Август - Уильямс Джон - Страница 16

Глава 3

I

Письмо: Гай Цильний Меценат — Титу Ливию (13 год до Р. Х.)

Мой добрый старый друг, эти письма к тебе — я даже не подозревал, что они разбудят во мне так много воспоминаний о тех давно ушедших днях и вызовут такое удивительное смятение чувств в душе! Нынче же, удалясь от дел, я тихо коротаю оставшиеся мне в этом мире дни, которые, похоже, пролетают все быстрее и быстрее; и остается одно лишь прошлое, в которое я вновь и вновь возвращаюсь, каждый раз будто рождаясь заново (если верить Пифагору) в другое время и в другом обличье.

Просто голова идет кругом при воспоминании о тех смутных днях! Боюсь, я не смогу передать всей запутанной картины событий, но тешу себя надеждой, что ты, знающий историю мира, как ни один другой смертный, сумеешь осмыслить рассказанное мною, даже если самому мне это не удалось.

Марк Антоний отправился в Брундизий к македонским легионам, которые он приказал привести в готовность, и мы поняли, что настала пора действовать. У нас не было ни денег — Октавий опустошил свою казну и продал большую часть имущества, чтобы выплатить народу обещанное тому Цезарем, — ни высокого положений, ведь, согласно закону, даже членом сената Октавий мог стать не раньше чем через десять лет, и конечно же Антоний позаботился о том, чтобы воспрепятствовать получению им каких–либо особых привилегий, которые иначе сенат мог бы ему предоставить. Не было у нас и власти — лишь несколько сотен ветеранов армии Цезаря недвусмысленно заявили о своей поддержке. Но у нас были имя и сила наших убеждений.

Октавий и Агриппа немедленно выехали на юг, в прибрежные поселения в Кампании, где Цезарь расселил многих из своих ветеранов. Зная, какую награду Антоний обещал рекрутам за вступление в его войско, мы предлагали им в пять раз больше, вовсе не имея таких денег. Это был отчаянный, но необходимый шаг. Я оставался в Риме, где занимался сочинением писем для распространения среди македонских легионов, формально подчинявшихся Антонию. Они обещали нам свою поддержку, и у нас были основания верить, что часть из них перейдет на нашу сторону при благоприятном стечении обстоятельств. Как тебе известно, письма возымели действие, хотя и не совсем такое, какое мы ожидали.

Ибо тогда Антоний допустил первую из своих многочисленных ошибок. Узнав о настроениях части воинов двух легионов — четвертого македонского и Марсова, — он приказал отобрать из них и казнить три сотни солдат с командирами. Более, чем подметные письма, это сработало в нашу пользу — не сомневаюсь. Во время марша на Рим оба этих легиона просто–напросто свернули в Альбу—Лонгу и уведомили Октавия, что решили присягнуть нам. Как мне кажется, не столько жестокость Антония была тому причиной — легионерам не привыкать смотреть в глаза смерти — а, скорее, нежелание доверить свою судьбу человеку, способному на такие бездумные и неоправданные поступки.

Между тем Октавий и Агриппа сделали первые успешные шаги в наборе солдат для нашей армии, призванной отразить угрозу, исходящую от Антония. Всего около трех тысяч вооруженных воинов (мы, впрочем, раздули это число вдвое) пришли под наши знамена, и еще столько же невооруженных поклялись нам верностью. С основной частью этого войска Октавий пошел к Риму, а остальных оставил под командованием Агриппы с указанием двигаться в сторону Ареции (где я родился, если ты помнишь), по дороге пополняя свои ряды. Конечно, против мощи наших врагов эта сила была смехотворно мала, но она превосходила ту, что мы имели вначале.

Октавий расположил армию в нескольких милях от Рима, а сам явился в город с небольшим отрядом охраны и предложил сенату и народу свои услуги в борьбе против Антония, который, как всем было известно, вел свои войска на Рим, и никто не мог с уверенностью сказать, с какой целью. Но сенат, раздробленный и бессильный, отказал ему, а напуганный и смятенный народ не был един в своем мнении. В результате большая часть нашей с таким трудом собранной армии разбежалась, и мы остались менее чем с тысячей человек под Римом и еще несколькими сотнями, которые шли с Агриппой в сторону Ареции (без всякой надежды на успех, как нам тогда казалось).

Октавий поклялся перед собой, своими друзьями и всем народом, что отомстит убийцам своего отца, и вот теперь Антоний вел свою армию через Рим, направляясь в Галлию, чтобы покарать (по его словам) Децима Альбина, одного из заговорщиков. Но мы знали (а весь Рим боялся), что его действительной целью было отнять у Децима его галльские легионы и присоединить их к своим. С ними он будет непобедим, и весь мир, словно оставленная без присмотра сокровищница, окажется во власти его неуемного честолюбия. Рим, за который Цезарь отдал свою жизнь, стоял на краю гибели.

Теперь ты понимаешь, в каком положении мы оказались? Мы должны были спасти от наказания одного из тех самых преступников, которых сами же поклялись покарать. И тут нам стало ясно, что неожиданно для нас самих мы оказались на пороге событий куда более значительных, чем наша месть и наши личные устремления. Весь мир, как и наша судьба в нем, раскрылся перед нами во всем своем величии, и нас охватило такое чувство, будто мы заглянули в бездонную пропасть.

Без денег, без поддержки народа, без полномочий сената нам оставалось лишь терпеливо ждать. Октавий вывел остатки своей армии из окрестностей Рима и стал медленно продвигаться к Ареции вслед за Агриппой, хотя в этот момент казалось, что надежды на то, чтобы остановить или хотя бы задержать марш Антония на Галлию, не осталось.

Тут Антоний совершил вторую серьезную ошибку. В своем тщеславии и безрассудстве он вошел в город во главе своих вооруженных как на битву легионов.

Вот уже сорок лет — со времени кровавой резни, устроенной сначала Марием, а затем Суллой, — не видел Рим вооруженных легионеров в пределах городских стен; до сих пор были живы те, в памяти которых остались улицы, залитые кровью, а некоторые из нынешних сенаторов, в то время еще совсем юноши, помнили трибуну сената, заваленную отрубленными головами их тогдашних коллег, и трупы, брошенные на форуме на съедение собакам.

Итак, Антоний, упоенный собой, предавался пьянству и разврату по всему городу, в то время как его солдаты грабили дома своих врагов, а перепуганный сенат не осмеливался поднять против него голос.

Через некоторое время до Антония дошли слухи из Альбы об измене Марсова легиона. Говорят, в момент получения этой вести он был пьян — во всяком случае он действовал, как если бы и вправду вино ударило ему в голову: он тут же поспешил созвать заседание сената (а он все еще оставался консулом), где в длинной и невразумительной речи потребовал объявить Октавия врагом народа. Но не успел он закончить своего выступления, как до города докатились новые слухи, о которых стали перешептываться сенаторы, в то время как Антоний еще продолжал говорить. Четвертый македонский легион, последовав примеру Марсова, присягнул на верность Октавию и партии Цезарей.

Это известие привело Антония в такую ярость, что он потерял последние остатки разума. Он уже однажды нарушил законы, введя армию в город, а теперь опять преступил закон и обычаи, собрав сенат в ночное время и угрожая своим противникам расправой, если они осмелятся туда явиться. Итак, во время этого незаконного сборища он отдал Македонию своему брату Гаю, а провинции Африку, Крит, Ливию и Азию — своим сторонникам; после этого он поспешил присоединиться к остальной своей армии в Тиволи, откуда направился в Риминий, готовясь к осаде Децима в Галлии.

Таким образом, то, чего Октавию не удалось добиться осмотрительностью, Антоний сам отдал нам своим безрассудством. Во тьме отчаяния забрезжил луч надежды.

А теперь, мой добрый старый друг, я расскажу тебе о том, о чем никто не знает, — можешь использовать это в своей истории, если пожелаешь. Как известно, во время всех этих событий Октавий вместе с разношерстными остатками своей армии медленно продвигался к Ареции; но никто не знает о том, что, когда Антоний открыто продемонстрировал свое презрение к сенату и закону, я, рассудив, что и сенат и народ созрели для этого, призвал Октавия со всеми предосторожностями срочно вернуться в Рим, чтобы обсудить наши дальнейшие действия. В то время как Антоний с шумом и скандалом покинул город, Октавий незаметно вошел в него.