуйста, подари мне эти несколько лет, ибо я не имею ни малейшего желания вступать в брак и не буду испытывать сожаления, что не сделала этого, даже когда стану старухой. То, что мы называем браком, на самом деле (как тебе самому хорошо известно) — вынужденная кабала; порой мне кажется, что даже самый жалкий раб имеет больше свободы, чем мы, женщины. Я хотела бы провести остаток моей жизни здесь; я буду рада, если мои дети и внуки время от времени будут навещать меня. Может быть, проведя грядущие годы в тиши, я сумею найти либо в самой себе, либо в моих книгах некую житейскую мудрость, которой мне не дано было обрести раньше.

Глава 3

I

Дневник Юлии, Пандатерия (4 год после Р. Х.)

Из всех знакомых мне женщин больше всех я восхищалась Ливией. Мы никогда не питали друг к другу особо теплых чувств, но при этом она всегда порядочно и уважительно вела себя по отношению ко мне, хотя и не пыталась скрыть своей бесстрастной неприязни; мы хорошо ладили, несмотря на то что самим фактом своего существования я стояла на пути ее честолюбивых планов. Она хорошо знала себе цену и не питала на свой счет никаких иллюзий; она была красива и умела пользоваться своей красотой, не поддаваясь искусу тщеславия; была холодна и потому могла с огромным успехом имитировать сердечное тепло; честолюбива и при этом обладала незаурядными умственными способностями, которые направляла исключительно на достижение своих личных целей. Родись она мужчиной, и я не сомневаюсь, Что она была бы еще более безжалостной, чем мой отец, но при сем гораздо менее подверженной мукам раскаяния. В своем роде она была замечательной женщиной.

Несмотря на то что мне тогда было всего четырнадцать лет и я понятия не имела обо всей подноготной этого дела, я знала, что Ливия была против моего брака с Марцеллом, видя в нем непреодолимое препятствие на пути ее сына Тиберия к власти. Смерть Марцелла, случившаяся так быстро после нашей с ним свадьбы, похоже, снова возродила ее былые надежды, ибо еще до истечения положенных по обычаю месяцев траура она обратилась ко мне с предложением. За несколько недель до этого мой отец предусмотрительно покинул столицу под предлогом неотложных дел в Сирии, дабы не усугублять всеобщего разочарования в сенате и народе своим отказом от предложенного ему диктаторства в Италии за избавление Рима от угрозы голода. Подобной тактикой он часто пользовался на всем протяжении своей жизни.

Как всегда, Ливия сразу же перешла к делу.

— Твой траур скоро закончится, — сказала она.

— Да, — ответила я.

— И ты снова сможешь выйти замуж.

— Да.

— Молодой вдове не пристало долго оставаться одной, — заявила она. — Так у нас не принято.

Я ничего не ответила — должно быть, уже тогда я понимала, что мое вдовство было такой же проформой, как и мое замужество.

— Неужели печаль твоя столь велика, что одна мысль о замужестве оскорбляет твои чувства? — продолжала Ливия.

Я вспомнила, что я дочь моего отца.

— Я готова выполнить свой долг.

Ливия кивнула, как будто и не ждала другого ответа.

— Конечно, — сказала она, — так и должно быть… Твой отец говорил с тобой об этом? Или, может быть, писал?

— Нет, — ответила я.

— Я уверена, что он, по крайней мере, обдумывал такую возможность, — сказала она и, помолчав, добавила: — Ты должна понять, что я говорю с тобой от своего имени, а не от имени твоего отца. Но будь он здесь, он бы не возражал.

— Да.

— Я всегда относилась к тебе как к собственной дочери и по мере возможности не посягала на твои интересы.

Я промолчала.

— Находишь ли ты моего сына хоть немного привлекательным? — осторожно спросила она.

— Твоего сына? — переспросила я, не понимая, к чему она клонит.

Ливия сделала нетерпеливый жест рукой:

— Да, моего сына Тиберия.

Почему–то я вовсе не находила Тиберия привлекательным — ни тогда, ни сейчас. Позже я поняла почему: он обладал удивительной способностью находить в других все те недостатки, которых не умел увидеть в себе.

— Я никогда ему не нравилась, — возразила я. — Он считает меня взбалмошной и капризной.

— Это неважно, даже если он и прав, — ответила Ливия.

— К тому же он обручен с Випсанией, — добавила я.

Випсания, дочь Марка Агриппы, хоть и моложе меня, была, можно сказать, моей подругой.

— И это тоже неважно, — нетерпеливо возразила Ливия. — Ты сама прекрасно все понимаешь.

— Да, — пробормотала я и замолчала, не зная, что сказать.

— Ты знаешь, как твой отец любит тебя, — продолжала Ливия. — Некоторые считают, что даже слишком, но не о том речь. Ты также знаешь, что он прислушивается к тебе чаще, чем большинство других отцов к своим дочерям, и не решится пойти наперекор твоим желаниям, которые для него немало значат. Посему, если ты не находишь идею брака с Тиберием абсолютно неприемлемой, было бы весьма уместно, если бы ты могла дать твоему отцу знать об этом.